Оба войска сошлись вместе, и завязалась большая битва. Позднее люди рассказывали, что Хокон рвался вперед так стремительно, настойчиво и безостановочно рубил без малейшего признака усталости, что знаменосцы не могли поспеть за ним. А Брайтноту все сражение показалось едва ли не бессмысленными метаниями и нескончаемым грохотом. У него совсем не оставалось времени для страха, для молитв; он успевал лишь следить за своим местом в строю, отражать удары и самому наносить их. Его душа, казалось, витала где-то поодаль от него, холодно наблюдая за происходящим и время от времени подсказывая телу, что ему делать. Он еле успевал хватать ртом воздух и тут же выдыхал с резким хрипом. Его плоть не чувствовала ран, которые он, возможно, получал. Это было странное ощущение: смотреть в глаза человека, незнакомого человека, стремившегося убить тебя, если только ты сам не успеешь убить его раньше - нечто вроде какой-то чудовищной любви. Но Брайтнот редко успевал заметить, чем заканчивалась та или иная стычка: он обменивался одним-двумя ударами со своим противником, а затем вихрь сражения разносил их в разные стороны. Однажды, впрочем, он увидел, услышал, ощутил, как его клинок глубоко врезается в человеческое бедро. Хлынула кровь. Человек упал, его кости хрустнули под ногами.
Юты не выдержали натиска. Они сломали строй и бросились наутек. Норвежцы долго преследовали беглецов, убивая каждого, кого удавалось поймать. Хокон тем временем распорядился оказать помощь раненым - он не сказал ни слова по поводу добивания раненых врагов - и взялся за другие дела. Несколько кораблей он отправил домой с добычей и теми из раненых, которые могли выжить, но явно не годились больше для битвы.
Когда все закончилось, Брайтнота вырвало - прямо-таки вывернуло наизнанку, - и теперь он скорчился, уткнувшись подбородком в колени, и дрожал, как будто голым сидел на снегу. Впрочем, в таком состоянии пребывал не только он. Но вскоре всем начало понемногу становиться лучше.
Когда войско снова собралось вместе, Хокон направил флот на восток, к Зеланду. Теперь он разыскивал викингов. Иногда он отделялся от флота и отправлялся на разведку с несколькими меньшими по размеру, но более поворотливыми и быстроходными кораблями. Однажды он шел на веслах по Зунду с двумя драккарами и вдруг наткнулся на одиннадцать кораблей, полных воинов. Не теряя ни единого мгновения, он напал на них и уничтожил всех противников до единого.
После этого он беспрепятственно прошел по большому острову, грабя, сжигая, убивая, захватывая пленников. Тех, кто мог заплатить большой выкуп, отпускали. То же самое он делал на другой стороне пролива, в Сканею. Викингов, будь они датчанами или вендами, он убивал на месте. Если какая-либо местность не могла откупиться от него, он ее опустошал. Точно так же он поступил и с богатым островом Готландом в Балтийском море. На протяжении нескольких следующих лет торговли на его знаменитых рынках почти не было.
В конце лета Хокон возвратился в Норвегию. Команды битком набитых награбленным добром кораблей ликовали. Народ повсюду восторженно приветствовал победоносного конунга. Все же он остался на зиму в Викине, опасаясь, как бы датчане не попытались отомстить. Но ответного нашествия не последовало.
Его молодой родственник король Трюггви Олавсон в тот же сезон совершил набег на Шотландию и Ирландию, доказывая прежде всего самому себе, что он является отважным воином. Перед тем как весной отправиться на север, Хокон поставил Трюггви над всей областью Викин, поручив ему охранять норвежские земли и, если удастся, удерживать точки опоры в датских землях на этой стороне, на которые Хокон наложил дань.
Сам же он на протяжении темных месяцев задавал богатые пиры и грелся в лучах собственной славы. Его скальд Гутхорм Синдри, получивший прозвище в честь карлика, добывшего золото для богов, сложил драпу, воспевавшую поход.
Бесстрашно прокладывая путь,
по волнам мчался герой.
Беды навлек он на край ютов,
где, ликуя, ждали его валькирии.
Хокон выслушал с довольным видом и наградил скальда золотым браслетом. Брайтнот сидел с хмурым лицом. Он понимал, что король должен терпеть язычников - до поры до времени, - но предвидел, что Хокон не станет просить прощения за это. Что касается его самого, то он, хотя и был доволен тем, что сражался рядом со своим другом и доказал свое мужество, очень хотел, чтобы подобное никогда больше не повторялось. Он не гордился своим боевым крещением, а, напротив, молил Христа, чтобы тот отогнал от него дурные сны.
II
По Северному морю плыли к востоку корабли, некогда принадлежавшие Эйрику Кровавой Секире и его людям. Впереди всех держался ярко раскрашенный драккар короля Харальда Гормсона, принесший его слово на Оркнеи.
Весна только-только началась; погода стояла холодная и ветреная. По морю мерно катились тяжелые волны, ветер срывал пенные гривы с их хребтов. Весла натужно скрипели в портах, размеренно хлюпала вода, которую выливали ковшами. Однако, как ни старалась команда обеспечить королеве все возможные удобства, Гуннхильд никогда не удавалось оставаться сухой. Все равно она стремилась вперед не менее, чем ее сыновья, плывшие на собственном корабле. Стоя на носу, запахнувшись в плащ, полы которого, как их ни держи, все же развевались по ветру, она первая заметила впереди низкие песчаные дюны западного побережья Ютланда.
Ее труды и интриги, ее послания, которые зимой переправляли через бурные моря самые отчаянные моряки, успели пустить корни, и теперь ядовитое растение уже покрывалось листьями.
Она негромко рассмеялась. Пожалуй, больше всех ей следовало благодарить за свои успехи Хокона Воспитанника Ательстана. После его военного похода в прошлом году Харальд Датский стал с готовностью принимать новых союзников.
Флот прошел вдоль широких белых пляжей Скау, обогнул оконечность полуострова и двинулся вдоль его восточной стороны. Ветер сделался попутным, подняли паруса, и корабли набрали хороший ход. Той ночью путники стали лагерем на берегу. Сыновья Эйрика возражали против этого, уверяя, что вполне можно плыть и при лунном свете. Гуннхильд велела им успокоиться. Здесь они могли как следует подготовиться и предстать перед датским конунгом, как подобает достойным людям, а не похожими на выброшенных прибоем дохлых крыс. Что касается ее самой, думала Гуннхильд, то, похоже, она дождалась своего времени.
А к вечеру следующего дня корабли свернули в Вейле-фьорд и прошли мимо доков в самый его конец. Первым на землю соскочил брат Гуннхильд Ольв Корабельщик. Во главе столпившихся на причалах стражников стоял мужчина. Он был все еще строен, хотя в его рыжих волосах было полно седины, а борода напоминала снег, покрытый ржавчиной. Ольв сразу же подошел к нему; мужчины крепко обнялись. Гуннхильд узнала своего второго брата Эйвинда Хвастуна, которого не видела много лет.
Он приветствовал ее как почетную гостью и сразу же пообещал, что вскоре расскажет о своих великих делах и высоком положении. В этом он не изменился. Однако было ясно, что он доволен своим господином королем Харальдом, а тот, в свою очередь, доволен им. Он уже некоторое время находился здесь со своими людьми, поджидая Гуннхильд и ее спутников, и теперь должен был проводить их верхами за несколько миль в глубь суши, в Йеллинг, где находился король.
Берег полого поднимался к невысоким холмам; плодородная земля, на которой темнели распаханные поля, где уже пробивались первые робкие всходы, а дальше зеленели луга, перемежавшиеся с дубовыми и буковыми рощами. С северо-запада картину замыкала стена леса. Вдоль наезженной дороги стояли мирные деревни. Хокон Норвежский не рискнул забраться так далеко, в самое сердце вражеской державы. Солнце клонилось к закату и окрашивало траву и молодые листья золотом. Вернувшиеся домой грачи с громкими трескучими криками кружились черными стаями под бесформенными облаками. В воздухе, полном весенних ароматов, к которым время от времени примешивался запах дыма от жилья, почувствовалась прохлада.
Вокруг длинного дома в Йеллинге было столько построек, что королевское подворье больше походило на город. Над всем возвышались два огромных кургана. Один, заросший кустами и ранними цветами, был насыпан над могилой отца конунга Харальда короля Горма Старого. Мать короля, Тири, спала подле супруга. Всеми любимая, она организовала колоссальные работы по строительству укреплений, получивших название Датская стена, - земляных валов, глубоких рвов и палисадов, ограждавших страну с юга от постоянно угрожавших ей немцев. Второй курган был насыпан совсем недавно - его почва все еще не просохла - королем Харальдом в честь своих родителей.
Возможно, он стремился таким образом завоевать симпатии своего народа. Его старший брат Кнут был хорош собой, щедр, беспечен и любим всем народом. Он пал, пронзенный стрелой, когда братья совершали набег на Ирландию. Многие считали, что Горм, бывший уже глубоким стариком, умер от горя, узнав о случившемся. Вот так несколько лет назад Харальд получил власть.
Между курганами находилось святилище, рощица, под кронами которой совершались жертвоприношения богам. Однако Гуннхильд слышала, что и христианская вера была широко распространена в Дании, прежде всего в Южном Ютланде. Король Горм, хотя и был язычником, никогда не чинил препятствий миссионерам. Кроме того, немало датчан, уезжавших в другие страны, возвращались оттуда крещеными - хотя бы только для того, чтобы легче было торговать с тамошними жителями. В королевстве имелись церкви, священники и даже три епископа.
Дом Харальда ни величиной, ни роскошью нисколько не уступал ни одному из королевских домов Норвегии. Король сошел с возвышения, чтобы оказать сыновьям Эйрика и их родственникам самый сердечный прием, на какой был способен. Он был высок ростом, но очень пузат. Лицо было обрюзгшим, волосы - темными. Цветом зубов он действительно изрядно отличался от большинства людей - они были гнилыми, но крепко держались в деснах; один клык торчал из-под верхней губы и нависал над нижней. Гуннхильд слышала, что о нем говорили как о холодном, жадном и скупом человеке, хотя он был слишком хитер, чтобы доходить до скаредности. Его жена, тоже носившая имя Гуннхильд, была тихой женщиной, дочерью одного из тех малых королей, которых Горм заставил подчиниться себе. Королеве Норвегии, Йорка и Оркнейских островов она показалась скучной.
Харальд устроил пир в честь гостей, удобно расселил их и пообещал устроить еще один пир, по-настоящему большой, когда весть об их прибытии разойдется по округе. Но уже на следующий день он пригласил Гуннхильд Эзурардоттир в уединенную комнату на втором этаже для откровенного разговора.
- Если ты слишком устала от поездки, госпожа, то дело может и подождать, - сказал он. - Но, между нами говоря, хотя твои сыновья - короли по крови и станут королями, если, конечно, я смогу им помочь, они прислушиваются к твоей мудрости, и в этом проявляется их собственная мудрость.
Гуннхильд поняла, что он давно собирал сведения о ней и ее детях.
- Я благодарю тебя, мой господин. Ты очень добр.
- Думаю, что наши желания и намерения во многом сходятся. Можем ли мы здесь, наедине, говорить свободно?
Родственная душа, подумала Гуннхильд, ощущая внутренний трепет: И все же ей следовало объясняться осторожно, взвешивая каждое слово.
- Как будет угодно королю. Мы привезли тебе сильных мужей, законных наследников Харальда Прекрасноволосого и их воинов. Они с радостью будут мстить за те обиды, которые Хокон Воспитанник Ательстана причинил тебе, и даже за те, которые еще не причинил.
- Гм. - Харальд Синезубый погладил бороду. - А будет ли мне позволено узнать, как обстоят дела в тех местах, которые ты недавно покинула?
- Я была уверена, что королю обо всем известно. Мы породнились с семейством оркнейских ярлов. Уезжая, мы передали Торфинну Раскалывателю Черепов полную власть над всеми островами и отдали в его распоряжение все подати, которые выплачивают их жители. Так что он наш друг. Возможно, оркнейские мужи даже присоединятся к моим сыновьям в войне. Однако, если этого не случится, от них не будет никакой угрозы для тебя.
- Отлично, отлично… Твои сыновья - гм… - прекрасные молодые люди, пожалуй, самые прекрасные из всех, кого мне приходилось когда-либо встречать. Но даже среди них выделяется своими достоинствами - позволено ли будет мне говорить об этом? - Харальд, мой тезка. Если бы он был ребенком, я посадил бы его к себе на колено и усыновил бы. Впрочем, надо не откладывая позаботиться о том, чтобы наделить их всех землей и другими богатствами, коих было бы достаточно, чтобы достойно жить им самим и иметь в достатке все необходимое для ведения войны. - Харальд Синезубый наклонился вперед. Гуннхильд уловила даже его дыхание. - Ведь мы будем вместе воевать с этим врагом, не так ли, моя госпожа?
Она отлично поняла его. Если они с помощью датского короля свергнут Хокона и вернут Норвегию под свою власть, то сделают это как вассалы Харальда Синезубого.
Ну что ж, со временем ему придется испытать немалое удивление на этот счет, подумала Гуннхильд.
Через непродолжительное время оба возвратились к толпе, собравшейся в зале. Они были одеты в наилучшее полотно, шерсть, меха, украшены золотом, серебром и янтарем - король рядом с королевой. Другая Гуннхильд стояла рядом, подобно тени.
Тремя днями позже Аринбьёрн нашел Гуннхильд Мать Королей во дворе. Стоя в стороне от мельтешивших повсюду людей, она дышала свежим воздухом. Ветер налетал порывами, отгоняя запахи отбросов, экскрементов и дыма. По ярко-синему небу неслись грязно-белые облака.
- Королева, - обратился он к ней, - я буду открыто говорить о своем деле позже, подобающим образом, соблюдая все приличия, но сначала хотел бы поговорить с тобой.
Он хорошо знал, чьей руке послушны ее сыновья, думала она, и кого король Дании будет слушать с наибольшим вниманием. Она вгляделась в широкое лицо с продубленной непогодой кожей, окруженное седеющими волосами и бородой, в его чуть раскосые глаза и ответила:
- Да, со мной ты всегда можешь говорить прямо.
- Только в этом состоит мое намерение. Теперь, когда наследники короля Эйрика прибыли в безопасные места, я мог бы возвратиться и позаботиться о своих землях и родственниках, которых я покинул в Норвегии, чтобы последовать за своим королем. Позволишь ли ты мне уехать?
Гуннхильд почувствовала приступ растерянности. Она уже давно привыкла, что рядом с нею молча, незаметно, но неотступно находится эта несокрушимая скала. Мысли ее сбились. Наверно, ей нужно было заблаговременно связать его клятвой. Когда она вновь заговорила, голос ее звучал ледяным холодом:
- Тебе, как никому другому, ведомо, что у нас нет своего дома и мы не можем найти покоя, пока сыновья Эйрика не вернут себе то право, которое принадлежало ему по закону. Но, возможно, твои сегодняшние слова не должны удивлять меня: ведь я видела, как ты некогда нарушил присягу, данную своему королю, и даже был готов сражаться с ним ради его смертельного врага.
Ей показалось, что Аринбьёрн покачнулся, как будто получил удар копьем. Когда же заговорил, то голос его звучал резко и как-то скрипуче:
- Королева, мы с Эгилем Скаллагримсоном связаны кровным побратимством. И в тот день он не представлял никакой угрозы моему королю. Напротив, он сам отдал себя в руки королю, и его убийство неминуемо легло бы пятном на честь короля Эйрика. Я - я убежден в этом - вел себя честно по отношению к ним обоим. Я следовал за моим господином до самой его смерти и точно так же буду следовать за его сыновьями и за тобой, королева… - Он умолк, словно у него перехватило дыхание. - Если ты не откажешься от моей помощи.
Гуннхильд ответила ему самой теплой улыбкой, и голос ее был теперь подобен самому мягкому заморскому шелку.
- Ты хорошо сказал. Да, ты можешь отправиться домой и оставаться там, сколько тебе потребуется. Ибо я верю тебе, старый друг.
Ей показалось или на глазах у этого закаленного воина и впрямь блеснули слезы? Он смог лишь с трудом пробормотать слова благодарности.
Когда в конце лета она услышала, что Эгиль тоже возвратился в Норвегию и Аринбьёрн радушно приветствовал его, она лишь улыбнулась, хотя улыбка все же вышла несколько натянутой. Исландец вполне мог опять затеять что-нибудь дурное. Но вряд ли это имело теперь хоть малейшее значение. Аринбьёрн наконец-то принадлежал ей.
III
Он знал, что ему не следовало везти Эгиля к Хокону Воспитаннику Ательстана. И потому весной он сам разыскал короля, который в ту пору пребывал в Рогаланде. Их разговор был самым дружественным до тех пор, пока Аринбьёрн не сообщил о причине своего появления. Он предвидел, что не следует надеяться на успех своих переговоров, но Эгиль всю зиму настолько переживал из-за своего дела, что в конце концов Аринбьёрн сам предложил ему, что поедет и представит это дело на суд короля. А заключалось дело в том, что король забрал себе богатое имение убитого Эгилем шведа Льота Желтолицего, исландец же считал, что оно по праву принадлежало ему. Прежде всего ради этого он и приплыл в Норвегию.
Аринбьёрн заметил, что Хокон помрачнел, но все же продолжал:
- Король, мы можем утверждать, что закон в этом случае находится на стороне Эгиля, но твои наместники объявили все имущество твоим. И сейчас я прошу тебя, король, предоставить Эгилю возможность разобрать его дело по закону.
Хокон долго сидел молча, прежде чем ответил:
- Я не ведаю, что движет тобою, когда ты выступаешь упорным ходатаем по этому делу Эгиля. Я встречался с ним однажды и тогда же сказал ему, что не хочу его присутствия в моей стране по причинам, кои хорошо тебе ведомы. У Эгиля нет причин высказывать мне требования, наподобие тех, коими он докучал моему брату Эйрику. Но теперь я говорю, Аринбьёрн, что тебе тоже не следует более оставаться в Норвегии, поелику ты больше заботишься об иноземцах, нежели прислушиваешься к моим словам. Мне хорошо известно, что в мыслях твоих ты склоняешься к поддержке своего приемного сына Харальда Эйриксона. Лучше всего сделаешь ты, если теперь же уедешь и присоединишься к сыновьям Гуннхильд. Ибо я не верю, что смогу рассчитывать на твою помощь, буде начнется война с ними.
Лицо Аринбьёрна налилось кровью. Он смог только хрипло выговорить, что никогда в жизни никого не предал. На этом разговор закончился. Аринбьёрн поспешно собрался и, как мог быстро, вернулся домой. Король оставался холоден, даже прощаясь с гостем.
Позже, оставшись наедине с королем, Брайтнот вздохнул:
- Возможно, ты сейчас поступил неблагоразумно. Верных людей, увы, так немного на свете.
- Но его путь проходит вместе с путями язычника Эгиля и ведьмы Гуннхильд, - резко отозвался Хокон и вздохнул: - Тьма, повсюду адская тьма.
- Мы превозможем ее, - пообещал Брайтнот. Хокон не улыбнулся. Священник положил руку на плечо короля. - Да, это трудно; покорность, верность и вражда так перепутались между собой; приходится бороться со своими собственными родственниками и своим собственным народом. Твое сердце рвется на части.
- Ты понимаешь меня, - прошептал Хокон. - Ты, единственный из всех людей в мире, полностью находишься на моей стороне.
Когда Аринбьёрн возвратился в Сигнафюльки с новостями, Эгиль воспринял их с великим гневом.