А голос Сейи дрожал лишь в той мере, в какой он дрожит и срывается у почти любого человека, старающегося рассказать о чем-то изумительном, поразившем его слишком глубоко, чтобы найти нужные слова.
- Я не смогла бы сделать это без помощи: найти это стойбище… Я, вероятно, заблудилась бы. Возможно, я не смогла бы найти дорогу назад. - Сейя пожала плечами. - Впрочем, я осмелюсь сказать, что во мраке Туонелы вряд ли может быть хуже, чем здесь. - Она заговорила быстрее: - Это был мой брат Вуокко. Он увидел, как я лечу в своих снах, и позвал меня к себе. Он поднял руки своей души, и я слетела вниз и устроилась в них, как в гнезде. Мы вместе плакали. А потом разговаривали.
- И что ты сказала? - шепотом спросила Гуннхильд.
- О, много, много. А закончился разговор вот чем. Я рассказала ему о своей жизни. Рассказала ему о тебе, беспокойной и несчастной, о том, что я заметила, насколько быстро ты выучилась тому немногому, что могла тебе дать я, как ты стремишься узнать больше.
На Гуннхильд нахлынула тоска.
- Если бы я могла путешествовать так же, как ты…
- Нет, нет, я не смогу научить тебя этому и даже не смею подумать об этом. Я и сама толком не знаю, как у меня это получилось. Не думаю, что я смогла бы сделать это без помощи. Это Вуокко притянул меня туда.
- А потом…
Сейя сжалась в комок.
- А потом было вот что. Вуокко призвал нашего родственника Аймо, чьи знания и сила не уступают его мощи.
Он сделал это ради меня, но еще больше - ради Саами, которой нужен новый сильный друг из твоего племени. Если твой отец отправит меня домой и тебя вместе со мной, то они примут и обучат тебя. Ты станешь ведуньей и ведьмой, и сможешь видеть богов, и получишь власть над духами земли, воды и неба, над людьми и их королевствами, и многое другое - если ты освободишь меня.
Гуннхильд сидела, ошарашенная. В голове у нее гудело и гремело, как будто там оказалось сразу несколько узких пастей соседних фьордов, в которые с бурной силой врывается высокий прилив.
- Я знаю, о чем ты думаешь, - услышала она сквозь этот шум. - Задавай мне любые вопросы, какие захочешь. Обдумай все, что я тебе сказала. Испытай меня. Нет никаких причин для спешки.
- Да, - слабым голосом откликнулась Гуннхильд.
Сейя немного расслабилась. Она даже улыбнулась.
- Но не лучше ли нам сначала выпить? У меня нет ничего лучше, чем березовое пиво, которое я сделала в кувшине, зато есть рог; я отрезала его от мертвой коровы, которую нашла однажды. Давай притворимся, что мы пьем мед.
Гуннхильд, не успевшая прийти в себя, слишком громко и визгливо расхохоталась.
- Нет. Вино. Дорогое заморское вино.
- Ну и прекрасно. Вино, которое мы выпьем за счастливое завтра.
VII
Эзур вернулся домой как раз к родам Хельги. Когда повитуха вошла в длинный зал и положила новорожденного к ногам отца, он увидел, что это здоровый мальчик, и взял его на колени. Такого ребенка не стоило выносить в лес как пищу для волков и воронов, он был достоин того, чтобы его оставили в доме и вырастили. Эзур созвал друзей на пир. Там окатил новорожденного водой и дал ему имя Торстейн. Хельга поднесла ребенка к груди и бросила на Гуннхильд через огонь длинного очага полный злорадства взгляд.
Через несколько дней после пира Гуннхильд нашла Эзура праздно сидящим на своем высоком стуле. Именно такого момента она и дожидалась.
- Не могли бы мы поговорить наедине? - спросила она, дернув отца за рукав.
- Если хочешь, - спокойно ответил он.
Они накинули плащи, Эзур взял копье, и они не торопясь пошли к кургану Ульва. Он находился совсем рядом с домом, но никому не пришло бы в голову потревожить их там без крайней необходимости.
Дул сильный ветер, по небу стаей неслись серые растрепанные облака, то и дело срывался мимолетный дождик. Сосны на вершине кургана слегка раскачивались и громко поскрипывали, по траве пробегали волны, похожие на морские, чахлые кусты шелестели. Грохот волн, набегавших на берег и разбивавшихся о камни, доносился сюда вместе с резким запахом соли. Каждый раз, когда луч солнца пробивался сквозь прорехи в тучах, фьорд вспыхивал золотом. Само солнце, низкое и бледное, с трудом можно было разглядеть на юго-западе. Лето близилось к концу.
Эзур пристально взглянул на дочь из-под мохнатых бровей.
- Ну, - сказал он, - чего ты хочешь?
Ее сердце лихорадочно колотилось.
- Сейя… - негромко выдохнула она.
Эзур нахмурился:
- Ты уделяешь слишком много внимания этой маленькой колдунье.
Чувство горечи придало девушке смелости.
- А кто еще у меня есть? Было время, когда ты тоже виделся с нею довольно часто.
Эзур фыркнул:
- Что она такого натворила?
- Ничего дурного. Впрочем, если бы она даже стала колдовать против нас, я все равно простила бы ее.
- А я убил бы ее.
- Но она ничего такого не делала! - поспешно произнесла Гуннхильд, глядя в пространство. - Во-первых, она не может, ей не хватит умения, а во-вторых, она просто не хочет ничего подобного. Я клянусь, что она этого не делала. Но в этом году… - Слова полились из нее на диво внятным и складным рассказом.
Эзур слушал неподвижно, его лицо ничего не выражало, острие копья смотрело точно вверх. Когда Гуннхильд умолкла, он медленно спросил:
- Ты веришь во все это? - Дочь кивнула. - Или ты просто хочешь верить?
Она старательно сдержала чувства, которые кипели в ней, и ответила отцу заранее заготовленными словами:
- Ты же знаешь, что у Сейи есть колдовское зрение. Оно не всегда с нею и никогда не достигало далеких мест, но ведь она не успела узнать многого к тому времени, когда ты забрал ее. Тебе также наверняка известно, что финны, обладающие этим даром и обученные, умеют посылать свои души за пределы своих тел; и мужчины и женщины. Разве станет Сейя мучить себя после всех этих лет только для того, чтобы солгать мне об этом?
- Бывает, что люди сходят с ума и видят то, чего нет на самом деле, - веско возразил Эзур. - Или, если они ищут чего-то слишком неосторожно, им могут открыться такие вещи, какие должны оставаться сокрытыми в темноте. - Свободной рукой он сотворил в воздухе знак Молота.
- Сейя не безумна, - заявила Гуннхильд. - И не одержима чуждой силой. Я знаю.
Некоторое время они стояли молча. Ветер негромко скулил, холодные брызги оседали на щеках и бровях. Над фьордом метались в потоках воздуха три чайки, искавшие что-нибудь съедобное, какую-нибудь падаль, которую море постоянно выбрасывает на берег.
- Отец, я сама много думала об этом, - нарушила молчание Гуннхильд. - Я сказала, что она должна доказать мне. - Снова послать свою душу в мир, но теперь в те места, которые знаю я, но не может знать она, о которых ей никто не мог рассказать, находящиеся дальше от дома, чем все то, что она когда-либо видела своим колдовским зрением. Я видела все, что она делала: пела песню, плясала, ела колдовские снадобья, прижгла руку горящей головней, а потом уснула сном, больше похожим на обморок. Я даже испугалась, что она умирает… Чем еще это могло быть, как не настоящим колдовством ведьмы?
- И о чем ты хотела от нее услышать?
Гуннхильд подняла руку и указала на запад, где, примерно в миле от устья фьорда раскинулось на добрых семь миль открытое море, над которым носились раздираемые ветром клочья испарений.
- Вон там. - Она улыбнулась, и ее голос потеплел. - Куда ты возил меня, отец.
Он время от времени брал с собой свою единственную дочь от свободной женщины, когда Гуннхильд скучала и упрашивала отца. Иногда вместе с ними плавали братья, но бывало, что они уходили в море и без них. Они отправлялись не в кнарре, а в шестивесельной лодке, которой Эзур пользовался, когда посещал окрестные заливы, чтобы поговорить с людьми о делах или просто отдохнуть на свободе. Как Гуннхильд любила простор, свежесть, новизну! Даже шквалы, грозившие опрокинуть суденышко, вызывали у нее восхищение; никогда и нигде больше ее кровь не струилась по жилам так легко и горячо; она цеплялась за банку и визжала от восторга.
Эзур покрутил в пальцах бороду.
- Гм-м. И что она?
- Она это сделала. Когда она пробудилась и… и пришла в себя, то в подробностях описала мне обрывы над Китовым мысом, стоящих там на каменных столбах троллей, рассказала о том, как прилив бурлит на камнях Скерристеда, о выкрашенном в красный цвет доме на Эльфнессе… О, она рассказала мне много, очень много, кое-что я совсем забыла, но вспомнила, когда она начала говорить… - Гуннхильд умолкла, задохнувшись.
Эзур прищурился.
- И ты думаешь, что она смогла пролететь весь путь до Финнмёрка?
Гуннхильд поплотнее запахнула плащ, спасаясь от пронизывающего ветра.
- Да.
- Непростое путешествие.
Гуннхильд кивнула:
- Огонь. О, я устроила ей суровое испытание. Не думаю, чтобы она еще раз пошла на это. Она не должна наносить себе новых ран. Какая женщина на это согласится?
- Ты хочешь сказать, что намерена попробовать сама?
Гуннхильд замотала головой так, что капюшон слетел.
- Нет, нет, нет. Дело лишь в том, что она не могла найти никакого другого способа освободить свою душу. А ее родные умеют это делать.
- И ты хочешь научиться?
- Ты же своими глазами видел такие вещи, когда был среди них. Ведь видел?! Почему же мы не должны владеть этим искусством?
- Сейдры, - сурово произнес Эзур, окинув дочь холодным взглядом. Гуннхильд промолчала; она не смогла сразу найти подходящий ответ. - Среди нас есть люди, владеющие этим видом колдовства, - напомнил ей Эзур. - Их зовут сейдрами.
- Да, я что-то слышала об этом, - согласилась Гуннхильд. - Но ты и сам пользуешься рунами! - Ее голос зазвенел.
- Это совсем другое дело. Один принес эти знания с той стороны смерти - руны для защиты, помощи, исцеления, предвидения. Не сказать, чтобы я очень хорошо разбирался в них. Но сейдры, воющие свои песни, бьющие в барабаны, кипятящие в котлах смертоносное варево, - это немужественно. Недостойно. Годится разве что для финнов.
Гуннхильд стиснула кулаки; плащ сразу же распахнуло ветром.
- Я не мужчина. И я не навлеку позор на наш дом. Наоборот, высоко подниму его славу.
Рука Эзура, держащая копье, напряглась, рот плотно сжался.
- Ты не станешь накладывать заклятие на… на Хельгу?
Гуннхильд презрительно усмехнулась:
- Никогда. Это было бы недостойно меня.
Эзур нахмурился и посмотрел в сторону. Гуннхильд почувствовала, что отец колеблется, и бросилась в наступление с такой же стремительностью, с какой собака кидается по следу оленя:
- Разве плохо будет иметь свою собственную ведьму, которая будет отвращать штормы, призывать нужные ветры, отводить глаза врагам - датчанам, викингам с западных земель, грабителям с материка, - чтобы те не могли обрушиться на нас? Или даже больше - свою провидицу, которая сможет прочесть волю норн. Наподобие Одина, восставшего для того, чтобы сообщить богам о начале и конце мира.
А про себя она думала о силе, свободе, богатстве, об имени, которое намного переживет ее телесную жизнь.
Эзур долго молчал; его дородная фигура на фоне летящих облаков напоминала гору. В конце концов он заговорил негромким глубоким басом:
- Я трижды бросал руны насчет тебя, моя дочь. И смог прочесть в них лишь то, что твой рок не схож ни с чьей иной судьбой. Но в чем твой рок, они мне не раскрыли.
- Я сама выясню это! - вызывающе выкрикнула Гуннхильд. Она оседлает свою судьбу, как мужчина оседлывает необъезженную лошадь, направит ее по нужному пути, как кормчий - корабль, застигнутый бурей.
- Мне это совсем не нравится.
Гуннхильд собрала в кулак всю свою волю и смелость.
- Я сделаю это, отец, - сказала она. - Если же ты запретишь мне, то я однажды ночью возьму факел и подожгу двор с четырех сторон, чтобы все, что ты нажил, обратилось в прах.
Эзур не обругал, не ударил свою дочь. Он долго смотрел ей в глаза, а она, стоя неподвижно, не мигая, выдерживала его взгляд, а ветер играл ее длинными черными волосами. Потом он покачал головой и сказал, не сдерживая своего рокочущего баса:
- Пожалуй, ты могла бы это сделать. Да, думаю, что могла бы. Хотя ты и дева, но в груди у тебя сердце волчицы.
VIII
Она уговаривала отца до тех пор, пока тот не начал раздумывать, на каких условиях это можно будет сделать. Сначала племя Сейи должно дать ему заложников, сказал он. По своим посещениям тех краев, где кочевали финны, - хотя последний раз он был там уже несколько лет назад, - Эзур знал, чьи имена назвать. Он возьмет их детей. Финны очень заботились о своих отпрысках. Он будет обращаться с ними хорошо, они будут жить вместе с финнами, находящимися у него на службе, которые пасут его оленей и помогают ему в ловле рыбы и охоте на китов и морского зверя. Когда Гуннхильд вернется домой, он отпустит их и даст подарки. Если же с ней случится что-то нехорошее, то они умрут.
Когда Гуннхильд рассказала Сейе об этом, глаза женщины расширились. Некоторое время она сидела в раздумье. А потом мягко, но непреклонно сказала:
- Нет. Ведь я одна. Сколько наших родичей он хочет держать у себя? Мое племя отреклось бы от меня. Я сама отреклась бы от себя.
- Отец разгневается, - предупредила Гуннхильд.
- Пусть делает, что захочет. Он может обнаружить, что некоторые дела не могут привести к добру. А с другой стороны, дружба саами может чего-то стоить.
- А наша дружба что, ничего не стоит? - крикнула Гуннхильд и вылетела из хижины.
Теперь ей предстояло снова подлизываться к Эзуру. Всякие угрозы были бесполезны и могли скорее навредить. Но, конечно, он не забыл того, что дочь сказала ему в тот день на кургане Ульва. Он скоро уступил. Гуннхильд предполагала, что тут Хельга тоже замолвила словечко-другое в ее пользу. В последнее время ее мачеха стала куда менее сварливой. Скорее всего Хельга не желала делать ничего такого, что могло бы помешать отъезду дочери ее мужа. Гуннхильд почти наяву представляла себе разговоры, происходящие в тепле и мраке их закрытой плотным пологом постели: "Ей совсем опротивела жизнь здесь. Если она вернется ведьмой, то кто знает, каких неприятностей мы можем дождаться? О, конечно, она твоя дочь и вряд ли станет что-то затевать против тебя, но она всегда была своевольной. Лучше всего было бы, если бы ты нашел ей мужа где-нибудь на юге. Конечно, она мечтает об этом. Так почему бы не устроить этим летом пышную свадьбу где-нибудь в Траандло?" Ну, что-нибудь еще наподобие этого, что могло заставить отца пойти на попятную, думала Гуннхильд.
Так что она лишь усмехнулась про себя, когда Ингвар во главе отряда из шести человек поехал договариваться с финнами. С ним отправился и ее брат Эйвинд. Его всегда привлекали безрассудные поступки, причем тем сильнее, чем больше он мог, по ожиданиям, в будущем ими хвастаться. Они уехали верхами, но обратно им пришлось возвращаться главным образом на лыжах, ведя своих косматых низкорослых длинногривых лошадей в поводу: в гористой местности, которую они пересекали, снег в этом году выпал очень рано. И все же они, попадая в стойбища, не проводили там больше одной ночи - ужинали взятым с собой вяленым мясом и сухарями и залезали в спальные мешки.
Они потратили много времени, чтобы узнать, где кочует племя Сейи - один из финнов Эзура служил переводчиком, - но, когда они нашли его, их приняли там со всем великолепием, доступным этим бедным кочевникам.
Они принесли известие о том, что оба колдуна согласились обучать Гуннхильд в течение года. Если она после этого пожелает продолжать учение, то Эзур должен будет заплатить дополнительно, помимо выдачи женщины. Они будут встречать Гуннхильд вскоре после весеннего равноденствия на берегу Стрим-фьорда, находившегося много севернее Ульвгарда.
Это место было известно и Эзуру, и его спутникам: именно там он получил Сейю. Это были не морские финны; они пасли свои стада в глубине страны. Однако их пути кочевья пролегали совсем недалеко от этого берега. Некоторые из них время от времени ходили к морю ловить рыбу на удочки, бить тюленей и моржей, которых потом доставляли на берег и продавали любым чужестранцам, попадавшим в эти края. Они выстроили дом, где держали товары; там же могли жить люди, если зима выдавалась особенно снежной и бурной.
Гуннхильд предстояло жить вместе с племенем до поздней осени. А когда уляжется зима, она с двумя колдунами возвратится в прибрежный дом. Это дикое и безлюдное место, к тому же прочим соплеменникам будет запрещено появляться там, так что никто не побеспокоит учителей и ученицу, когда та будет осваивать заклинания. Для иноземца, например Гуннхильд, это будет гораздо труднее, чем для человека, с детства знающего финские обычаи и язык. Она будет в безопасности. Ни один человек из племени не осмелится подойти к дому, а норвежцы в это время не заходят так далеко на север.
Эзур ворчал, что не имеет ничего, кроме их честного слова, а Гуннхильд убеждала его, что если ей причинят вред, то финны не получат ничего, зато могут потерять все, и к тому же она готова пойти на их условия, так неужели же у него меньше мужества, чем у его дочери?
Это была невыгодная сделка для племени. Ему предстояло несколько месяцев прожить без обоих своих колдунов. А перед этим они должны были бы снабдить дом всем необходимым на целых полгода. Как Сейя сказала Гуннхильд, они делали это не столько ради своей родственницы, хотя, конечно, жалели ее, сколько для того, чтобы установить с норвежцами добрые отношения и получить в лице Гуннхильд друга, который мог бы по возвращении домой иногда замолвить за них доброе слово.
- Мне даже не хочется думать о том, какие товары они потребуют с меня за второй год, - прорычал Эзур. - Впрочем, я не верю, что ты можешь пожелать остаться. Они живут не лучше собак. Хотя правда, что у них овечьи сердца и они не решатся поднять на тебя руку. - Он вдруг задумался. - И все же… Если они применят какое-нибудь хитрое колдовство…
- Ты же не боялся этого, когда находился среди них. Так почему я должна бояться? - ответила Гуннхильд.
И, по правде говоря, руны, которые он бросал, давали, казалось, хорошие предзнаменования, хотя Эзур не мог прочитать, что припасено впереди для его дочери.
Когда она сказала об этом Сейе, финка оказалась не слишком довольна. В конце концов Сейя подтвердила, что тоже попытается узнать будущее, заглянув в сны. Она долго лежала в забытьи. Придя в себя, Сейя не стала рассказывать Гуннхильд о том, что видела; сказала лишь, что духи говорили загадками, смысл которых остался темным для нее, но даже то немногое, что она поняла, заставило ее горько пожалеть о договоре, который заключили для того, чтобы освободить ее, и что она хотела бы отказаться от него.