– Нет, тут не просто чудеса. Это машина, вроде башенных часов или парового насоса, но она свет дает. Тут тебе и чудо, и не чудо. Знать, как она работает, значит, можно еще такую построить.
– Вправду? – Горм посмотрел на Кнура с уважением.
– Почему нет? Лет двести назад, покажи кому паровой насос – поди, дивились бы. Дымом пышет, огнем горит, воду качает. Вот только сил у меня от этой машины не прибавилось. А у тебя?
– Погоди с силами! Тут гробы с покойниками взлетают! – Горм вытащил из ножен меч.
– Говорил я тебе… Сейчас еще мертвые с косами встанут – и тишина, – Кнур встал рядом с ним, бросив факел и схватив в одну руку топор, в другую молоток.
Гробы, правда, не взлетели, но один из них, с волком или собакой, поднялся на возвышении. Из открывшихся щелей пошел пар. Завоняло псиной. Некоторое время, ничего больше не происходило.
– Кроме рычага, ты больше ничего не трогал? – спросил Кнур.
– Может, задел что на… аварйгенратре… Почему?
– Похоже, машина будит зеленого драугра с ушами.
– Не его, а собаку?
– В том-то и дело, что его. А собаку варит на пару!
– Чтоб ему захавать спросонья?
– Собаку перво-наперво, а нас напосле?
Крышка собачьего гроба поднялась. Шерсть животного внутри была полностью мокрой, но оно выглядело сильно недоваренным – нос и ресницы дрожали. Пес (это точно был не волк, а пес, с вислыми ушами) судорожно дернул мордой, поджал лапы, попытался встать, скатился почти к ногам Горма, перевернулся на живот, полуприподнялся, несколько раз открыл пасть, показывая мощные зубы и издавая исполненные собачьим неудобством звуки – что-то посередине между скулежом и кашлем – и блеванул на Гормовы сапоги.
Горм, может быть, не очень уверенно себя чувствовал, разбираясь с альвскими драуграми и аварйгенратрами, но собака, которой нехорошо – дело гораздо более понятное. Он потряс левой ногой, потом правой, посмотрел на слизистую неприятность, пошлепавшуюся на гладкий пол из мраморных плит с металлическими швами, выбрал место понезаблеваннее, встал на колени, положил меч на пол, опустил одну руку псу на загривок, а другой пощупал ему брюхо. Брюхо не было вспученным – напротив, в нем прощупывалась горестная пустота. Мурлыкая детскую песенку: "Внутри собаки, внутри собаки жуть и мрак ," – и успокоительно поглаживая пса, Горм приподнял ему верхнюю губу, и надавил пальцем на десну. Цвет ушел и вернулся не сразу.
– Я принесу ему попить. Ему нужна вода.
– А драугр?
– А драугру вода не нужна, если только ты не собираешься его варить, чтоб дать собаке захавать спросонья…
Кнур пожал плечами и повернулся к урчащему устройству, разглядывая странное сплетение трубок в верхней его части. Горм погладил пса, подобрал и сунул в ножны меч, и пошел к подземному ходу, на ходу расстегивая под подбородком ремешок шлема. Тем временем животное попыталось встать, упало, шатаясь, снова поднялось, сделало несколько шагов, споткнулось, ткнулось мордой в стену рядом с закрытым металлом проемом, и снова упало. Странная вещь произошла тут с проемом. Что-то в стене зажужжало, и металл сдвинулся вбок. Снаружи посыпался песок, шмякнулись несколько комков земли, и проблеснуло небо. Горм глянул в открывшуюся дыру, почти ожидая увидеть холмы и башни Альвхейма, но вместо этого обнаружил траву в две сажени высотой, и слона, хоботом пытавшегося вытащить стрелу из рогового щита над правым передним коленом.
Урчание изделия с табличками неуловимо ухудшилось. Странные лучи, исходившие как будто прямо из потолка, заморгали и погасли. Аварйгенератр квохнул, пискнул, и замолк. Выражение благости на лице Кнура сменилось недоумением и печалью. Зал полого холма был теперь освещен теперь только дневным светом, пробивавшимся из частично заваленного землей проема в стене. Горм перешагнул порог двустворчатой двери, и спустился по ступеням вниз.
Когда он вернулся с шлемом, наполовину полным воды, Кнур возился с отломанным рычагом, пытаясь сдвинуть им часть, все еще торчавшую из прорези в стене. Почуяв воду, пес поднял голову, и Горму не составило большого усилия его напоить. Животное несомненно хотело пить еще, но Горм сказал:
– Теперь не опиться бы тебе, пёса. Кнур, ты не знаешь, что произошло с машиной?
– Не могу уверенно сказать, но знаешь, башенные часы надо заводить, гири вверх таскать? У нее, поди, завод тоже кончился…
– А как ее снова завести?
– Не тямлю, – грустно ответил Кнур.
Пес снова встал, подошел к гробу с покойником в доспехах, ткнулся носом в хрустальную крышку, и заскулил. Тонкий и жалобный звук мало соответствовал огромному размеру животного.
– Видно, хозяин его был. У вас еще хоронят покойников с лошадьми, собаками, рабами, и так далее? – спросил Горм.
– Кое-где хоронят.
– Я думаю, может и здесь такое вышло. С одной разницей. Мой меч одолжен у предка. Дохлую лошадь так не одолжишь. То есть, можно, конечно, одолжить, но не очень понятно, зачем – она отправилась в мир мертвых. А пёсик был, как этот меч – и там, и тут, можно его позаимствовать, если сказать правильные слова. Пошли пока, разгребем эту землю, чтоб снова по ремню не лазить, и попробуем лук сделать, пока свет есть…
Когда Горм и Кнур вернулись с будто бы луком – несмотря на непотребный вид, стрела, выпущенная из него, летела саженей на сорок, – пес лежал в изножье гроба, положив голову на лапы, и всем своим видом выражал намерение на этом месте и умереть. Он попил еще воды, но попытки Горма выманить его наружу, даже с использованием драгоценного кусочка сушеной утятины, были безуспешны.
– Ну, в крайнем случае, мы можем его съесть, пока слон поправляется, – прикинул Кнур.
Горм сокрушенно вздохнул.
– Слонов ты уже ел, теперь за собак принялся, чую, я следующий…
– Ты думаешь, я как тот моряк с Энгульсея?
– Какой такой моряк?
– В наш городишко вернулся Лесан – много лет с ушкуйниками ходил. На Грумант, на Туле даже. Он вот что рассказывал. Раз они шли мимо маленького островка, увидели у берега разбитый энгульсейский кнорр… На Энгульсее много чудных вещей с кноррами делают – вторую мачту ставят, бушприт, вместо рулевого весла руль на створе с рулевым колесом. Теперь еще стали водометы ставить – тот же паровой насос, только воду гонит по ходу кнорра. Вода кнорр толкает, гребцов меньше нужно, груза больше…
– Ты про моряка вроде рассказывал?
– А, увидели они разбитый кнорр, пристали к берегу, а на берегу лодка перевернутая, костер, и куча костей. Выходит к ним моряк, плачет, и говорит: "Один я остался, сиротинушка, всех товарищей моих съел, чтобы выжить." Они ему: "Плохое дело, но понятное. Сколько ж месяцев ты здесь горем мыкаешься?" Он: "Да в третий день Илира шторм наш кнорр на скалы бросил." А ушкуйники: "Троллиное ты отродье! Сегодня ж седьмой день Илира!"
Горм улыбнулся и покачал головой. Довольный произведенным впечатлением, Кнур вытащил из кошля на поясе морковку, разломил ее пополам, громко откусил от одной половины, и протянул другую Горму. Услышав этот звук, пес встрепенулся и понюхал воздух. Взяв пол-морковки, Горм отломил маленький кусочек, и кинул – пес поймал кусок в воздухе и захрустел.
– Хочешь еще морковочки, пёса? Пойдем с нами птичек погоняем, морковочки поедим, птичку зажарим, тебе ножки дадим, головку, потрошки, – уговаривал Горм. – На что ты твоему старому хозяину дохлый? А потом вернемся, я тебе обещаю… На кусочек…
Пес думал. Наконец, манимый морковкой, он встал, сделал шаг к проему, другой… перелез через кучу земли и песка и сел перед Гормом в ожидании угощения.
– Как же звать-то тебя, – приговаривал Горм, трепля собачьи уши и прикармливая зверя еще одним кусочком моркови. Он повернул ошейник из серебряных пластин, терявшийся в белой гриве на шее пса. Рядом со вставкой из цепочки, ведшей к кольцу для поводка, виднелись две буквицы Вёрдрагнефы, одна с закорючками для обозначения гласного звука.
– Надо было мне внимательнее слушать Виги… Стольких закорючек я и не помню… Хен? Хоун? Хан?
Пес полувопросительно гавкнул.
– Пойдем, Хан, поможешь нам поймать пару куропаток, или тут гуси еще летали… Дай только скажу слова. Воин древних времен, не знаю твоего имени, я, Горм Хёрдакнутссон, беру этого пса у тебя в долг, и верну его или виру за него в твою могилу, дай только срок. Чудное дело – волшебная белая собака из полого холма, что ведется на морковку… Может, ты еще и говорящий? Хан?
В карих, слегка раскосых глазах зверя, обрамленных густыми белыми ресницами, снова отразилась мысль. Хан тронул передней лапой Гормово колено и оглушительно залаял.
Глава 7
Ладья с опущенной мачтой, уключинами, смазанными тюленьим салом, и веслами, обернутыми размочаленными тряпками, чтоб тише плескали, пряталась за небольшим островом в устье одного из несчитанных фьордов, изрезавших восставший из-под ледников крутой берег западной оконечности Свитьи. Вода во фьорде была гладкой и пронзительно синей – в ней отражалось стиснутое высокими скалистыми берегами небо. По другую сторону от острова, по морю шли небольшие волны.
– Наврал тебе Гуннлауг! Где кнорр, где нарвальи бивни! Третий день здесь стоим, – возмущался Миклот. – Недаром его прозвали "Змеиный язык!"
– "Змеиный язык" его прозвали за то, что кончик языка у него разрезан вдоль. Рубился с кем-то, высунул язык невесть с какой блажи, и получил мечом по языку и по подбородку. Он верно все сказал, просто ветер не по поре слабый, да не туда дует. Кнорр и бакштагом-то идет ни шатко, ни валко, а тут ему вполветра идти надо, – Годлав сплюнул за борт и отхлебнул из меха кислого и изрядно отдававшего козой вина.
– Все, ждем еще день, на следующем рассвете уходим. На островах у доней уже бы двум купцам точно груз облегчили, – Миклот протянул руку к меху.
Годлав оттопырил нижнюю губу и отправил винный мех обратно под лавку.
– На островах у доней, ты бы уже от двух драккаров успел удрать. Если б тебе повезло. Нешто сам не помнишь, как мы проливом ночью шли, без луны, и то этот клятый снеккар с фонарем на щегле чуть нас не приметил, пошли им Погода шквал с ледяной крупой!
– Эй, кнорр с севера идет! – сказал Челодрыг, стоявший у зрительной трубы на подставе.
– Так-то! А здесь один кнорр, тяжело груженый, и чем – топленым китовым жиром и одиннадцатью нарвальими бивнями! Всем тихо, – приказал Годлав. – Челодрыг, дай знать, когда кнорр поравняется с той скалой с двумя соснами. Когда Челодрыг слово скажет, ставьте мачту. Наши будут бивни, в Зверине продадим, будем как сыр в масле кататься, в мехах ходить, доброе вино пить!
На корме кнорра, Кьяр стоял, навалившись на прави́ло , и почтительно слушал Хёрдакнута, рассказывавшего про старые времена, когда любое плавание было непременно в шторм с градом размером в утиное яйцо, и галсами под обледенелым прямым парусом, хоть бы и посреди лета, а по рекам приходилось идти против течения в обе стороны. У ног ярла сидел, высунув язычок и пыхтя, Крысодавец Четвертый.
– Теперь представь еще, что тебе надо держать направление не прави́лом, а рулевым веслом из лиственницы, которое весит столько же, сколько и ты, и, кстати, тонет в воде, а весельный порт…
– Ладья нам наперерез! – закричал впередсмотрящий Гьюки.
– Ну копье ж мне под ребро, – сказал Хёрдакнут. – Откуда здесь взялись эти бодричи?
На ладье, Годлав предвкушал легкую добычу, оглядывая кнорр. Семь портов для весел в борту, одна мачта с тяжеленным косым парусом из промасленной шерсти, бочки, видно, с китовым жиром, и какое-то угловатое, прикрытое запасным парусом сооружение ближе к корме. Трое воинов в кнорре возились у этого сооружения, развязывая ремни, проходившие поверх паруса. Мальчишка снимал с форштевня белый щит. На корме, высокий воин в кольчуге, подпоясанной широким и богато отделанным – даже на изрядном расстоянии уже был виден блеск золота – поясом, поднес к лицу рупор.
– Ближе подходите! Бодричи! Кошкоеды! Маму вашу лютичи у конюшни дрючили! Хотели с лошадью спознаться! Сподобилось им обознаться! – зычно закричал шкипер кнорра.
– Лютичи мою маму?! Готовьте крюки! Ты, на корме, мой! – проорал в ответ Миклот, тряся топором.
– Всем вам смерть придет! Ты, у трубы! Трубу спасешь – тебя одного вытащим!
– Чересчур они борзеют, и к бою вроде и не готовятся… – вслух задумался Годлав, всматриваясь в возню на корме кнорра. – Стой, "вытащим?"
Вдруг он закричал рулевому:
– Готовься к повороту фордевинд! У доней камнемет! Трави шкоты!
Годлав ударил зазевавшегося шкотового в ухо, сбив его с ног, и сам отдал шкот, готовясь к повороту.
– Руль на ветер! Выбираю! – Годлав подбирал шкот, с ненавистью смотря на кнорр. Его шкипер, видно, в досаде, хлопнул себя обеими руками по коленям, и что-то сказал воинам у камнемета. Один из них развел руками, и перекинул только что снятый им ремень обратно через парусную ткань.
– Поворот! – крикнул Годлав.
Рулевой положил руль под ветер. Со скрипом, рея передвинулась в новое положение. Ладья легла на курс, прочь от кнорра и убийственных летающих булыжников.
– Гуннлауг, змей лживый, точно смерти нашей хотел! Небось этот же, в поясе и со шрамом, его и подослал! Не верь доням, ни одному из них не верь! – Миклот все тряс топором. – Убью Гуннлауга! Вниз лицом закопаю! Стельную корову на его могилу приведу помочиться!
– На его могилу мочиться такая очередь с коровами соберется, ручей потечет, – Годлав уныло почесался, достал из-под лавки мех, откупорил, и отхлебнул. Удалявшийся кнорр продолжал медлено идти вполветра. С его кормы блеснуло что-то светлое.
– Они нам задницы показывают! – совсем без нужды объяснил Челодрыг у трубы.
На кнорре, Кьяр спросил Хёрдакнута:
– Верно Гуннлауг нас выдал?
– Кому ж еще, копье ему под ребро! Зря я его там же и не убил. Во-первых, от Само, может, меньше был бы откуп за его непотребства, во-вторых, этот сквернавец на своем дырявом снеккаре к бодричам бы не подался. А им, не иначе, до нарвальих бивней охота, – ярл потер шрам на лице.
– Вот что, не повезем мы эти бивни в Бирку, а возьмем мамонта, пару дюжин конников, и берегом пойдем в Зверингард, бодричам их и продадим, за серебро или за янтарь. Лихой народ, нетерпеливый, покупают не торгуясь, а не боятся никакой смерти, кроме утопления. И вот еще утопления посредством камнемета… Двести марок серебра берет кузнец в Хроарскильде за камнемет, но он того стоит. В следующий раз на север пойдем, точно надо будет купить, – сказал Хёрдакнут, заглядывая под парусную ткань, под которой на жердях досушивались пять ушкуевых шкур.
Глава 8
Осенью, лесные кабаны разожрались и обнаглели – некоторые из них не только лопали водившиеся в лесу в обилии дикие орехи и каштаны, но и наведывались в сады и огороды на выселках. Возле одного из садов, за дальним хутором Скулистофт, Хельги и Аса и подстерегли стадо после одного из первых снегопадов. Следы на свежем снегу читались, как руны на рунном камне, и охотникам ничего не стоило приготовить засаду на пути кабанов, пока темнело. Едва зашла Сунна, тут же выкатилась полная луна, освещая заснеженный лес, величествовавший в тишине и безветрии.
Тишина, впрочем, держалась недолго – скоро замершие за деревьями или в наскоро собранных из ветвей схронах свиноловцы услышали шорохи, трески, пыхтение, и хрюканье стада, идущего на жировку. Впереди шла матерая свинья, за ней – три рюхи помельче. За самками увязался, скорее всего, чуя их скорую течку, что бывала раз в два года, здоровенный секач с клыками, друг другу навстречу загибавшимися дугами из мощных челюстей. Хельги пять раза проухал филином, обозначив секача как свою цель. Аса ответила одним криком неясыти: "Кувитт!" – заказав матерую свинью. "Гхук, гхук" сыча раздались из-за дуба, за которыс прятался ловчий Ламби. За ним, молодой гаевщик Карли ни на лепту неправдоподобно трижды свистнул козодоем – козодои еще за три недели улетели зимовать южнее. Кабаны, похоже, были знакомы с повадками козодоев не лучше, чем Карли, и продолжали безучастно брести к засаде. Когда матерая свинья оказалась шагах в пятнадцати от первой схроны, ловчий ху-хуукнул самкой филина.
Трое лучников встали, натянули луки, и пустили стрелы. У Асы не было сил управляться с охотничьим тисовым луком в ее рост, и она выстрелила из самострела. Самострельный болт поразил матерую свинью в глаз, и она упала, как подкошенная. Хельги меньше повезло с его выстрелом – стрела, хоть и попала клыкачу в грудь, только его разозлила. Злобно хрюкая, секач устремился к вязу, у которого стоял средний Хёрдакнутссон, в последний возможный миг, отскочивший в сторону и полоснувший кабана мечом. Густая щетина на боку защитила секача от нешуточной раны. Стоявший чуть за Хельги ватажник Гизур встретил зверя рогатиной. Рогатина, один конец которой был уперт в землю, сломалась под натиском тяжелой щетинистой туши, но Гизур замедлил кабана достаточно для того, чтобы Хельги поравнялся со зверем и погрузил меч ему в ухо. Вепрь завизжал, из его уха и ран на шее, оставленных рогатиной, хлынула кровь, и он упал на землю, судорожно дергая ногами. Свинья, подстреленная Ламби, пробежала к старому дубу, где ловчий добил ее копьем в горло. Предпоследняя свинья со стрелой Карли в боку обратилась в бегство, и за ней пришлось идти с четверть рёсты по казавшемуся черным в свете луны кровавому следу. Третья мелкая рюха, единственная, оставшаяся в живых, благоразумно дала деру.