К сожалению, дон Луис оказался прав: один из отрядов лейтенанта Педрасы уже вернулся с востока, добравшись до самого Сан-Педро и никого не обнаружив, а другой - с запада, и теперь лейтенант, обливаясь холодным потом, стоял перед доном Бартоломео Колумбом и докладывал, что его разведчики обнаружили следы повозок доньи Марианы Монтенегро, которые определенно поворачивают на север, то есть к заливу Самана.
- Вы сможете их догнать?
- На хороших отдохнувших конях - запросто, ваше превосходительство, - убежденно ответил лейтенант. - Эти повозки тащатся, как черепахи.
Брат адмирала приказал алькальду забрать всех лучших в городе лошадей и предоставить их лейтенанту и его людям, чтобы они пустились в погоню за беглецами, после чего прекрасную немку предполагалось повесить на главной площади в назидание всем прочим ослушникам, дабы неповадно было оспаривать приказы вице-короля.
Бедный Мигель Диас, в чьем сердце еще жива была привязанность к донье Мариане, погрузился в глубокую печаль и решил обратиться за советом к своей супруге, индианке Исабель, прежней владелице земли, где теперь основали новую столицу, Санто-Доминго, она-то и сообщила о богатейших золотых рудниках.
- Откажись повиноваться, - только и сказала ему индианка.
- В таком случае на виселицу вздернут нас, - убежденно ответил бедняга. - Братья Колумбы и так давно уже хотят отобрать мою долю, - он безнадежно покачал головой и сокрушенно добавил: - Нет, я не могу отказаться, но и не хочу, чтобы ее повесили. Она всегда была так добра к нам!
Добрая индианка - здоровенная бабища, для которой родить очередного младенца было не сложнее, чем сплюнуть сквозь зубы, сначала долго раздумывала, потом задала мужу несколько вопросов, после чего посоветовала не беспокоиться насчет немки: пусть солдаты отправляются за ней в погоню, и чем скорее, тем лучше.
- На пути у зла частенько возникают преграды, - таинственно сказала она. - Кто знает, вдруг боги решат ей помочь.
- Но как? - в отчаянии воскликнул алькальд. - Повозкам потребуется по меньшей мере три дня, чтобы добраться до места, а всадники Педрасы покроют это расстояние за день.
- Не теряй веры! Не теряй веры!
Но он никак не мог убедить себя в возможности чуда. Когда вооруженные всадники, отчаянные головорезы ветераны множества битв с "голыми дикарями", на чьих желтых лицах застыла хищная решимость, пустились в погоню, дон Мигель не сомневался, что судьба доброй Марианы Монтенегро решена, и ее ждет виселица на главной площади.
- С них станется пустить ее по кругу и замучить до смерти, а потом бросить тело собакам! - простонал он в отчаянии. - Это настоящая банда головорезов!
Возможно, сами они и не считали себя бандой головорезов, но, вне всяких сомнений, настроены были весьма решительно. Неутомимые наездники мчались во весь опор до полудня, не останавливаясь по дороге ни на минуту, пока лейтенант Педраса не объявил привал, чтобы передохнуть и перекусить в тени раскидистого каштана, благо добрая индианка Исабель снабдила их в дорогу роскошными яствами и крепким дешевым вином.
- Такими темпами мы догоним их еще до вечера, - заявил он самодовольно. - А если захватим и корабль, будьте уверены, мы можем рассчитывать на повышение и достойное вознаграждение.
- Такими темпами - разумеется, - заметил андалузец из Убеды по имени Молина, снискавший славу отчаянного скандалиста и ловеласа. - Скажу честно, я не мечтаю о лучшей награде, чем провести часок с доньей Марианой где-нибудь под кустом.
- Тогда вперед! - ответил лейтенант. - Быть может, уже вечером ты получишь свою награду.
Они снова взобрались по седлам, слегка отяжелев от обильной еды и вина, и помчались по широкой колее, оставленной колесами повозок. Однако, проскакав три или четыре лиги, Молина нервно окликнул Педрасу:
- Постойте, лейтенант! Мне нужно остановиться.
- И речи быть не может, - отрезал тот. - Никто не должен отставать от отряда.
- Но я должен остановиться!
- Попробуй только - и я тебя пристрелю.
- Пристрелите? За что?
- За дезертирство.
- Но я не собираюсь дезертировать, - страдальчески простонал Молина. - У меня живот схватило... Мне позарез нужно облегчиться...
- Ничего, потерпишь! Вперед!
Грозный рев лейтенанта заставил лошадь Молины прибавить ходу, но не прошло и пяти минут, как огромный баск, чье лицо пересекал красный шрам, громко простонал:
- Боже! Теперь и у меня схватило живот!
- Молчать - и вперед! - рявкнул лейтенант.
Они успели проскакать еще две лиги, но, едва они достигли небольшой рощи акаций, как сам Педраса поднял руку и спрыгнул наземь, грозно рявкнув:
- Всем стоять! Спешиться - и по кустам!
- Ну наконец-то! - буркнул андалузец. - Да только я уже обделался.
Но, остальные, казалось, его даже не слышали: все были озабочены лишь тем, как бы поскорее спешиться, найти укромное местечко среди деревьев и успеть вовремя снять штаны. В скором времени лошади принялись беспокойно ржать и вздрагивать, поскольку из чащи донеслись характерные звуки, к которым вскоре добавилось такое зловоние, что, казалось, весь мир вокруг заживо разлагается.
- Все эта чертова фасоль! - пробормотал кто-то сквозь стоны. - Что-то такое в нее добавили, и мы все отравились...
- А может, вино было кислым?
- Тупица, от вина, наоборот, случаются запоры, а тут из меня словно днище выпало!
- Убью того, кто это сделал!
- А я кишки из него выпущу...!
Они просидели под кустами с добрую четверть часа; когда же, наконец, смогли вновь забраться в седла, то уже не были столь свирепыми и неустрашимыми вояками, превратившись в измученных и бледных типов, покрытых холодным потом, которым едва хватило сил держаться в седле, когда лошади вновь пустились в галоп.
Тряска, разумеется, не пошла на пользу их и без того пострадавшим желудкам, так что неудивительно, что время от времени им снова приходилось останавливаться. Уже и речи не было о том, чтобы в ближайшее время догнать беглецов.
- Это бунт! - снова и снова повторял разъяренный Педраса. - Несомненно, грязный бунт!
- И не говорите, лейтенант! - ответил выходец из Убеды, не утративший чувства юмора. - Самый грязный и вонючий бунт, какой только случался на моей памяти. Я по самые уши в дерьме!
- Молчать, или пристрелю!
Уже начало смеркаться, когда они с трудом поднялись на вершину высокого холма, по другую сторону которого шумело море, и их взглядам явился величественный силуэт "Чуда" и крошечные фигурки людей, грузивших в две шлюпки поклажу с тяжелых повозок.
- Вперед! - слабым голосом приказал лейтенант. - Мы их еще догоним...
- Подождите минутку! - взмолился баск, снова присаживаясь на корточки. - Кажется, опять...
Все остальные тут же последовали его примеру, и лишь обескураженный Педраса остался стоять, подняв кверху шпагу, не в силах решить, что же ему делать. Но все же стал торопить солдат.
- Вперед, я сказал! - повторял он, хотя и без былой решительности. - Что о нас скажут, если узнают, что они уже были у нас в руках, а мы их упустили?
- Скажут, что мы засранцы, - насмешливо ответил Молина. - И будут правы.
А в это время внизу, на берегу, маленький Гаитике первым заметил вдалеке, на вершине холма, чьи-то силуэты; взрослые уже было запаниковали, но тут, к их величайшему удивлению, обнаружилось, что фигуры стоят совершенно неподвижно.
- Так это солдаты или нет? - спросила донья Мариана. - Отсюда не разглядеть.
- Солдаты, - ответил глазастый наблюдатель. - Только какие-то очень маленькие.
- Маленькие? - удивилась немка.
- Карлики с длинными руками, - ответил он очень серьезно. - Или просто сидят на корточках.
- И что же они могут делать, сидя на корточках? - спросила она.
- Не могу сказать.
- Может, молятся перед сражением?
- Не уверен, что они заняты именно этим, - ответил Гаитике, пристально вглядываясь вдаль. - Но на всякий случай лучше поторопиться.
Они уже находились в полной безопасности на борту судна, когда всадники, наконец, достигли берега; однако, вопреки здравому смыслу, даже не попытались напасть. Вместо этого они вошли в воду и принялись оттирать одежду от каких-то подозрительных пятен.
- Вот уж чего я никак не ожидал, - в недоумении признался дон Луис де Торрес. - Вместо того, чтобы отправить за нами в погоню солдат, они послали прачек. Вы что-нибудь понимаете?
- Не понимаю, да и не горю желанием, - ответила немка. - Отплываем, капитан!
- Отплываем!
Они снялись с якоря, и великолепный корабль, наполнив ветром паруса, повернулся кормой к берегу и отчалил прямо на глазах у измученных солдат, озабоченных в эту минуту лишь тем, чтобы отмыться и отстирать одежду, источающую невыносимое зловоние.
5
Очень скоро Сьенфуэгос привык к странному облику Кимари-Аяпель, тем более что девушки мало чем отличались от обычных женщин. К слову сказать, Сьенфуэгос и тут опередил свое время, потому что первый случай рождения сиамских близнецов был официально зарегистрирован лишь триста лет спустя и по другую сторону океана.
Жить рядом с ними оказалось чрезвычайно приятно, поскольку врожденное физическое увечье сделало их очень умными и интеллектуально развитыми, особенно Аяпель - она постоянно выказывала остроту и живость ума и поистине блестящую изобретательность.
Снова и снова повторяли они на глазах изумленного канарца удивительный фокус "разжижения" изумруда и "затвердения" минутой спустя, а ему так и не удалось понять, где, черт возьми, они берут зеленую жидкость с запахом мяты, и как им удается, словно по волшебству, вновь превратить эту жидкость в самый обычный камень.
При этом, будучи хранителями величайшей тайны, они держались так же просто, как и жители деревни. Помимо того, что сестры охраняли богатства мирных пакабуев, они являлись также и хранительницами знаний племени.
Они знали почти все о каждом дереве, о каждой травинке, о каждом звере в округе и обнаружили настоящий талант в приготовлении всевозможных зелий. Кроме того, лишь несколькими ударами ножа они могли вырезать из куска дерева птицу, так похожую на настоящую, что, казалось, она вот-вот запоет или отложит яйцо.
Но что Сьенфуэгоса действительно озадачило, так это когда однажды утром они явились к нему в каких-то странных длинных перчатках до самых локтей из белоснежной тонкой кожи.
- Что это такое? - спросил он, совершенно сбитый с толку, не решаясь к ним даже прикоснуться.
- Куичу, - весело ответила Кимари, размахивая рукой перед самым его носом. - Мы их надеваем, чтобы защитить руки, когда собираемся нарвать крапиву или работать с ядовитыми травами.
- Где вы это взяли?
Вместо ответа они подвели его к подножию высокого дерева, растущего на самом краю маленького острова; вся кора дерева была испещрена небольшими надрезами, из которых сочился густой белый сок, который затем стекал в большую высушенную тыкву, установленную у подножия.
- Это дерево куичу, - объяснили они. - Его сок загустевает и превосходно защищает руки, а потом очень легко снимается. Вот, посмотри сам. Попробуй!
Сначала он воспротивился, но Кимари с такой легкостью стянула клейкую смолу с руки сестры, что Сьенфуэгос не смог устоять перед искушением и позволил им намазать свои руки и подержать их на открытом ветру, пока слой резины подсохнет.
- Потрясающе! - согласился он. - Ну прямо как перчатка!
Тем временем Аяпель скатала из той же массы небольшой шарик, немного подержала его над огнем, а затем бросила оземь, и он упруго подскочил вверх. Они стали играть с ним, как дети, пока канарец не вспотел настолько, что пришлось избавиться от перчаток.
Вот тут-то и вылезла наружу одна проблема, которой туземки не учли. Они совсем забыли, что руки Сьенфуэгоса покрыты растительностью, и теперь волоски намертво увязли в затвердевшей резине. В итоге его громкие вопли и отчаянные ругательства, с которыми он отдирал резину, переполошили птиц на озере и заставили обеих сестер расхохотаться.
В конце концов бедный рыжий канарец стал тереть руки о корень дерева, стремясь избавиться от треклятой резины. За этим занятием он провел весь вечер и почти всю ночь, осыпая ругательствами парочку сумасшедших девиц, не способных ни на что, кроме как осложнять ему жизнь.
Весь следующий день Аяпель что-то задумчиво жевала, напоминая меланхоличную корову. Сначала канарец подумал, что во рту у нее кусок сушеного мяса, но поразился, обнаружив, что это какая-то непонятная липкая масса, которую она время от времени вынимала изо рта и растягивала между пальцами, откровенно забавляясь его замешательством.
- Зачем ты это делаешь? - возмущенно спросил он. - Что это за дерьмо?
Та взглянула на него с недоумением.
- Что ты называешь дерьмом? - спросила она.
- То, что ты жуешь. Что это такое?
- Цтикли.
- А зачем оно нужно?
- Чтобы жевать.
- Просто жевать, не глотая?
- Ну да.
- А зачем?
- Это весело... И помогает мне не курить. Раньше я много курила и начала кашлять. Теперь я жую цтикли и забываю о табаке.
- А где ты его берешь?
- Здесь у воды растет особый кустарник. Цтикли - это его сок, такой же, как куичу, но без дурного привкуса. А если к нему добавить фруктового сока, то получается очень вкусно. Дать тебе немножко?
- Боже упаси! Жевать жвачку, как корова - это развлечение для идиотов.
- Курить намного хуже... Попробуй!
- Я уже сказал, что не стану!
Но, как и следовало ожидать, любопытство в конце концов победило, и Сьенфуэгос стал первым европейцем, попробовавшим жевать резинку. Со временем эта привычка забудется и возродится лишь три столетия спустя.
Трудно сказать, по какой причине, но в середине XVI века католическая церковь приказала выжечь целые заросли деревьев сапото - растения, распространенного в Центральной и Южной Америке, основного источника латекса, сырья для производства жевательной резинки. Лишь в начале XIX века группа американских авантюристов случайно обнаружила, что жители одной из небольших мексиканских общин сохранили приверженность к этой странной привычке, что и дало толчок к созданию одной из самых парадоксальных в истории промышленных империй.
Никогда еще судьба не забрасывала Сьенфуэгоса так далеко, и в тот день, когда канарец впервые попробовал белую клейкую массу, которую без конца жевала Аяпель, ему показалось, что он наконец нашел свою тихую гавань и теперь лишь будет пользоваться всеми благами этого райского острова, болтать с сестрами и играть в карты с жителями деревни.
Но однажды произошло нечто такое, что слегка омрачило их прекрасные и невинные отношения. Случилось это в одно чудесное летнее утро, когда Сьенфуэгос спал голым в просторном гамаке, нисколько не смущаясь своей наготы.
Девушки решили сделать ему сюрприз, посадив ему на грудь крошечную мартышку-игрунку, которую поймали в ветвях дерева, но в итоге сюрприз увидели они сами, обнаружив, что их гостю, видимо, снится что-то весьма эротичное, поскольку некая часть его тела в эту минуту была значительно больше обычного и притом возбужденно торчала вверх.
Девушки замерли в недоумении, пораженные столь отталкивающим и в то же время притягательным зрелищем. Быть может, впервые за всю жизнь их тела отреагировали по-разному: Кимари застыла, как вкопанная, не в силах оторвать глаз от увиденного, в то время как Аяпель решительно отпрянула, чтобы поскорее уйти.
Отчаянный писк мартышки - видимо, тоже удивленной этим зрелищем - заставил Сьенфуэгоса открыть глаза и понять, в какое неловкое и неприятное положение он попал.
- Простите, - прошептал он.
- У тебя всегда так бывает, когда ты спишь? - поинтересовалась Кимари, в очередной раз проявив неискушенность в некоторых вопросах.
- Нет, - ответил он. - Не всегда.
- А когда?
- Когда мне снятся сны.
- О женщине?
- Конечно!
- И кто же эта женщина?
- Единственная женщина, которую я действительно любил. Вот уже несколько лет она мне не снилась.
Девушка, не в силах справиться с любопытством, протянула руку и бесстыдно коснулась пальцем странного предмета, не дававшего ей покоя.
- Он нежный, - пробормотала она. - Нежный, твёрдый и горячий.
- Прошу тебя! - взмолился Сьенфуэгос.
- Тебе неприятно, когда тебя трогают?
- Нет, не то чтобы неприятно... Но я мужчина, и меня это возбуждает.
- Меня тоже, - ответила Кимари, крайне взволнованная этим открытием. А тебя? - обратилась она к сестре.
Аяпель протянула руку и решительно коснулась пениса, который от этого прикосновения, казалось, зажил собственной жизнью.
- Да, пожалуй, - спокойно ответила она, призадумавшись на минуту. - Я чувствую какой-то странный жар вот здесь, внутри. Что бы это могло значить?
- Это значит, что лучше всего вам прекратить его трогать, - сердито ответил канарец. - Это не игрушка.
- Думаю, тебе не так уж неприятно.
- Не могу сказать, что мне это неприятно. Скорее, даже нравится... Даже слишком нравится!
- Слишком нравится? - переспросила Кимари, не переставая нежно поглаживать пенис, в то время как ее сестра крепко сжимала его основание. - Что ты хочешь этим сказать?
- Ради Бога! - с вздохом простонал канарец. - Оставьте меня в покое! Иначе случится нечто ужасное!
- Нечто ужасное? - переспросила Кимари.
- Вот именно! Нечто совершенно ужасное!
- Что именно?
- Вот это!
Глаза сиамских близнецов широко раскрылись, изумленно глядя, как по пальцам течет непонятная густая жидкость.
- Похоже на куичу, - произнесла одна из сестер.
- Иди к черту!
- Ты сердишься?
- Оставьте меня в покое, в конце концов! Вы меня смущаете... Вон отсюда!
- Ты знаешь, эта жидкость какая-то странная, - призналась Кимари, когда они вышли из хижины. - И пахучая.
Канарцу пришлось искупаться, чтобы успокоиться, а потом он долго лежал под пальмой, набираясь смелости, прежде чем решился показаться сестрам на глаза. Те, однако, не появлялись: видимо, тоже приходили в себя после случившегося.
- Мне жаль, что так произошло, - таковы были первые его слова, когда они все же встретились. - Мне действительно очень жаль, но вы должны были послушаться меня, а не играть с ним так... так... - он все пытался найти подходящее слово. - Так шаловливо.