Слегка фантастический, немного утопический, авантюрно-приключенческий роман классика русской литературы Александра Вельтмана.
Содержание:
КНИГА ПЕРВАЯ 1
Предисловие 1
Часть первая 1
Часть вторая 4
Часть третья 7
КНИГА ВТОРАЯ 11
Предисловие 11
Часть четвертая 11
Часть пятая 13
Часть шестая 17
КНИГА ТРЕТЬЯ 21
Часть седьмая 21
Часть восьмая 25
Часть девятая 29
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 31
Биография 31
Библиография издания 32
Примечания 32
Александр Вельтман
MMMCDXLVIII ГОД
Рукопись Мартына Задека
Посвящается князю Николаю Ивановичу Трубецкому
КНИГА ПЕРВАЯ
Предисловие
Одно только время может удостоверить в справедливости описываемого событие.
Воображение человека не создавало ещё вещи несбыточной; что не было, чего нет, то будет. Обычаи нравы и мнения людей описывают параболу в пространстве времени, как кометы в пространстве вселенной. Если бы человек был бессмертен, то в будущем он встретил бы прошедшее, ему знакомое.
Часть первая
Ты всех приковал к себе той цепью, коей звены состоят из справедливости, доверенности и любви.
Около полувека после переселения Османов на берега Ливии, и вскоре после перенесения Столицы Великого Народа с берегов Понта на место Рима Босфоранского, в 1-й день. Травеня стечение жителей на Софийскую площадь было, необычайно. Волны народа уподоблялись не порывам громового Изолинского потока; но спокойному и величественному течению Ры, соединявшей между собою Запад, Восток и Юг древней Руси.
В толпах народа не было видно ни рубища, ни грустного взора: одежда и взоры на празднике дружбы были светлы.
Посреди площади, как усеченная пирамида Хеопса, высился возход. К нему-то в этот день сходились Босфоранцы, воспретить своего Властителя и сопровождать его в храм Вознесения.
День был прекрасен. Также, как и в древние времена Эллинов, славного Рима, и горделивых обладателей Санджак-Шерифа, также, как и в средние и новые времена могущества Северного Орла, когда пробудилось родство народов и соединило их под один кров, Юг был тих, спокоен, сладостен для жизни, а Босфорания славилась роскошною природой, легким воздухом и неиссякаемым источником богатства.
Столпившийся народ, в разноцветных одеждах, казался с высоты зданий Туркестанским ковром, разостланным по площади; но какая-то волшебная сила переливала на нем краски, перерисовывала узоры.
Взоры всех обращались к стороне моря, где был летний дворец Властителя. Оттуда до возхода, и потом до храма, пролегал путь, огражденный золотыми перилами и покрытый цветным бархатом.
Храм Вознесения был чудом зодчества. В нем, первые Христиане пели гимны Богу, пред посвящённым Св. Софии жертвенником, вылитым из чистого золота и серебра, украшенным драгоценными камнями и надписью Иустиниана: "Соломон, я победил; тебя!" В нем под мозаическими сводами, в мраморных стенах Ая-Софи, пели Иманы стихи Корана. Но звуки Давидовых песнопений воскресли, и Властители Славян, посвятив его Вознесению Искупителя, преобразовали и украсили всею роскошью древнего и нового искусства. Церковь сия, как небесная красавица, осыпанная лучами, отвлекла мысли проходящих от всего земного и обращала взоры на себя.
Горы красного гранита, сдвинутые для сооружения стен и сводов таинственного алтаря, были необъятны. Резные базальтовые обнизи переднего вида и цветоны, горели, но время светлого дня, как алмазные ожерелья Гольконды; двенадцать столбов, из цельного белого мрамора, равнялись вышиною с главными опорами храма, и отделяясь совершенно от здания, составляла полукружием особую колоннаду с бронзовыми изваяниями двенадцати Святых учеников.
Пространный золотой купол оспаривал свет у солнца; по оконечностям возвышались круглые, башни, подобные древним восточным минаретам; но золотые иглы их так были высоки, что в странах северных, большую половину года, они скрывались бы в тучах. Все здание, кроме переднего вида, обнесено было рядом высоких тополей.
На башне, над домом Блюстителя, пробило уже двенадцать часов. Это было время выхода из дворца. Все умолкло. Открылось шествие.
Владыко церкви, в белом облачении, в ризе как будто кованной из серебра и осыпанной блистающими звездами, ожидал Властителя, приближавшегося под высоким бархатным навесом, который несли четыре витязя в кольчугах. Сверх обыкновенной одежды, лежала на плечах Царя пурпуровая мантия, на голове был венец царства, в правой руке жезл власти.
Он был средних лет; наружность не изменяла названию земного Бога. Кто смотрел на него, тот радовался, что это видел. Взоры его были склонены; но, когда он поднимал их, всё потупляло глаза с чувством невольного уважения.
Про него новый Орфей сказал бы: "он подобен Царю того благословенного народа, которого жизнь равнялась десяти вечностям; который питался нектаром из благовонных цветов, а утолял жажду небесною росою".
За ним шли: Совет, судьи, двор, охранная сотня и двенадцать полков пеших и конных защитников.
Когда властитель поднялся на ступени возхода, тихие звуки хора, пронеслись по воздуху; сладостное содрогание пробежало по чувствам всех присутствующих. Все умолкло, плавная речь его раздалась.
При первых словах, взглянув на небо, он обратился к народу:
- Слава И поклонение источнику ЖИЗНИ Богу!
- Мир и любовь народу!
- Сила Царю, права закону, воля мудрости!
- Настал день нового обета на соблюдение чистоты души и тела! Да будет каждый из вас стражем своего ближнего и десницею Царя! Да исполнит Провидение добрые молитвы ваши; а Царь ваш да исполнит волю Провидения!
- Здравствуй Властитель! Здравствуй отец! - громко раздалось в народе; и долго не утихали восклицания, переносясь из уст в уста, как эхо пещер Онарских.
Когда народные клики умолкли, тихий гимн, как небесное существо тек. по воздуху, обращая все в тишину и в чувство любви.
В это, время Властитель следовал к храму; золотые звезды на голубом, навесе засияли. В след за ним затолпится народ.
В храме Вознесения бесчисленность светильников, отражаясь в золоте, алмазах, рубинах и яхонтах, помрачала взоры, и казалась первою радугою - символом примирения земли с небом.
Посреди храма, на возвышении, стоял белый мраморный гроб Искупителя, и был отверзт, крыта опрокинута, а воины Пилата лежали в прахе вокруг гроба.
Взглянув на одушевленный искусством мрамор, каждый обращал невольно свои взоры вверх, и содрогался, увидя прозрачный Фарфоровый свод, на котором изображалось в облаках и в свете Вознесение Искупителя. Величие мысли и совершенство искусства так уподоблялись истине, что неверие древних мудрецов обратилось бы в исступление веры.
Совершив обычное поклонение Богу, Владыко церкви, старец умиленный как смирение, произнес слово, которого смысл состоял в следующем:
- С первого взгляда на вселенную, понятие о Создателе её, велики, как беспредельность вселенной. Они были неизменны, но все течение времени. Покуда человек полон даром небесным, он чувствует волю над собою и в себе. Но когда страсти истощат его, унизят и в собственных глазах и в глазах людей, тогда, как поверженный в бездну, он перестает видеть свет, и мыслит, что все есть ничтожество.
Величие обрядов поклонения не отвергнут и будущие века. Блеском одежд, великолепием и чистотою, человек хочет приблизиться к блеску, чистоте и великолепию неба. Ясность окружающих предметов освещает и душу его. В праздничном наряде он чувствует себя гордее, боится прикоснуться к нечистоте.
По окончании слова, Владыко церкви благословил Властителя и народное, семейство.
Обратное шествие сопровождалось всеми. Когда Властитель вступил, но дворец, звуки: здравствуй Царь! повторились снова, и народ разошёлся по бесчисленным улицам Босфорании.
Начались и игры общественные.
Тут часто являлся и Властитель, одетый просто, скрываясь от взоров, любящих его видеть.
Уже все площади и набережная усеялись народом; пролив покрылся легкими цветимыми ладьями.
На завороте набережной к югу пространный сад, принадлежащий к великолепному дому вельможи Сбигора Свида, примыкал к Босфору и ограничивал площадь с южной стороны. Там народ столпился вокруг качелей и Китайских кружал; любопытство увлекалось общественными удовольствиями; но внимание многих чаще обращалось на Киоск сада.
На огромном гранитном, основании, которое выдавалось за решетку сада, Киоск уподоблялся древней Тибетской вазе, вылитой из фарфора и украшенной всеми странностями Китайского воображения. Верх Киоска в виде крыши вазы, висел над нею, осененный ветвями чинара. Проведенная вода из источника Мали, образовала вокруг беседки подобие стеклянного колпака над искусственными цветами.
Но не беседка обращала на себя взоры всех. В ней была дочь Сбигора Свида. Красота Клавдианы была необыкновенна, как дитя пылкого воображения, осуществленная мысль о блаженстве.
Внимательно рассматривала Клавдиана поклонников своих; они молчаливо стояли перед Киоском, как древние поклонники светил небесных перед восточной звездою. Взоры её были ласковы, улыбка приветлива; и никто не мог определить: где душа её - на устах, или, но взорах?
Кто-то в синем плаще, в шляпе, нахлобученной на глаза, прислонясь к бронзовой решетке сада, стоял и не сводил глаз с Киоска. Никто не обратил бы на него внимания, если б не засмотрелась Клавдиана. Все ловили её взоры. Когда она остановила их на незнакомце, все с завистью обратились к нему. Вдруг шепот раздался в толпе.
- Это он! - произнесли некоторые.
- Он! - повторили многие.
Неизвестный заметив слова толпы и обращенное на себя внимание, смутился, отвернулся, закутался в плащ и пошел вдоль решетки сада.
Толпа следовала за ним; он удвоил шаги; но народ со всех сторон сбегался и окружал его. Не видя спасения на улице, как будто преследуемый ужасом, он бросился на крыльцо Сбигорова дома и скрылся в переходах.
Народ столпился подле крыльца.
- Где, где он? - все спрашивали друг у друга.
- Кто его видел?
- Слепой только не узнает Властителя!
- Зачем бы прятаться отцу от детей?
- Помните ли, в толпе народа мы узнали его и понесли на руках, но дворец; тогда он был весел; теперь суров; что с ним сталось? Верно не к добру ездил он по чужим землям!
Многие повторили это замечание и вздохнули; ибо все любили Властителя, и готовы были разделять с ним все тяжкое для души.
Долго толпа народа стояла подле крыльца. Уходящих заменяли приходящие; рассказы, замечания и суждения, переносились от одного к другому; наконец, все утомились рассматривать ступени, по которым прошел неизвестный в синем плаще; говор утих; стали понемногу расходиться.
Лучи солнца виделись уже только на вершинах башен и храмов. С закатом своим, оно как будто уносило и силы, и бодрость человека. Живость очей и радости потухали с его светом; все успокаивалось. Только сторож напевал про себя песню, нетерпеливо ожидая смены.
Только злой, похищая чуждое богатство и благо, похищал и золотые минуты собственного своего спокойствия.
Только бедный, работая думал: "до света я кончу труд свой!"
Только изнеженный и бессонный искал ночных удовольствий, соблазнял, или покупал спокойствие других, для своего рассеяния.
Только больной боялся ночи, ибо отсутствие дня лишало его последних сил.
II
Между тем как толпа народа стояла подле крыльца, с свойственными ей беспечностью и удивлением, Синий плащ прошел длинные переходы, наружную площадку, и не встретив никого, спустился по мраморной лестнице в сад. Казалось, что он хотел скрыться даже и от шума народного, который раздавался между строениями. Торопливо шел он по густой липовой аллее. Вдруг на повороте послышались голоса идущих к нему на встречу. По первому порыву он остановился, хотел скрыться между деревьями; но уже было поздно: две женщины, также изумлённые встречею, стояли перед ним и не знали на что решиться: идти далее, или нет?
Неизвестный хотел говорить, но взглянув на одну из них, он узнал в ней дивную красавицу Киоска. Бледность его исчезла, румянец вспыхнул, глаза загорелись. Овладев собою, он извинился, что вошел в сад без позволения.
- Вы желали скрыться от народа, - сказала ему Клавдиана, - я это заметила; уважаю вашу тайну, и рада, что вы у нас избрали для себя минутное убежище.
Привет удивил неизвестного; пламенно взглянул он на Клавдиану.
- Для незнакомца слишком много добродушия и чести.
- Чаще мы отдаем мало чести незнакомцам.
- Не удивляюсь тем чувствам, которые внезапно приковали меня к Киоску!..
- Наружность не изменяет сердцу и душе. Простите же меня, что я так пристально смотрел на вас; хотите ли знать мысли мои? я думал, что вы созданы смотреть на народ с трона!..
- Вам легко шутить надо мною- произнесла смущенная Клавдиана.
Синий плащ приблизился к ней.
- Кто бы не признал вас Царицей! - сказал он, взяв решительно руку её, и продолжая голосом, который заставляет часто забывать нескромность мужчин:
- Странно было бы видеть небо и не поклоняться ему!.. но… когда вы обратили на меня взоры… когда… они остановились на мне… я благодарил судьбу, что она одарила меня зрением и чувством… но я спросил себя: кто я? Стою ли того восторга, который вы внушили в меня?..
Вдали послышались голоса. Смущенная Клавдиана хотела идти; но неизвестный удержал ее. - Нет! - сказал он - я готов окаменеть в этом положении, если вы не дадите мне верного слова бить здесь чрез два часа!.. На одно только мгновение, слышите ли! на один миг!.. Говорите: да!.. говорите скорее!
- Да! невольно произнесла чуть внятно волнуемая страхом Клавдиана.
- Этот звук для меня надежнее клятвы! - сказал Синий плащ, опустив руку Клавдианы. Она бросилась по аллее, к подруге, которая в продолжении разговора её с неизвестным, отдалилась.
Долго смотрел неизвестный на след удаляющейся Клавдианы; она скрылась.
- Женщины…, всегда и везде женщины! сказал он наконец. Новая, неожиданная победа!.. Но, скорое начало требует скорого конца; иначе все дело испорчено!.. О, я желал бы сойти с ума, от восторга, когда она будет моею!.. сойти с ума… убить себя, после блаженной минуты, чтоб не испытать, потери блаженства!..
Он исчез в рядах густых дерев, пробираясь к ограде сада со стороны набережной.
Между тем Клавдиана догнала подругу свою. Полная чувств и мечтаний, она схватила ее за руку, но не могла произнести ни слова.
- Вы хотите сердиться на меня, Клавдиана?
- За что?
- За то, что я оставила вас одну, защищаться от слов знакомого незнакомца.
- Он ничего мне не говорил… - произнесла тихо смущённая Клавдиана.
- Ничего?.. это худо, в таком случае наши замыслы кажется ничтожны. Подобные встречи редки… Если они равнодушны… то родителю вашему и вам придется согласиться на предложение Колумбийского посланника…
- Нет! вскричала, - Клавдиана - этого не будет!
- Что же будет?
- Он много сказал мне… - произнесла тихо Клавдиана и бросилась в объятие подруги своей.
- Это дело другое! Если есть начало, то и развязка будет. Как желаю я, чтоб сбылись надежды наши! от них зависит и мое счастие; я буду неразлучна с вами!.. вы верно не захотите заменить другою ту, которая вас так любит?
- Какой странной вопрос! - отвечала Клавдиана.
Я в первый раз видела так близко Властителя. Как он прекрасен, величествен; говорят однако же, что, но всех чертах его лица видна доброта, а он мне показался таким суровым.
Показался!.. Длинный плащ и навислая, как черная туча, шляпа омрачат и черты ангела.
- Когда вы показали мне его, то взор его искал уже вашего? Какие глаза! он ими сожжет хоть кого! Я не удивляюсь, что вы узнали его в толпе.
- Довольно его видеть только один раз, чтоб узнать повсюду. Величественная его наружность заметна между миллионами. И не я одна, все стоявшие около него не долго всматривались в знакомые каждому черты Властителя; все узнали его; но он, кажется, этого не желал.
- Конечно, за чем бы ему и скрываться от народа… Впрочем… это могло быть с намерением.
- Какие слова! нужно ли Властителю подражать в изъяснении чувств своих простолюдинам? Это просто случай.
- Я не согласна с вами: Любовь у всех с одинакими причудами; таинственность в скрытность увеличивают наслаждение… Но, вы говорили, что он вам очень много сказал?… Что-ж он сказал вам?
- После узнаешь; теперь лучше посоветуй мне: говорить ли об этой встрече батюшке?
- Не думаю. Не худо подождать немного. Это разрушит очарование; при том же, от радости, что давние желания его исполняются, он все испортит какими-нибудь намеками, что знаешь привязанность к вам знакомого незнакомца.
- Когда голубь летит в силок, то подгонят его не нужно, чтоб не спугнуть. Между тем, не мешает вам основательнее увериться в чувствах Иоанна? Слова и пламенные взгляды не есть еще доказательства истинной любви. Иоанн молод, он может забываться.
- Ты судишь о Властителе, как о человеке обыкновенном! - произнесла Клавдиана с сердцем.
- О нет, я хотела сказать только, что он Властитель, воля его, а отчет одному Богу.
- А своей совести?
- Да, конечно, и совести; но за лесть женщинам совесть никого еще не мучила.
- Слыхала ли ты общий голос, - сказала гордо Клавдиана, - что Властитель верен своему слову, как свет солнцу?… Общее мнение для меня порука.
- Верю, верю и ему и вам, Клавдиана, но скажите мне….
- Прошу тебя оставить теперь свое любопытство. После узнаешь все.
Они вошли на крыльцо и скрылись в пространных и богатых комнатах дома.