Он посмотрел на часы. Было половина двенадцатого.
"Неудобно теперь звонить, чтобы известить Инес обо всем, что произошло! - сокрушался Рамзай. - За ней, вероятно, следят. Вот черти эти испанцы! У них остались привычки от инквизиции - эта любовь к тайнам, заточениям, дуэньям, кинжалам и всему такому! Наверно, девушку держат, как в тюрьме! Ах, как неприятна мне сегодняшняя история! Не вышло бы чего-нибудь еще хуже".
Рамзай опасался не напрасно: пока он ехал, Ригоцци успел позвонить Леону Маньяна и рассказать ему о происшествии с англичанином.
Было решено как можно скорее переправить Хуана в одну из больниц Рио-Гранде.
Отойдя от телефона, взбешенный гациендер поклялся завтра же разузнать, кто выдал его тайну и как она стала известной на стороне.
Пока что не желая тревожить дочь, еще не вернувшуюся от своей подруги, Маньяна занялся гостями, но беспокойство не покидало его, Маньяне нечего было бояться со стороны властей, - он боялся вмешательства частных лиц: боялся, что эта история попадет в газеты, что это может отразиться на его семейной жизни.
Как ни хотел Вентрос жениться на Инес, но он мог, под впечатлением скандала, струсить и отказаться от мысли иметь тестем человека, которого всюду ославят, как средневекового барона, не знающего предела своему исступленному деспотизму.
Раздумывая над тем, кто мог сообщить Рамзаю о Хуане, Маньяна усердно пил вино и играл в карты с местными миллионерами. Очень подозрительным казалось ему, что Рамзай побил доктора вскоре после отъезда Инес.
- Никогда у девчонки не болела голова перед танцами, - пробормотал гациендер. - Надо допросить шофера и Катарину.
Он ушел к себе в кабинет и сказал своему доверенному слуге - кривому Педро:
- Когда сеньорита приедет, доложите мне, а шофер пусть явится сюда.
Не прошло и получаса, как в карточную комнату явился Педро и, наклонясь к уху хозяина, шепнул: "Сеньорита приехала, она больна и легла спать. Шофер пришел".
Извинившись перед гостями, Маньяна прошел сквозь большой зал, где под звуки лучшего в городе оркестра кружилась нарядная толпа гостей, и, закрыв дверь кабинета, обратился к неподвижно ожидавшему шоферу:
- Куда ты ездил?
- К дону Рибейра, сеньор, - почтительно ответил шофер, ненавидевший Маньяну за его грубость и боготворивший Инес за ее приветливость и простоту.
- Куда вы заезжали перед тем, как приехать к Рибейра?
- Совершенно никуда, сеньор. Мы проехали Прадо несколько раз из конца в конец и явились к дому дона Рибейра.
- Ты врешь?!
- Сеньор, я не могу никому позволить так говорить со мной. Выдайте мне расчет.
"Вот дьявол! - подумал Маньяна. - Уйдя от меня, он разгласит, что возил Хуана в лечебницу".
- Слушай, Себастьян, - продолжал гациендер, - я дам тебе двойное жалованье, если признаешься, куда заезжал с сеньоритой и доньей Катариной.
Шофер молчал.
- Ну? - крикнул помещик.
- Мы никуда не заезжали, сеньор. Это правда.
- Уходи! - приказал взбешенный Маньяна. - Разыщи Педро и скажи, чтобы он велел донье Катарине немедленно явиться сюда.
Ожидая прихода старухи, Маньяна от злобы раздавил пальцами сигару и швырнул ее на пол.
Раздался тихий стук, и вошла дуэнья, немного бледная, так как Себастьян уже сказал ей, что ее ждет допрос.
- Донья Катарина, - начал Маньяна укоризненным тоном, - хорошо ли это с вашей стороны? Вместо того, чтобы быть разумной наставницей для взбалмошной девочки, вы ради ее пустого любопытства везете Инес на кинофабрику, в притон развратников и театральных пройдох. Вы живете у меня двадцать лет, я вам всегда доверял, а вы обманули мое доверие. Шофер во всем признался. Он сказал, что вы и Инес говорили с каким-то Рамзаем… Говорите все, или я попрошу вас оставить мой дом!
- Если Себастьян сказал вам так, - ответила струсившая, но решившая не уступать Катарина, - значит, он сошел с ума и его надо немедленно отправить в лечебницу. Мы проехали несколько раз по Прадо, а затем явились к Рибейра. Вот и все. Стыдно вам, дон Маньяна, так оскорблять преданную старую женщину.
Упомянув о лечебнице, Катарина, сама того не подозревая, заронила в сердце Маньяна опасение, что действительно история с Хуаном распространилась и в доме, и в городе.
Желая окончательно испытать женщину, Маньяна, пристально смотря на нее, сказал:
- Через два дня вернется Хуан. Каково будет ему узнать, что женщина, которой поручено руководить его единственной сестрой, оказалась лгуньей!
- Я очень буду рада, если Хуан вернется, - сказала, заливаясь слезами, Катарина и ничуть не веря Маньяне, - но только он заступится за меня! Так меня оскорблять… так…
Видя, что притворяется она или нет, но толку от нее не добьешься, Маньяна, весь красный от злости, начал кричать:
- Убирайтесь, старая ведьма, и не ревите так гнусно! Я не оскорбляю вас, но, как отец, желаю знать правду о жизни моей семьи! Ступайте прочь! Помалкивайте о том, что я говорил вам!
Рыдая, Катарина вышла и пробралась к своей комнате. Рядом с ее дверью была дверь спальни Инес. Дуэнья тихо вошла к девушке, разбудила ее и рассказала о допросе, устроенном Маньяной, предупредив, что завтра, наверное, отец будет допрашивать дочь.
- Не бойся, дорогая, - сказала Инес, - теперь я буду отрицать, если понадобится, даже, что дышу воздухом, что у меня две ноги!
Поверив в ее стойкость, Катарина отправилась спать. Инес тоже уснула, а утром следующего дня ее позвали к матери.
Долорес и Маньяна сидели со строгими лицами в гостиной Долорес.
- Сядь, Инес, - сказала мать. - Мы должны с тобой поговорить.
- Ах, как торжественно! - воскликнула Инес, чувствуя, однако, беспокойство. - Не объявят ли мне о предложении руки и сердца со стороны вашего лысого Вентроса?
- А хотя бы и так? - сказал Маньяна. - Его намерения ясны, он богат и любит тебя.
- Никогда этому не бывать!
- Посмотрим. Скажи, где ты была вчера, перед тем как попасть к Сильве?
- На Прадо, папа, - ответила, невольно покраснев, девушка. - У меня сильно болела голова. Я каталась.
- Отчего ты покраснела, моя милая? - ядовито спросила Долорес.
- Оттого, что вы меня допрашиваете. Но я не понимаю - зачем. Не понимаю причины.
- Севастьян сознался, что он возил тебя к Ван-Мируэру! - грозно крикнул Маньяна. - Что это значит? Ты была там? Ради чего? Говори правду, не лги!
- Я не лгу…
- Ты лжешь, Инес, - сказала мать. - Не совестно ли тебе, Инес Маньяна, лгать так нагло и бесстыдно?
Упрек возымел действие. Горячая кровь отца закипела в девушке. Слезы брызнули из ее глаз; она покраснела еще сильнее, а затем, страшно побледнев, сказала:
- Да, я солгала. Я не солгала бы, если бы могла иначе помочь Хуану. Я все знаю: ты, папа, мучаешь его в подозрительной лечебнице, как больного, за то, что он хочет стать кинооператором. Я рассказала одному человеку, другу Хуана, о несчастье с моим братом и просила помочь. Вот и все. Да, еще: голова у меня не болела. Я это выдумала. А у Сильвы я была.
- О! - простонала Долорес. - Мои дети - мое проклятье! Инес! Инес! Что из тебя будет?! Так Катарина была с тобой в заговоре?!
Инес молчала.
- Кто этот человек, с которым ты говорила? - орал Маньяна.
- Порядочный человек.
- Его имя!! Имя его!!?
- Ничего не скажу больше.
Наступило продолжительное молчание.
- Вот что, - заявил Маньяна после краткого размышления, - сегодня Вентрос приедет просить твоей руки. Я прошу тебя, если ты немедленно согласишься быть его женой и уедешь с ним через три дня после свадьбы в Рио-де-Жанейро. В противном случае я отправлю тебя завтра в самое заброшенное ранчо, под надзор преданных мне людей, и ты будешь там размышлять о своих поступках!
- Пусть Вентрос забудет обо мне! - заявила Инес. - Лучше я умру, чем соглашусь быть его женой.
- Ты слышишь? - холодно спросила Долорес. - Она помешалась.
- Выздоровеет, - сказал Маньяна. - Иди-ка сюда, милая дочка.
Он схватил ее за руку.
- Что ты хочешь делать со мной?
- Я пока запру тебя в твою комнату, где ты еще раз подумаешь: быть ли тебе женой Вентроса или зевать от тоски в диком ранчо!
Девушка была так испугана, что почти потеряла всякое соображение. Страх овладел ею при мысли, что ее ожидает участь Хуана.
Вырвавшись из рук отца, Инес стремглав кинулась бежать в залу, окна которой частью выходили на патио. Не слушая, что кричит погнавшийся за нею отец. Инес выскочила из окна в патио, пробежала через узкий проход на двор и выбежала за ворота.
В шумном уличном движении она тотчас затерялась. Инес поспешно шла, задыхаясь от усталости. В переулке ее окликнул женский голос:
- Инезилья?
Девушка обернулась.
Это была донья Катарина, преданно подслушивавшая у дверей гостиной Долорес разговор родителей с дочерью.
Понимая, что ее все равно теперь выгонят, Катарина выбежала из дома, и ей удалось догнать Инес.
- Что же теперь делать?! - вскричала девушка, обнимая старуху. - Я уже не могу вернуться! Я боюсь.
- Мне тоже незачем возвращаться, - сказала Катарина. - Идем, дитя, ко мне; я не покину тебя.
Они отдаленными переулками спустились к гавани. Дорогой Катарина рассказала Инес, что она подслушала ее разговор с отцом и с матерью.
- Неподалеку живет моя двоюродная сестра Белла, - сообщила Катарина - Я приведу тебя к ней, а там мы посмотрим, что делать.
Между тем Рамзай провел очень тревожную ночь.
Его помещение, состоявшее из двух комнат, находилось во дворе студии.
Расстроенное лицо Инес, воспоминание о серьезном и умном Хуане, запертом среди дикой обстановки психиатрической лечебницы, не давали покоя Рамзаю, и он строил планы один другого отважнее, грандиознее, чтобы освободить молодого испанца, хотя и сознавал, что не с его вспыльчивым характером вести какие бы ни было секретные дела, требующие терпения и осторожности.
Сегодняшняя история с доктором была явным тому доказательством.
Под утро молодой человек задремал, проклиная наступающий день, так как надо было ехать за город - производить съемку в горах.
Не было еще семи часов утра, как к нему постучал курьер фирмы и передал туго свернутую записку, перевязанную ниткой.
- Это от кого? - удивился Рамзай.
- Не знаю, - был ответ. - Только что пришел неизвестный человек в большой шляпе, с хорошо укрытым шарфом лицом, спросил, здесь ли вы живете, и оставил вам эту записку.
Курьер ушел, а взволнованный Рамзай развернул послание.
Оно было от Хуана. Узник излагал карандашом, видимо торопясь, на оберточной бумаге свою историю и заканчивал письмо призывом о помощи.
"Мне сообщили, - читал Рамзай, - что меня послезавтра утром увезут из Монтевидео в лечебницу, находящуюся в Рио-Гранде. Там я погибну. Помогите, если можете. Мне не к кому больше обратиться. Служитель доктора, тот самый, который согласился за деньги передать мое письмо, рассказал мне о вашем нападении на проклятого итальянца. Как вы узнали о том, что произошло со мной, я не знаю. Да будут трижды благословенны и вы, и то лицо, которое дало вам знать о моем положении! Я должен бежать. Доставьте мне револьвер. Я… стук, шаги, идет доктор. Хуан Маньяна".
"По-видимому, - размышлял Рамзай, - письмо написано вчера вечером. Значит, времени осталось одни сутки. О, что делать? Что делать? А я только завтра увижу Инес. Но что может сделать она? Я должен сам помочь ей и ее брату".
Одевшись, Рамзай решил, что на всякий случай он должен быть сегодня свободен, а потому в одиннадцать часов отправился к старшему режиссеру и наотрез отказался делать съемку за городом, ссылаясь на нездоровье.
- Боюсь, что ваше недомогание приходило к вам вчера закутанное в мантилью, - сказал мистер Хикс, режиссер фирмы. - Об этом у нас уже говорят. Труппа в сборе, я тоже почти собрался. Едемте, Генри! Берите камеру! Или мне придется взять этого медлительного Секстона.
- Берите Секстона. Меня тошнит, температура почти сорок, - сказал Рамзай. - Боюсь, что у меня желтая лихорадка.
Хикс только развел руками. Рамзай был отпущен.
Возвращаясь к себе, он увидел вошедших в коридор двух женщин - молодую и старую. Они нерешительно оглядывались. Инес была в лиловом шелковом шарфе, купленном на улице, в первой попавшейся лавке, а Катарина надела панаму Беллы, обе бежали простоволосые.
- Мистер Рамзай, - обратилась Инес к вздрогнувшему от радости кинооператору, - я пришла умолять вас начать действовать!
Как только Рамзай ввел невольных гостей к себе, Инес рассказала утреннюю историю, а Рамзай со своей стороны - о своем визите к Ригоцци и письме Хуана. Девушка, прочтя письмо, не выдержала и заплакала. Вдруг ее отчаяние перешло предел, за которым человек уже плохо сознает, что делает.
- О, злодеи! - закричала Инес, вскочив и топнув ногой. - Нельзя медлить! Идемте, сеньор Рамзай! Катарина, идем! Мы потребуем, чтобы нас впустили к Хуану! Мы будем кричать, соберем толпу, мы силой освободим моего брата!
Не слушая Катарину, пытавшуюся ее удержать, и донельзя расстроенного Рамзая, который просил посидеть и подумать, Инес выбежала из комнаты, спеша на улицу. Она была готова обратиться к первому встречному. На ее счастье, никто не попался ей на том участке двора фирмы, где лежал путь к воротам. Рамзай уговаривал девушку, но не смог ее удержать и остался в комнате, а Катарина, плача и причитая, догоняла Инес.
Выбежав за ворота, Инес остановилась, оглядываясь. Она беспомощно сжимала кулаки…
Навстречу ей шел высокий, белоснежно-седой старик с красивым, ясным лицом. Рядом с ним шел черноволосый мальчик лет одиннадцати, с смышленой энергичной мордашкой.
Наружность старика поразила Инес, так он был похож на настоящего, доброго отца, полного защиты и правды, что расстроенные нервы молодой девушки не выдержали. Она бросилась к старику, воскликнув:
- Кто бы вы ни были, добрый человек, помогите! Мой брат в тюрьме, в сумасшедшем доме! Я умру, если он не будет свободен! Остались только одни сутки! Потом его увезут!
Старик с недоумением взял протянутую руку юной испанки. Брови его тревожно сдвинулись.
Мальчик же, наоборот, весь загорелся и просиял, как боевой конь при звуке трубы. Он весь превратился в слух и внимание.
Теперь мы должны отступить, чтобы рассказать, почему Линсей с Робертом очутились вблизи кинофабрики; о том, что еще произошло в ранчо Вермонта и как старик привез Роберта в Монтевидео.
XII
Пока Арета шила для мальчика, Ретиан и Вермонт подробно поговорили о своих планах и желаниях.
Вермонт желал одного: жить спокойно, хотя бы и в нищете, но чтобы не надо было Арете портить глаза над работой по ночам, а главное - ему хотелось уплатить тот долг, пятьсот рейсов, о котором мы упоминали, и уплатить хотя бы половину жалованья за год Гиацинту и Флоре, которым скоро станет уже нечего носить.
Ретиан, со своей стороны, сообщил, что у него имеется письменное приглашение работать в монтевидеоской газете "Вестник жизни Юга" и что он, пожалуй, примет это предложение после того, как отгостит в ранчо "Каменный Столб".
Еще Ретиан очень подробно рассказал снова историю дуэли и нападения бандитов.
Вермонт утверждал, что это дело рук Гопкинса.
- Теперь, - сказал он, - тебе нельзя ехать верхом, да еще одному, ни в Монтевидео, ни в Пелотас, ни в Баже. Тебя будут подстерегать. Равно и спутников твоих надо предупредить, чтобы они пользовались дилижансом. Как раз завтра к вечеру должен быть дилижанс из Баже. Если Линсей с Робертом захотят ехать, то стоит пройти здесь недалеко к броду через речку и там ждать. Вопрос только в том, найдутся ли два места.
Вермонт принес шахматы, сел играть с Ретианом на ветерке, в тени крыши дома. Сделав Ретиану мат, Вермонт поднял голову, увидел Роберта, который уже проснулся. Мальчик созерцал каменный столб и рассматривал надпись, но прочесть ее не мог, хотя ему страшно хотелось узнать, какой это памятник.
Перенесенное нервное состояние не дало также спать долго и Линсею. В настоящий момент он сидел возле швейной машины Ареты и изливал девушке свою радость - быть в Южной Америке.
Девушке, рожденной среди пампасов, привыкшей к своей стране до скуки, был непонятен восторг старика.
- Как вам хотелось попасть сюда, так мне хочется побывать в Европе, - говорила Арета, оканчивая вшивать карманы.
- Что, Звезда?! Встал?! - крикнул Вермонт мальчику. - Ну-ка, разгадай ту загадку, которая у тебя перед носом.
- Здесь написано на языке, которого я не знаю. Что это за столб? - спросил мальчик.
- Никто не знает. Надпись испанская. В свое время я немало помучился над этой надписью, - сказал Вермонт Ретиану, вставая и подходя вместе с ним к Роберту. - Здесь сказано, что у этого столба каждый год 23 октября в семь часов утра бывает голова из золота. Потом она исчезает.
- Вы шутите! - вскричал мальчик.
- Что ты, милый; я не считаю тебя дураком, как считал красноносый приятель капитана Баттарана.
- Да, такая надпись, - подвердил Ретиан.
- Кто же поставил столб?
- Неизвестно. Может быть, прежний владелец ранчо, лет сто назад убитый индейцами.
- Хм! Хм! - восклицал Роберт, развеселясь и бегая вокруг столба. - А вы вставали утром смотреть?
- Неужели я кажусь тебе дураком?
- Совсем нет! Но я смотрел бы! Когда двадцать третье?
- Завтра, - сказал Ретиан.
- Верно, завтра, - удивился Вермонт. Помолчав, он прибавил: - Глупость!
- Ах, это очень интересно! Давайте подумаем, - сказал Роберт, тщательно осматривая столб.
- По-моему, - заявил Ретиан, - тот, кто поставил столб, раз в год чувствовал себя умницей в семь часов утра на одну минуту. Потом он снова глупел.
- О, вы смеетесь! - воскликнул Роберт. - Но мне запала в голову эта штука! А что, если под столбом зарыт клад? А надпись написали… так, между прочим?!
- Роберт! - крикнула мальчику, выходя из дома, Арета. - Иди-ка сюда примерять штаны и курточку.
Мальчик взглянул на девушку с признательностью и смущением, но не тронулся. Он стоял, опустив голову. Арета подошла к нему и взяла его за руку.
Вермонт подошел к Ретиану, спокойно вынул у него изо рта горящую сигарету, прикурил и вернул сигарету на место, - вставил в рот Дугби.
Bсe рассмеялись.
Роберт, не упираясь больше, пошел за девушкой. Они прошли через жилое помещение и очутились на внутреннем дворе.
Роберт увидел глиняную корчагу, полную горячей воды. Рядом на скамейке лежали кусок мыла, полотенце и ножницы.
Перед скамейкой находился кожаный складной табурет, а на стене висела сшитая Аретой одежда.
- Звезда обросла волосами, нечесаными, немытыми, - говорила Арета, усаживая мальчика на табурет. - Ноги у Звезды мерзкие, как копыта. Наклони голову.
Роберт, присмирев, послушно повиновался своему парикмахеру.
Запустив гребенку в густые волосы мальчика, девушка пощелкала ножницами и начала отсекать спутанную волосяную шапку, клочья которой стыдливо падали к ее ногам.
Вскоре круглая, как шар, голова освободителя Баттарана была коротко острижена, - не так ровно, как сделал бы это подлинный парикмахер, но достаточно для того, чтобы теперь ее хорошо промыть.