Пленительная ясность заветов древней доблести: будь честен, учтив и храбр и всякому злу отвечай ударом шпаги! - казалась ему самоочевидной и вечно торжествующей, а жизнь - веселой и честной игрой. Пусть жарко и ты устал - наградой послужит глоток ключевой воды и постель из травы; будь удачлив и меток - услышишь краткую похвалу Рене, ну, а коли вовремя не пригнешься в седле, то хлестнет тебя веткой - и поделом!
Так и рос он, мальчик из старинного гасконского рода, не зная ни скуки, ни злобы, ни унынья.
Однажды сломленная приступом недуга мадам слегла. Рене, явившись к ней в спальню, сообщил:
- В деревне сборщики, мадам.
Бернар, стоявший у постели, заметил, как выпрямилась больная, как покрылось пятнами ее лицо. Она сказала:
- Жанетта, одень меня.
И, опираясь на плечо сына, вышла из замка. Возле дома Годаров собралось полдеревни, кричали домашние, галдели соседки, мычала корова, которую за веревку тащили из хлева солдаты. Сборщик налогов - кабатчик Тома из этого же прихода, размахивая какой-то бумагой, божился, что вытрясет из Годаров недоимку, не то сам должен сесть в кутузку. Старуха Годар поносила его бранью на наваррском наречии, ее старшая дочь выла как волчица, цепляясь за сундук со своим приданым, солдаты, хохоча и дурачась, выкидывали из него пестрые тряпки. В стороне, пощипывая усы, стоял офицер-швейцарец.
Сам хозяин дома, Симон Годар, выглядел филином, которого спугнули из кустов. Лохматый и пучеглазый, он лишь поворачивался во все стороны и смотрел всем в глаза так, словно допытывался: "Какого вы мнения об этом, добрые люди?" На губах его дрожала непонятная усмешка.
Мадам некоторое время критически обозревала эту сцену, затем, не повышая голоса, сказала:
- Разве ты не глава своего дома, Годар, что позволяешь бесчинствовать в нем посторонним?
Слова ее были услышаны. Все притихли, все повернулись в ее сторону, с голов полетели шапки. По лицу офицера пробежала гримаса, но он тоже сдернул с коротким поклоном шляпу. Солдаты-французы застыли в недоумении. Мадам подошла ближе и сказала им тоном, каким обращаются к приблудной собаке:
- Вон отсюда!
И таково было величие ее голоса, что солдаты повиновались. С глупым видом они отошли в сторону. Офицер, метнув взгляд направо и налево - некоторые из деревенских уже наклонялись за камнем, - опять отвесил поклон и сказал:
- Но… не так поспешно, мадам… это есть наш маленький плачевный долг…
- Мой кошелек сюда, Рене, - распорядилась мадам. - Сколько Годары должны?
И восхищенный Бернар увидел: все в почтительном молчании разошлись. Как, оказывается, легко лишить зло всякой силы!
…А дома мать без дыхания упала на постель. И верная Жанетта, ломая руки, побежала за кюре. Приступ был долгим и тяжелым.
Бернару потом все мерещилась блуждающая на губах Годара странная усмешка - усмешка крестьянского отчаяния. Как ни старался, он не мог ее изгнать.
"Хватит с него таких сцен! - решил Рене. - Мальчику надо побыть в обществе равных ему сверстников".
И он пригласил погостить соседей-дворян. Сеньоры Оливье привезли не только свиту слуг, конюхов и ловчих, но и молодых наследников: черноглазую девчушку и ее трех братьев. Издавна отношения между домами Одиго и Оливье были натянутыми, и Рене предупредил Бернара:
- Гости - хозяева в замке. Их желания - закон!
Бернар встретил гостей с величайшей учтивостью: подержал стремя у дам, развел всех по комнатам, потом показал мальчикам Оливье все свои аркебузы и седла, капканы и сети, всех голубей, собак и лошадей. Гильом, Маркэ и Робер, крикливые крепыши, стали с хохотом носиться, обстреливая камнями голубей, прачек, сонный канал; в тихое царство Бернара, казалось, вселилась свора бесенят. Якоб придумал выстрелить горохом из аркебузы в окно судомойки, потом все Оливье затеяли игру в "осаду": один взбирался на погреб, другие яростно сталкивали его оттуда. Бернару, неизмеримо более ловкому и сильному, эта забава показалась нелепой, он только наблюдал. Когда Маркэ скатился к его ногам, он поднял и отряхнул мальчика.
- Дурак! - крикнул Робер. - Не умеешь играть!
Братья потеряли к игре интерес и куда-то скрылись. Бернар постоял, тряхнул головой и поплелся в конюшню.
- Они назвали тебя дохлой клячей, - сказал он Ракэну. - Разве ты не обгонишь их жирных кобыл?
Выйдя во двор, Бернар услышал хохот и возню в кустарнике. Оттуда с ревом выскочила десятилетняя Анна, дочка скотницы. Братья гуськом вышли из кустов. Бернар медленно подошел к старшему - Якобу.
- Извинись перед ней! - потребовал он, царственным жестом указав на девочку.
В ответ сеньор Оливье скорчил мерзостную рожу - и полетел кувырком от молниеносной затрещины. Струсив, братья бросились врассыпную; Бернар опомнился и вспыхнул от стыда. Поднять руку на гостя! Но тут его позвали домой.
Знакомство с мадемуазель Антуанеттой также не привело ни к чему хорошему: девочке он показался простофилей, лишенным всякой галантности. Когда Оливье уехали, Рене иронически заметил:
- Так. Значит, хозяева бьют гостей?
Бернар прямо и грустно посмотрел воспитателю в лицо.
- Они причиняли всем боль… и друг другу тоже, - объяснил он. - Не понимаю: зачем?
Тяжелой рукой Рене взял его за подбородок.
- Вот что: мир таков, - сказал он сурово. - Слабых бьют и оскорбляют. Если есть сила, ответь ударом на удар.
- За всех? - оживился Бернар.
- За себя и своих, - веско поправил Рене. - Иначе слишком много будет хлопот.
Но мальчик не оценил мудрости, заключенной в этих словах.
3
Ночью раздался набат. Чудилось, что сама звездная тьма в тоске исходит протяжными чугунными стонами. Рене вышел с Бернаром на галерею. Из темной глубины ночи в глаза им взмахнул красный лоскут дальнего пожара.
- Это в городе, - пробормотал Рене. - Должно быть, прослышали, что король пришлет из Парижа интендантов. Да, началась катавасия!
Завеса мрака, казалось, колышется от взмахов пламени, от далекого гула, в котором ухо различало женские вопли и яростный лай собак. Рене ушел поднимать охрану, Бернар остался один. В его широко раскрытых глазах блестели две ярких точки - отсвет пожара. На конюшне били копытами кони, хрипло вскричал со сна петух, решив, что уже утро. В глухом океане ночи возникла странная скорбная нота. Откуда-то доносилось нечто вроде одинокого призыва, полного тоскливой мольбы…
Не раздумывая, мальчик кинулся вниз, вбежал в конюшню и вывел за поводья Ракэна Но перед ним выросла квадратная фигура Рене.
- Куда это вы спешите? Там бунтуют мужики. Идет страшная битва палок, кос и сковородок из-за ломтя скверной колбасы и щепотки соли. Спать, сеньор!
В это время на канале послышался равномерный плеск. Рене окликнул лодку. Оттуда ответили:
- Готов ли замок встретить сьера Одиго?
Свет факелов заметался по всей длине лестницы, идущей к каналу. Рассекая огненных змей, пляшущих на воде, из тьмы вынесся корпус лодки. На ней стояла закутанная в плащ фигура. Человек шагнул из лодки на ступени, открыл лицо и приказал:
- Горячего вина, сухой одежды и побольше дров в камин, Рене. Со мной интендант его величества, сеньор Густав Менье.
Утром Бернара вызвали к отцу. Огюстен-Клод-Люсьен Одиго сидел на галерее за столом, нехотя прихлебывая местное вино; мадам Констанция увела приезжего чиновника к себе поговорить о Париже, остались только Рене и слуги. Норманн сменил обычную куртку на синий бархатный камзол с вышитым на груди гербом. Бернар поклонился отцу, тот слегка кивнул. Длинное светлое лицо сеньора с величественным горбатым носом, плоским прямым ртом и крутым подбородком с ямочкой было приветливо; каштановые волосы, спускавшиеся на спину, тщательно завиты и уложены. Сеньор рассматривал сына выпуклыми голубыми глазами, выражения которых не разгадать.
- Он у тебя, кажется, вырос деревенщиной, Рене? - раздался голос, чуть отдающий металлом. - Что же он умеет?
- Все, что положено дворянину его лет, сеньор, - ответил Рене.
- Допустим.. Сколько лет его коню?
- Одиннадцать. Конь еще бодр.
- Владеет ли твой питомец клинком, смычком, веслом?
- В этом вы убедитесь сами.
Сьер Одиго встал и прошелся по галерее. Был безоблачный день, все сияло блеском солнца, зелени, неба. Бернар ловил каждое движение отца. Самый воздух в замке стал иным - строгим и доблестным. Хотелось чем-нибудь отличиться в глазах этого ослепительного кавалера
Отец велел идти за ним и спустился во двор. Яркие солнечные полосы лежали на старых камнях, затененная козырьком, мерцала вода в колодце, на опрокинутой лодке колебалась зыбкая тень. У колодца, скрываясь в тени своей будки, дремал Чернуш. Он был так стар, что не смог подняться навстречу хозяевам. Полуслепые глаза его преданно заморгали, хвост застучал с неистовым рвением.
Сьер Одиго велел принести лук и стрелы. Человек практичный и трезвый, он питал слабость к старинным обычаям, связанным с героическим прошлым его рода, но, конечно, не принимал их всерьез. Рене вернулся с английским луком и стрелами.
- Хорошо, - ласково сказал Огюстен - Мы сейчас проверим наши успехи, мой прекрасный юноша Отсюда до вон той будки, если не ошибаюсь, пятьдесят шагов. Сумеете ли вы из этого оружия поразить бедное животное в правый глаз?
Оторопев, Бернар посмотрел на отца, на Рене, который протягивал ему лук, с выражением глухого, пытающегося услышать зов. Он беззвучно шевелил губами.
- Возьмите лук, сеньор, - сказал Рене с ноткой нетерпения в голосе.
Бернар все еще не уразумел, чего от него требуют. В полной растерянности он смотрел то на отца, то на Рене, то на собаку и невнятно бормотал:
- Это наш Чернуш. Он стар У него болят лапы.
Сеньор Огюстен, полуотвернувшись, смотрел вдаль. В его учтивом ожидании была уверенность непререкаемого повеления. Наконец мальчик решился: он взял лук и опустился на левое колено; потом движением головы отбросил со лба волосы и всмотрелся в цель.
Быстро, раз за разом трижды согнулся лук, три раза музыкально пропела тетива. Воздух застонал от длинного свиста, ему с запозданием вторили удары вонзавшихся стрел. Все три стрелы, нагоняя друг друга, воткнулись в будку над головой вздрагивавшего пса. Сьер Одиго высоко поднял брови, но Рене уже подошел к будке. Он что-то измерил и, толкнув ногой собаку, выдернул стрелы.
- Какое же копье отточил ты, Рене Норманн, для дома Одиго? - сурово спросил отец.
- Не спешите с выводами, сьер. Все три на одной линии, между каждой можно просунуть только три пальца. Рука и глаз ему верны - убедитесь. Я научил его всему, что знал. Только одна странность в нем… он не выносит чужой боли.
- Достаточно, тебе я верю, Рене. Мы завтра возьмем его в город.
Когда все, за исключением интенданта-парижанина, сели на коней, Огюстен спросил, не собрался ли Рене походом на Париж, раз вооружился с головы до ног.
- Город гудит как улей, - раздался голос Рене из-под железной шапки, - а кто идет к пчелам, тот берет с собой горящую головню.
- Вы вообразили, будто я собираюсь охранять парижского шпиона? - усмехнулся сеньор. - Эту ищейку его величества мне навязала в попутчики Счетная палата: король опять нуждается в деньгах. Нет уж! Наш край и без того задушили налогами. Ни гроша я не дам за жизнь того, кто осмелится ввести габель…
Из дверей вышел парижанин и сел на коня. Гулко застучали по мощеному двору копыта.
Отряд спускался в долину между рядами могучих дубов, чьи кроны неразлучно сплетались над головами всадников, и по их плащам, по крупам коней безостановочно скользила вниз воздушная светотень.
Но вот дубовая аллея кончилась, и теперь дорогу теснили виноградники. Сьер Одиго махнул рукой, и на дорогу вышел крестьянин.
- Что делается в городе, Жак Бернье? - спросил сеньор.
Мужик, пятясь от лошадей, вытер пот. В его выцветших глазах стояли слезы усталости.
- Где нам знать? - сказал он. - Что видим? Землю да небо. Что слышим? Набат да крики. Шалят, что ли, в городе…
Он подошел к стремени Бернара.
- Скажи-ка, сынок, не слыхать ли чего насчет габелёров?
А сам из-под бровей зорко посматривал на человека в черном. Рене хлестнул его плетью:
- Не загораживай дорогу!
- Тише, Рене, - мягко сказал сьер Одиго. - Принимайся, почтенный Жак, за свой полезный труд. Мы не знаем никаких габелёров.
Через час перед путниками выросли городские стены. Рене велел воинам сомкнуться, и на человека в черном накинули серый плащ. С городских стен окликнули:
- Чьи люди, откуда? Не из Парижа ли?
- Нет, добрые стражники, - звучно ответил сьер Одиго, - не из Парижа, а из замка Шамбор.
Бернару показалось, что он въехал в ущелье, пахнущее мочой и помоями. Верхние этажи домов накрывали нижние и всю улицу вечной сырой тенью.
Всадники то и дело нагибались: над ними поперек проезда на веревках свешивалось белье. Окна везде были плотно закрыты ставнями, на улицах ни души. Тишина…
Бернар разочарованно принюхивался: этот, что ли, воздух "делает свободным"?
- Ох, не нравится мне все это, - сказал Рене. - Пахнет разбоем, сьер.
Сеньор, перегнувшись с седла, изучал лист бумаги, приколотый к вывеске сапожника. Кривые черные буквы вопили как разверстые рты. Бернар прочитал:
"Всем добрым горожанам, славным работникам и честным морякам.
Каждый, кому дорога жизнь, следи за габелёрами! Смерть тому, кто впустит в город парижских грызунов!
Долой габель! Да здравствует король!"
Вместо подписи стояло грубое изображение якоря.
Сьер Одиго и Рене тихо совещались. Одиго обратился к серому всаднику:
- Мсье, полагаю, мы выполнили свой долг. Вы уже в городе.
Дрожа с головы до ног, тот ответил:
- Именем короля, сьер, вы обязаны доставить меня туда, где я буду в безопасности. Ведите меня в ратушу, к мэру или к самому дьяволу, но не оставляйте одного!
- Эх! - воскликнул Рене в нетерпении. - Дайте позволение, сеньор, и мы пройдем. Мятежники не о семи головах.
Он спрыгнул с коня и кинул поводья слуге. Привычным движением сдвинул на лоб железную шапку так, что она закрыла лицо и в прорези блеснул его взгляд, потом, слегка присев, вымахнул из ножен шпагу и гаркнул: "За мной!"
Десять воинов, как в зеркале, повторили его движение. В конце улицы перед ратушей высилась баррикада. Звонкий мальчишеский голос крикнул оттуда:
- Стой, ни шагу дальше!
- Ого! - засмеялся Рене. - Баррикада поет петухом!
Уклоняясь от летящих камней, воины полезли на баррикаду. Отец велел Бернару сойти с коня и укрыться за домом. Откуда ни возьмись, появился толстый человек в отороченном мехом кафтане.
- Сеньор Одиго! - закричал он. - Этот прием не для вас. Идите сюда, прошу вас…
Сьер Одиго насмешливо поклонился.
- Наконец-то я вижу истинного хозяина города! Позвольте представить вам, мэтр Лавю… - и он потянул за край серого плаща. Лавю взглянул в лицо Серому Плащу - и отшатнулся.
- Вы? В такое время? Ужасно, мессир Менье!
За баррикадой все уже было кончено: люди Рене, преодолев слабое сопротивление, растаскивали бревна и бочки. Над городом мерно звучал набат, стаи вспугнутых голубей, треща крыльями, кружили над ратушей. Мэтр Лавю отпер дверь ратуши и пропустил туда сьера Одига с интендантом.
Бернар зашел за баррикаду. У стены ратуши, привалясь к ней спиной, сидел один-единственный мятежник - тщедушный парнишка его возраста. С бьющимся сердцем Бернар склонился над ним:
- Чего вы хотели, добрый юноша?
Повстанец движением головы отбросил волосы с лица и увидел мальчика в господской одежде.
- Чего я хотел? - повторил он довольно нахально. - Того же, что и амбарная мышь, - жрать!
- Все говорят о габели, - сказал Бернар. - Что это такое и почему так ненавидят габелёров?
По испитому лицу парня пробежала усмешка.
- Я ткач, - важно сказал он. - Зовут меня Клод Ге Ружемон. Случалось тебе есть рыбу без соли? Ага, солонка-то у тебя всегда перед носом! Знай: каждая ее крупица обходится нам во столько же, сколько стоит целая рыбина! Ну вот, габель - это налог на соль. И дерут ее с нас габелёры безбожно, пошли господь им все муки жажды, а нам - хоть каплю надежды!
- Как ты оказался здесь ?
- Очень просто, - ответил мятежник, умело сплюнув сквозь зубы. - Наши услышали, что идут конные, ну и удирать. А мне захотелось проверить, далеко ли отскакивают камни от железных колпаков. Что же, вздернуть меня легко: Ге Ружемон не тяжелее пеньковой веревки.
Бернар посмотрел вправо, влево - воины по ту сторону баррикады поили лошадей и болтали, Рене пил прямо из бадьи, и голова его была закрыта ее дном. Мальчик вынул кинжал и перерезал веревки за спиной пленного.
- Беги, - сказал он и улыбнулся. - Мое имя - Бернар Одиго. Я постараюсь вернуть вам надежду.
Грозно смотрел Рене в лицо своему воспитаннику.
- Вы отпустили его, сьер? - мрачно повторял он, не веря своим ушам. - Моего пленного? Этого разбойника с большой дороги? Хорошо начинаете, сьер Бернар. Истинно христианское милосердие! Мы остались без заложника - вот что натворили вы, юноша, лишенный рассудка и послушания!
Взяв воспитанника за плечо, он приказал:
- Идите со мной, чтоб не натворить еще горших бед. Пока городские крысы и Серый Плащ столкуются меж собой, мы успеем пообедать.
Они углубились в северо-западную часть города. Бесстыдная нищета, застарелая грязь и запустение городских трущоб поразили Бернара. Он привык к просторным, залитым светом дворам и комнатам замка, к запахам цветов, сена и конюшни, к сытым и благодушным физиономиям слуг; здесь же сильно пахло рыбой, отбросами и кошками. Улицы были так тесны, что двум конным не разойтись. В дверях и окнах мелькали нечесаные женщины, в грязи копошились дети со всеми признаками золотухи, у тлеющих жаровень чернели силуэты старух.
Рене скользил по этим картинам привычным взглядом. Но не отводя глаз, не брезгуя, не презирая, всматривался в них мальчик из знатного рода, воспитанный в постоянных упражнениях чистого и закаленного тела, в хорошей мужской дисциплине. Не жалость была в нем - та, что вызывает лишь нервные слезы, не гордость сеньора, сознающего свое право смотреть сверху вниз. Нет, совсем в ином свете предстал перед ним весь этот мир, лишенный надежды…
- Похоже, вы всем подаете милостыню, сьер, - брюзгливо осведомился Рене. - Чего они скалятся, эти нищеброды?
4
На вывеске харчевни "Берег надежды" местный живописец намалевал несколько извилистых полос, изображающих волны, и поперек их что-то, напоминающее якорь.
Бернар вспомнил, что и на ржавом шпиле ратуши торчит якорь из жести. Наивный этот символ, очевидно, был не только гербом города, но и мечтой, и бредом всей его полураздавленной жизни.
Бернар и Рене вошли в харчевню. Из-за стойки к ним заспешил хозяин, и Рене, грузно опустившись на скамью у очага, потребовал жаркого. Уже принявшись за еду, он взглянул на Бернара - тот лениво ковырял ножом мясо.
- Вы напрасно не прикасаетесь к солонке, - заметил Рене. - Жаркое-то пресное.
Хозяин взглядом и покачиванием головы протестовал против такой оценки его стряпни.
- Скажите, мсье, - обратился к нему Бернар, - кто придумал это красивое название - "Берег надежды"?