Похоронив мать, Бернар собрался в путь и вышел из замка. Его ожидали в дубовой аллее. Рене держал за поводья двух коней: он отпросился, чтобы похоронить мадам и проводить воспитанника.
Рядом с ним стояла его жена. Марго плакала. Но лицо Рене не отражало никаких чувств.
- Это честно добыто мечом, - сказал он, передавая Бернару поводья и тяжелый кошелек. - Конь сыт и отдохнул. Дорога будет легка.
- Я верну вам это, Рене, - сказал Бернар. - Что говорил отец?
- Он засмеялся и сказал: "Всему свое время. Есть время гневных порывов и скитаний, время любви и время зрелого раздумья. Двери дома Одиго для мальчика всегда открыты. Но если он не вернется через пять лет, я сам введу Туанетту в дом своей женой".
- А твой совет мне, Рене?
- Что скажу я, простой солдат? Охотник идет в леса, рыбак ждет доброго ветра, дворянину - конь, меч и дорога. Служи честно тому, кто за это платит. Я любил тебя, мальчик, хотя ты и чудной. Прощай!
Бернар хотел сесть на коня. Но толстая Марго кинулась к нему и обняла.
- Милый сыночек мой! Сиротка! - причитала она по-крестьянски. - Такой славный, такой добрый и простой - о, как тебе тяжело!
И Бернар выпустил поводья и горько, не стыдясь, плакал в ее клетчатый передник.
7
Прошло ровно десять лет. Ибо как раз столько проходит во всех полезных, поучительных и достойных внимания сказаниях.
К пристани причалила потрепанная ураганами Атлантики бригантина с грузом сахара, корицы и табака. Загрохотала якорная цепь. Капитан-голландец объяснял пассажиру из Лондона, как важно ему набрать здоровых матросов, а в городе, он слышал, свирепствуют оспа и голодные бунты.
На берегу появилась портовая стража и таможенники. Сержант выкрикивал:
- Именем христианнейшего короля! Кто ступит на землю Франции, тому надлежит предъявить багаж и бумаги! Есть ли на корабле испанцы и прочие враги нашего короля?
- Нет, - отвечали ему. - Все верные слуги его величества.
- Есть ли больные болезнью, именуемой черной порчей?
- Все на корабле здоровы, слава Иисусу.
- Тогда приготовьте, благородные дамы и щедрые кавалеры, багаж к осмотру!
По сходням спустились немногие пассажиры: толстая португалка, офицер его величества, траппер из Америки и деловой человек из Лондона. Последними сошли иезуит и два монаха. Монахи, крестясь, прошествовали мимо стражи, офицер лишь закрутил ус, развязали кошельки только дама, траппер и лондонец. Сержанты и таможенные бегло проверили багаж, благодаря за щедрость.
Когда прибывшие стали подниматься от пристани вверх, они услышали ропот многих голосов и жесткие выкрики команд. Наверху, выплясывая задом, появилась черная кобыла, на которой восседал офицер. Он закричал:
- Кому дорога жизнь, не спеши в квартал Сен-Филибер!
Португалка испуганно залопотала, монахи забормотали молитвы, а лондонец встревоженно спросил траппера по-английски, что это значит. Похожий на индейца траппер, улыбаясь, ответил на том же языке:
- Вероятно, бунт, сэр. Частое явление во Франции.
- Имя ваше я запамятовал, мистер?
- Роберт Одэй, сэр, к вашим услугам.
- Вы бывали во Франции?
- Приходилось. Я вел дела с пушниной, сэр.
При общем замешательстве и тревоге все почему-то обратились к трапперу.
"Сын мой, что же вы нам посоветуете?" - по-французски спросил иезуит. Траппер понял и ответил тоже по-французски, что лучше всего пересидеть где-нибудь в таверне.
"Берег надежды" принял путешественников. Это была заурядная портовая харчевня, притон моряков и тех, кто промышляет в прибрежной полосе лодочным перевозом, ловлей рыбы, корабельным делом и контрабандой. Полутемное прокуренное помещение было совершенно пусто. Четверть его занимал камин из прокопченных валунов, в котором пылали смолистые плахи, на решетке жарилась рыба и ворчали в горшочках пахучие супы. Хозяин, низенький крепыш, весь рассиялся улыбками: заполучить в такое время партию гостей - не пустяк! Казалось, у него не пара рук, а десять: гости еще устраивались за длинным столом, а уже перед каждым выросли бутылка и миска с куском камбалы.
У самого окна, возле двери, приткнулся столик, этот уголок заняли траппер и лондонец. Подлетев к ним с бутылками, хозяин доверительно шепнул:
- Я - тоже мятежник, сеньоры. Пять су с каждого ливра выручки… Пресвятая дева, этот налог меня разорил!
- Вы так спокойны, - заметил, обращаясь к трапперу, офицер, - а я готов богохульствовать. Человека с моим именем, представьте, запихнуть в эту глушь из-за дуэли…
Ропот на улице продолжался. Прогремел залп. Мимо окон во весь опор проскакал кавалерийский отряд. Донесся одинокий крик. Путешественники озабоченно переглядывались. Деловой человек из Англии о чем-то думал, поглядывая на бродягу, - тот с величайшим хладнокровием тянул вино. Наконец коммерсант вполголоса обратился к соседу
- Тревожное время… Могу ли быть с вами откровенным?
- Прошу вас, - учтиво сказал траппер, ставя стакан.
- Вы не англичанин.
- Может быть, - улыбнулся тот.
- И не американец: для этого вы слишком воспитанны.
Разговор шел по-английски Остальные уныло молчали, следя за игрой огня.
- Я провел в Америке три года, - объяснил траппер.
- Воевали с французами?
- Нет, торговал. И с белыми, и с индейцами.
- Выгодно?
На смуглом лице лесного бродяги опять блеснула улыбка.
- Увы, сэр, не очень…
- И видно, что вы не коммерсант. Пожалуй, скорее военный.
- До этого я действительно семь лет носил офицерскую портупею. Был в Голландии, в Испании…
- И тоже без особого барыша?
- Как видите. Война - это занятие не по мне. За семь лет она мне осточертела до крайности, ну, я и сбежал от нее в Новый Свет.
- Вот как. Значит, вы дезертир. А вы не боитесь, что я…
- Нет, потому что и вы не тот, за кого себя выдаете, - мягко сказал собеседник. - Вы не англичанин. Вы француз: это заметно по вашему выговору. Скажу больше: вы…
- Тссс! - перебил купец, оглянувшись.
- …для чего-то рискуете. Что привело вас сюда?
Вместо ответа лондонец пристально всмотрелся в собеседника. На корабле трапперу уделяли не больше внимания, чем резной фигуре под бушпритом; составляя ей компанию, этот чудак одиноко стоял на носу судна с лицом, постоянно обращенным в сторону Франции. Его одежда смешила каждого, кто не бывал на американском континенте: охотничья куртка с вышивкой из крашеных игл дикобраза, брюки оленьей кожи, бобровая шапка, мокасины… Но купец теперь видел не наряд, а человека.
Перед ним в безмятежной и вольной позе сидел рослый молодец лет двадцати шести. Как у всех морских и лесных бродяг, его загорелое лицо было иссушено почти до кости лишениями и всеми ветрами Нового Света, энергичные черты имели общую для людей этого типа складку волевой решимости. Но глаза… в них купец увидел нечто необычное. Полуприкрытые тяжелыми веками, они были полны раздумья. Мягкий свет иронической и грустной мысли ложился от них на все лицо, снимая с облика бродяги отпугивающую суровость. "Ему можно довериться, - вдруг решил лондонец. - Во всем… кроме дел коммерческих".
- Что меня привело сюда? - повторил купец. - Дела. И… о, конечно, вам знакомы тоска по родине! Я богат, имею дом в Норфолькском графстве. А здесь моих предков когда-то убили за то, что они гугеноты и не пожелали сменить веру.
- Но и гугеноты в долгу не оставались, - заметил его собеседник.
- Какова же тогда ваша собственная вера, друг?
Авантюрист опустил глаза и задумался.
- Индейцы прозвали меня Смотрящий на Солнце Сокол. Это потому, что, по их мнению, сокол всегда летит в сторону солнца. Моя вера, как солнце, светит всем и никого не теснит. Она как тенистое дерево, как вода в Онтарио - для всех.
- О, вы язычник! И дворянин. Бывали ли вы при дворе?
- Недолго. На большом приеме у короля, при утреннем туалете, я побывал еще провинциалом, и меня поразило, что король сидит раздетый, а два знатнейших дворянина благоговейно подают ему нижнюю рубашку: один за правый рукав, другой за левый.
- Да, это странности великой эпохи, - заметил коммерсант.
- Великой? А народ гол. Какое ему дело до величия, если у него нет рубашки?
Гугенот вежливо помолчал. Потом сказал:
- Простите, но если б, положим, его осенил дух истинного божества…
- Ничего истиннее голода я пока не знаю, - возразил бывший траппер. - В наше время, сэр, бог ополчился на человека: голод, эпидемии, войны… Есть, правда, крепкие люди, они могли бы все преодолеть. Но они стоят лишь за себя. В этом несчастье.
- Увы! - вздохнул лондонец. - Если бы сильные захотели…
- Без скромности, я один из них, - продолжал рассказчик. - Сложение у меня, как видите, не хрупкое, зрение и нервы как у рыси. Но создан я так, что для себя и пальцем не пошевелю.
- А честь? - изумился его собеседник. - А достаток под старость? Наконец, слава воителя господня…
- Меня вдохновляет лишь противоборство чужой беде, - был холодный ответ. Ленивым и точным движением говоривший подлил вина коммерсанту и себе. - Мне с детства хотелось заставить неотвратимые силы зла считаться с собой как с равной силой, только обратно направленной. Схватить руку, занесенную убийцей. Поворотом весла направить лодку к утопающему, бросить к ногам голодного дичь… разве такая игра не увлекательней скороспелой карьеры или мирной кончины на мешке с деньгами?
- Но вы так и не объяснили… - напомнил купец.
- Так вот, скитаясь по американскому континенту, я убедился, что сквоттеры Новой Англии живут куда лучше моих соотечественников, здешних крестьян. Меня и потянуло на родину - помочь землякам. Вот и все.
- Мы еще вернемся к этому разговору, - помолчав, значительно сказал гугенот. - Я имею вам предложить нечто более достойное. Скажите, где вас можно разыскать и как…
Разговор был прерван - не шумом, а тишиной, необычной для портовой улицы, полной угрозы, как последние мгновенья перед залпом. Монахи забормотали молитвы. Все услышали отдаленный рокот барабанов.
- Канальи, они идут сюда, - пробормотал офицер.
Мимо постоялого двора и таверны шествовала толпа. Сквозь грохот барабанов донеслись стук сотен башмаков, говор - все разноголосые шумы человеческого прибоя. Толпа теперь шла мимо окон таверны, уверенная в своей силе и грозная.
- Прошли, - сказали оба монаха и благодарственно сложили ладони. В ту же секунду дверь широко распахнулась, и следом за длинным ружейным стволом явились трое - дикого вида, с головами, обвязанными цветными платками. Двое держали мушкет и аркебузу. Третий был вооружен только палашом. Этот был высок, бледен, держался как вожак, меж бровей его застыла глубокая складка гнева. Он медленно обвел всех взглядом.
- Попы! - сказал он со смехом. - А, вот и офицер!
Тот медленно приподнялся. Повстанцы подошли к нему вплотную.
- А ну, протяни белые ручки, сеньор лейтенант, - сказал вожак. - Веревку, Шарль!
- Я не лейтенант, - с достоинством сказал офицер. - Я капитан королевских войск с патентом на…
- Плевать нам на твои патенты. Ты - сторожевой пес этих проклятых интендантов, и ты сейчас у меня получишь. Эй, целься!
Вздох ужаса пронесся по таверне.
- Они не выстрелят, Клод, - раздался спокойный голос от окна. - Из курка мушкета выпал кремень - вот он. А фитиль аркебузы чадил у моего носа, и я его затушил. Зачем же целиться понапрасну?
- Кой там черт!.. - прорычал вожак, которого назвали по имени, и бросил руку на рукоять палаша.
- Оставь его в ножнах, - дружески посоветовал тот же голос, - не то на вас опрокинется этот стол и придется подбирать черепки от посуды.
Тяжелый дубовый стол и в самом деле качнулся. Повстанцы оторопело опустили оружие. Человек, говоривший с вожаком, встал и, неспешно обойдя стол, подошел к нему вплотную. Тот попятился:
- Дьявол тебя побери, ты воскрес?
- Я даже еще не похоронен, - был серьезный ответ. - Эй, Хозяин, вина на всех! Положите оружие, ребята: здесь мирные путешественники, все только что с корабля.
- Это надо еще посмотреть, - нахмурился Клод. - Далека ли нынче твоя дорога, сеньор Огородное Чучело?
- До замка, ты знаешь, три лье.
- Слушай, а ты не ходи в замок, - сказал Клод, выпив вина.
- Почему?
- Сказано - не ходи! А впрочем, твое дело. Передай в Шамборе привет Жаку Бернье. Скажи ему так: "Длинное весло, красная куртка и плеть - это все позади. Ткач ждет вестей от дядюшки". Запомнишь?
- Постараюсь. Ты ничего не слышал о моем отце?
Ткач потемнел и сплюнул.
- Нашел кого спрашивать! - гаркнул он. - Его светлости нет в замке: он изволит где-то судить нашего брата. Будь виллан из стали, а рыцарь из соломы, все равно присудят дворянину - вот как говорили в старину! Уноси ноги, сеньор, пока тебя не повесили вместо батюшки!
Повстанцы вышли. Офицер почтительно обратился к тому, кто его спас:
- Я обязан вам жизнью, мсье. Позвольте узнать ваше имя и планы на будущее. Вы, конечно, военный?
Усмехнувшись, неизвестный пожал широкими плечами и встал. Куда делись ленивое безучастие, вялость?
- Военный? О нет, мсье, я заключил со всеми нациями мир на все времена! Мои планы? Сеять хлеб и растить виноград. Никаких войн, никакого оружия! А зовут меня по-здешнему Бернар Одиго де Шамбор, к вашим услугам. Счастливого пути, мсье и мадам!
Его проводили глубокими поклонами.
8
Широким и легким шагом двигался путник по дороге, и глаза его сияли. Дорога была чудесна! Чудесен был воздух Франции, напоенный запахами свежей травы, нагретой земли, дымами из труб. Белые паруса на горизонте - это не вечно: они уплывают; юность же остается там, где твердая земля, где старый двор, поросший травой, где неподвижная тень ветвей над замшелым колодцем, где древнее молчание в зарослях лопуха. Корабли приходят и уходят - родина остается.
А за спиной идущего по дороге, за дамбой, у старой пристани, под тяжелым слоем морской воды покоится старый якорь. Медленно колышутся вокруг него гибкие водоросли, молчание зеленого полумрака хранит тайну Надежды. И чудится, будто соленое дыхание океанских глубин доносится сюда, на белую дорогу, и вместе с каплями влаги на губах остается чуть слышный привкус железа.
…Что это? Одиго не верил своим глазам. Ферма была пуста. У крыльца выросла такая трава, что закрыла вход. "Странно, - подумал путник. - А, вот и обжитое хозяйство".
Из гущи зелени возникла бесформенная груда, нечто вроде стога сена с нависшим низко над землей козырьком крыши. Где-то хрюкнула свинья. Бернар потянул на себя дверь, нижняя половина ее была заперта, как заведено в сельских местностях Франции, а верхняя со скрипом отошла. Сперва ему показалось, что он вошел в хлев - таким кислым ароматом повеяло изнутри. Кто-то пошевелился в углу хижины, шурша соломой, встал и отпер дверь. Бернар отступил в ужасе: перед ним стояла косматая ведьма в рубище, с красными язвами на изможденном лице.
- Добрая женщина, что с вами?
- Оспа, - хрипло сказала ведьма. - Заразитесь, ступайте прочь…
Она вернулась на свое ложе. Бернар побрел дальше. "Должен же я оказать ей помощь, - думал он. - И сам напиться".
Следующая ферма была опять пуста. Зато на соседней откликнулась собака, она вяло тявкнула, и Бернар с изумлением увидел на шее пса веревку с привязанным чурбаном.
- Да что это творится! - сердито сказал он. - Кто это мучит бедное животное? Эй, хозяева!
Дверь дома открылась. Оттуда вышла женщина с прялкой в руке. Испуганно присев, она сказала:
- Прощенья просим, мсье, хозяин в поле…
- Кто привязал чурбан?
- Ах, милый господин, мы и сами не рады, да что делать. Сеньоры, значит, не велят, чтобы пес за дичью бегал, вот и привязали, извините…
- Отвяжи!
- Не смею: господа не велят, ваша милость.
- Я сам здесь господин. Отвяжи сейчас же, при мне, и напои ее, не то взбесится. Мне тоже принеси попить.
Бернар вошел за хозяйкой в дом, уселся на скамью и осмотрелся. "Индейцы - и те живут лучше", - подумал он. Пол в доме был земляной, краснели угли в жаровне; в углу, за какой-то подстилкой для спанья, он увидел коровью морду и стойло, а к ножке стола был привязан тощий петух. Но у хозяйки был чистый передник, приятное лицо и бойкие черные глаза смышленой простолюдинки.
- Не бойся меня, - сказал Бернар, напившись, - можешь сесть. Так объясни же хорошенько, что за дичь и кто твои господа.
- Дичь известно какая: кролики, да козы, да голуби, а есть еще и пушной зверь. Расплодилась видимо-невидимо для господской потехи, и не тронь ее - боже упаси! Всей деревней посевы караулим, ночей не спим, в барабаны дубасим, тем и живы еще…
Бернар не мог сдержаться.
- А вы постреляли бы дичь, - сказал он с гневом. - Взяли бы и истребили ее всю!
Женщина в изумлении уставилась на него.
- Господскую-то дичь?
- И господ с ней заодно, - вырвалось у Бернара. - Или во Франции разучились стрелять?
Женщина в страхе перекрестилась.
- Владычица дева пресвятая! Господа наши Оливье меня за такие речи… Да вы кто сами-то будете?
Но Бернар в бешенстве выскочил из хижины и зашагал по дороге. Господа - Оливье! А что же отец его, благородный граф? Что творится в его, Бернара, родовом поместье?
Гневу его не суждено было утихнуть. Он шел полями пшеницы - она была высока, подходило время жатвы, - и думал, что урожай в этом году будет хорош, а с арендаторов и испольщиков надо взять поменьше, чтобы оправились, отъелись, отстроились после такого разорения. Тут до слуха его донесся конский топот, и из леса вылетела веселая кавалькада охотников с охотницей во главе. Солнце ослепительно сверкало на их оружии и закинутых за спину медных рожках.
"Новые господа", - с яростью подумал Одиго. Кавалькада сперва неслась по проселочной дороге, потом, свернув, взяла напрямик - по спелым хлебам. Лошадиные головы, всадники и крупы замелькали в пшенице, и за ними оставался широкий след: бледной полосой под копытами ложились примятые, растоптанные колосья.
- Ну, погодите же, - бормотал одинокий путник на дороге, сжимая кулаки. - Есть еще добрая французская кровь, которую вы не успели выпустить из жил, осквернители несчастной Франции!
Как все трусы, Оливье были глубоко убеждены в своей отваге. Они любили сыпать вызовами и угрозами, их хватало и на то, чтобы из засады кучей кинуться на проезжих. Но тут перед ними стоял подлинный мужчина - это они почувствовали сразу. Он стоял посреди их двора, в их замке, стоял в свободной хозяйской позе, слегка подбоченясь, и громовым голосом осыпал их бранью и угрозами. Он требовал, чтобы они немедля убирались вон из замка. Ветер чуть шевелил бахрому на его широченных плечах, брюках и мокасинах, вся его фигура, мускулистая и подтянутая, выражала в движениях ту естественную свободу, в которой таится легкость звериного прыжка. И они не знали, что им делать.
- Я вижу, во Франции развелась особая порода грызунов, - гремел он четырем всадникам прямо в лицо, - титулованных! Что ж, придется придумать новые капканы!
Наконец Антуанетта, жена его отца, все еще сидя в седле, сказала братьям: