- Мне его жалко, - тихо ответил Самарин.
- Вам следует жалеть Германию, а не этого бездельника! - злобно произнес Осипов, и на лице у него выступили красные пятна. - Думая о моей непохожести на русского, вы, вероятно, постеснялись сказать об извечной славянской разболтанности, неопрятности в характере и тому подобное. В ответ я могу сказать вам: если немцы сейчас воюют плохо, то только потому, что немец великолепный солдат на короткой дистанции. А когда длительные трудности, этот солдат подчиняется весьма опасным комплексам. Один из них - потеря чувства дисциплины. И такой образец сейчас был перед нами.
Самарин помолчал немного и сказал жестко:
- Все-таки мне, штатскому человеку, думается, что от этого ординарца до... плохой войны - дистанция невообразимого размера. В юридической науке, если помните, такое называется соразмерность вины и наказания.
Осипов молчал, посматривая исподлобья то на Самарина, то на доктора. Губы его шевельнулись в улыбке.
- Насчет соразмерности я, конечно, перехватил, - сказал он уже совсем спокойно и добавил: - Но сам я раб дисциплины. Сознательный раб. И когда я вижу подобное, буквально теряю равновесие.
- Признаться, вы меня прямо напугали, - без улыбки сказал Самарин.
- И от страха вы преподали мне урок оптимизма! - рассмеялся Осипов. - Но давайте все-таки выпьем, что оставил нам бравый ординарец.
- Я не пью, - сказал Самарин и, увидев, как раздраженно глянул на него Осипов, добавил: - Мне нельзя, сердце.
- Немножечко "Кьянти" можно, я разрешаю, - снова засуетился Килингер, который все это время, испуганный и подавленный, сидел у стола. Он налил Осипову водки, себе и Самарину вина и поднял бокал: - Знаете, за что мне хочется выпить? За оптимизм, да-да, за оптимизм! - Он и Самарин сделали по глотку вина.
Самарин сморщился:
- Действительно, кислятина.
- В этом я разбираюсь, - обронил Осипов и единым глотком выпил водку. И снова рассмеялся: - Любовь к водке - вот истинная черта русских, и теперь вы уже в составе моей крови не сомневаетесь.
Самарин помолчал, шутки его не принял. И снова заметил недобрый взгляд Осипова.
Нет-нет, он явно тревожился по поводу высказанных им откровений о войне и о немцах!
- Но вы так и не рассказали нам о Берлине, - с искусственной непринужденностью заговорил Килингер.
- Как-нибудь в другой раз... нет настроения, - сказал Самарин, и снова Осипов метнул на него настороженный взгляд. - К тому же мне надо идти, дела. - Самарин встал и обратился к Килингеру: - А те итальянские картинки, от которых вы отказались, пошли по хорошей цене. Сейчас иду как раз по этому делу. До свидания, доктор.
- Спасибо вам за доставку книг, за все. - Килингер обернулся к Осипову: - Извините, я провожу Рауха.
- Я тоже ухожу. - Осипов встал.
Пока одевались в передней, Самарин думал о том, что Осипов настолько встревожен, что уходит только для того, чтобы иметь возможность наедине проанализировать происшедшее.
Самарин хотел выйти на улицу Гитлера, а Осипов предложил пойти по параллельной - более тихой и безлюдной. Некоторое время они шли молча, и вдруг Осипов спросил:
- Как вы проводите свободное время?
- В тоске.
- Я от тоски прячусь за книги. Но у вас же есть приятель в гестапо, а эти парни умеют веселиться.
- Я для такого веселья не приспособлен, - сказал Самарин, с удовлетворением отмечая, что Осипов не забыл о его приятеле и, очевидно, именно это усиливает его тревогу.
- Удивительно приятный этот доктор Килингер. Бывая у него, я вспоминаю свой отчий дом. Он еще и похож на моего отца, характером похож... - сказал Самарин.
- И он так далек и так чужд войне, что, бывая у него, я чувствую, как размягчается моя душа, - сказал Осипов.
- Что-то я этого не заметил. Набросились на этого несчастного ординарца. Вы что, серьезно отправите его на фронт?
- Черт с ним, пусть отсиживается! - Осипов рассмеялся. - Но после этого он хоть ремень станет затягивать. - И снова серьезно: - Но я действительно раб дисциплины.
- И этого я не заметил, - обронил Самарин. - Вы так раскричались, что доктор прямо перепугался.
- Неужели я кричал? - покачал головой Осипов. - Подумает еще, что я должен лечить у него не легкие, а нервы. Но я заметил, что и вы тоже были фраппированы моим взрывом.
- Мне было жалко и доктора, и его ординарца.
- Я извинюсь перед доктором. И вину перед вами я тоже могу искупить. У меня есть потрясающе интересные книги по нашей с вами специальности. Тут, в Риге, я случайно напоролся на одну частную библиотеку и не растерялся. Хотите, угощу?
- Не откажусь. По вечерам от тоски завыть можно.
Осипов Остановился и вынул из портмоне визитную карточку:
- Тут мои телефоны. Позвоните, когда захочется.
Ответно Самарин своих координат не дал.
В центре города они расстались.
Виталий шел по мокрой, раскисшей улице, ступал в лужи и ничего этого не замечал. Сердце у него билось часто-часто. Да-да, Иван Николаевич, я вышел на Осипова, вышел, черт побери! Самарин прекрасно сознавал, что это его большой успех, но тут же начиналось самоедство: ну вышел, а главное-то все остальное - что даст этот выход? А ты знаешь, что делать дальше? Но ничего, о том, что делать дальше с Осиповым, у него будет время подумать вечером, ночью. Но вот вышел же на него, вышел! Сердце стучало часто, и унять его он был не в силах.
Размышления ночью
Как дальше работать с Осиновым? Пока он знал о нем очень мало. Однако то, что произошло сейчас у доктора Килингера, кое-что для размышления давало.
Ключевыми моментами Самарин считал три. Первый: фраза Осипова о том, что сталинградская трагедия 6-й армии - это проигрыш, из каких складывается поражение в войне. Заявление серьезное. Но, с другой стороны, так это и есть. Важно тут, пожалуй, одно - что он допускает возможность поражения Германии в войне. Он даже говорил, кому будет хорошо, когда кончится война, - психиатрам, которые будут обеспечены пациентами, и юристам, которые будут зарабатывать на наследственных делах погибших на войне. Тут явно есть за что зацепиться. Второй момент, и он связан с первым: его фраза о том, что немцы - великолепные солдаты на короткой дистанции. А так как короткой дистанции явно не получилось, что́ следует думать о дальнейшем ходе войны?.. Кроме, главного смысла его фразы в ней очень важно подчеркнутое "немцы" - здесь просматривается отделение себя от немцев или намек, мол, он, Осипов, к неудачам немцев непричастен и смотрит на войну как бы со стороны. Третий момент: его злобная истерика по поводу ординарца Килингера. Наверняка в ней выплеснулись, слившись воедино, первых два ключевых момента. Истерика подтверждала и неслучайность, и важность для Осипова высказанных им мыслей, идущих не только от рассудка, но и от сердца...
Но что же могло определить такую позицию? Возможно, то, что он по крови русский и все время помнит об этом. Особенно сейчас, когда Германию преследуют военные неудачи. Но разве раньше это помешало его карьере? Ему же оказано большое доверие - поручено руководить отделом русской агентуры в здешнем подразделении абвера. У него достаточно высокое служебное положение. На большее он просто не мог и не может претендовать. Почему? Да потому, что он русский. Стоп! А если претендовал и претендует на большее? Тогда это и может быть причиной его раздражения и истерики в разговоре. Надо постараться все прояснить. Это - сверхважно...
А еще? Не задумывается ли он сейчас о своей судьбе в случае поражения Германии? Он вырос с отцом - русским, который в эмиграции пошел служить к немцам. Как военный царской, а потом белой армии, его отец в первые годы, даже в первые десятилетия, эмиграции мог мечтать о мести красным, об участии в крестовом походе против большевистской России. Но позже он даже по немецким источникам не мог не составить себе представления об успехах новой власти в России. Почему, кстати, он не захотел, чтобы сын стал военным, и послал его учиться на юриста? Надо осторожно выяснить у него побольше об отце...
Конечно, ему как русскому вдвойне горько будет поражение немцев именно от русских. Он должен думать и о возмездии, которое постигнет его за дела на этой войне. И возмездие это тоже будет от русских. А если в нем хотя бы теплится русское начало, принять удар возмездия от России будет для него вдвойне страшнее. Значит, необходимо прощупать в нем это русское начало, узнать, насколько оно сильно в нем сейчас.
А может, все гораздо проще?.. Он вполне, так сказать, идейно пошел служить Гитлеру, разделяя все его планы в отношении России, и видел в этом возможность отмщения большевикам за все. И работал в высшей степени добросовестно. А когда запахло гарью возможного поражения Германии, его охватил страх, который и заставляет нервничать и даже впадать в истерику. Причем его страх и его истерика такая же, какая была в дни сталинградской драмы у того же Вальрозе. Если это так, то подступать к нему надо с иным ключом. Но и в том и в другом случае прежде всего надо как можно больше узнать о его жизни и о том, как сложилась его судьба. Да-да, начинать надо с этого!
Еще один важный момент: есть ли у него своя семья - жена, дети, может быть, любимая женщина? Особенно важно знать это в связи с тем, как он понимает возмездие - усложненно или в одном простейшем аспекте: остаться живым или умереть. Если только последнее - подход к нему сильно упрощается. Если же понимание возмездия неоднозначно, могут возникнуть самые различные варианты подхода к нему, включая сюда и предложение в какой-то мере искупить свою вину перед Россией помощью ей сейчас.
Очень важный вопрос - как он относится к деньгам? Вдруг он захочет скрыться от возмездия в каких-нибудь далеких странах? Тогда могут очень пригодиться ценности, которыми Самарин был снабжен в Москве и которые лежали у него нетронутые...
В общем, нужно узнавать о нем как можно больше.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
"Центр - Максиму
Поздравляем окончанием хорошего коммерческого дела. По нашим данным, вы можете быть абсолютно спокойны. Сосредоточьтесь на Осипове, но будьте предельно осторожны, помня, что он в своем деле профессионал. Немедля оформляйте смерть отца. Ненастойчиво поддерживайте контакт с вашим другом Гансом, имея в виду и возможность воспользоваться заботами его отца в отношении вас. Привет".
Эту шифровку Самарин раскодировал ночью, а утром уже обработал заранее подготовленный конверт с извещением о гибели отца во время воздушной бомбардировки.
Убитый горем, он отправился к Вальрозе.
Прочитав скорбное извещение, Вальрозе долго молчал, стиснув зубы, он, очевидно, искренне сочувствовал приятелю. Потом он встал из-за стола, сел рядом с Самариным и обнял его за плечи.
- Вальтер... Вальтер... Бедный Вальтер, - тихо говорил он, прикасаясь щекой к его щеке. - Кто верит в бога, тем, наверно, легче, они говорят: все от бога... Но мы с тобой знаем: все от войны. Ее главный след - могилы, могилы, могилы... Сыновья теряют отцов, отцы - сыновей...
Самарин слушал его и думал: этот новоиспеченный гестаповец не прошел черную школу своей службы и еще может быть человеком. Вальрозе будто подслушал его мысли - резко встал и произнес каким-то чужим, злым голосом:
- Месть, Вальтер!.. Только месть - "наше успокоение! Только месть!
- За меня придется мстить тебе, я - безоружный...
- Ничего, Вальтер. Делай свое дело, ведь оно для немцев...
- Разве что...
В соседней комнате послышались возбужденные голоса, топот ног, и в кабинет Вальрозе вошел мужчина в штатском. Еще в дверях он на ходу выбросил вперед руку, прошел к столу и уже открыл рот, но, увидев Самарина, запнулся.
- Докладывайте! - приказал Вальрозе,
- Задержали одного типа... Патруль хотел проверить его документы, а он бросился бежать. Я его перехватил. Документов у него нет. Но вот что поважнее документов - там, где он бежал по путям, подобран сверток, в котором оказался наган. Он от свертка отрекается.
- Проверить по отпечаткам пальцев.
- Обертка матерчатая.
- А на самом оружии?
- Боюсь, захватали, когда смотрели наши...
- Идиоты... Где он?
В кабинет ввели парня лет двадцати пяти, в ватнике, без шапки, взмокшие русые волосы по самые глаза облепляли его раскрасневшееся лицо. Патрульные держали его за руки. Парень знал только латышский, и допрос шел с переводчиком.
- Фамилия? Имя? - крикнул Вальрозе. Его вообще было не узнать - лицо от злости точно заострилось.
- Цирулис. Петр. - Парень вырвал у патрульного руку и пятерней откинул с лица волосы,
- Что делал на вокзале?
- Только что приехал из Цесиса, - уверенно ответил парень.
- Зачем приехал?
- Искать работу.
- Что делал в Цесисе?
- Работал на строительстве дороги... у ваших.
- Почему бросил работу?
- Все сделали, и нас - местных - отпустили.
- А зачем тебе понадобился наган?
- Я уже говорил - это не мое.
- Дурак. Мы проверим по отпечаткам пальцев, и тогда тебе будет хуже. Лучше сознавайся сейчас.
- Что хотите делайте, наган не мой.
- Где собирался жить в Риге?
- Где придется. Сперва надо работу найти.
- Почему у тебя нет документов?
- А какие у меня могут быть документы? Я крестьянин, службы у меня нет.
- А почему же ты не пашешь землю, а разъезжаешь?
- Кто же пашет, когда еще снег лежит? - улыбнулся парень. - А ко времени я вернусь.
Он отвечал спокойно, уверенно и все время пытался высвободить руки. Самарин был почти уверен, что наган его и что приехал он в Ригу совсем не для того, чтобы искать работу. Но что можно для него сделать? Как ему помочь?
Вальрозе, возможно, из-за Самарина не захотел больше возиться с задержанным и приказал отправить его в городскую комендатуру. Когда парня увели, он вздохнул и сказал:
- Что ни день, ловим таких вот...
- Кто они?
- Чаще бродяги, а попадаются и красные сволочи. Этот, наверно, такой.
- Почему? Его ответы весьма правдоподобны, а твои люди не видели же, что сверток бросил он?
- Не видели, потому что слепые! - со злостью ответил Вальрозе, - Патрульную службу несут солдаты, отлежавшие в госпиталях. Отожрались там и теперь ничего, кроме ног у девочек, не видят. Поэтому и взрываются виллы. Да черт с ним! Я сейчас смотрел на него, а все помнил о твоем отце. Честное слово, я бы ему сам пулю в лоб всадил за твоего отца. Ведь в его нагане была приготовлена смерть для кого-то из нас. Но ничего, его расколют как миленького, и он свое получит...
Они долго молчали. Самарин сидел склонив голову и думал об этом парне - вот еще одна жертва. А видно, что парень хороший, смелый. Надо о нем хотя бы сообщить Рудзиту - может, парень шел к нему?.. Усилием воли оборвал эти мысли - нужно было возвращаться в другую жизнь и в мир совершенно иных дел.
- Беспокойная у тебя служба, - сочувственно сказал Самарин.
- Но спокойнее, чем у тех ребят, что ехали тогда со мной в поезде. Недавно я получил письмо - еще двоих похоронили... - Вальрозе стукнул кулаком по столу и почти закричал: - Русские - это бандиты, а не солдаты! Если бы они воевали честно, мы бы их давно на колени поставили!
- Что на фронтах? - выждав немного, спросил Самарин.
- То-то и дело, Вальтер, что и там не все ладно... Чего стоит один Сталинград! Я видел офицера оттуда, он рассказывал, что русские превратили этот город в кровавую мясорубку...
- Да, черт возьми, не думал я, что все так затянется, - печально проговорил Самарин. - А чем дальше, тем мне - невоюющему - все тяжелее.
- А может, наоборот? - вдруг спросил Вальрозе. - Нет ли у тебя оснований благодарить свою судьбу?
- А отец?.. Мучает бессилие... И еще мысль, что если все это протянется еще, горя от жертв станет больше, чем радости от приобретений.
- Я тоже об этом думаю... - признался Вальрозе и утешающе улыбнулся: - Но ты-то как раз и делаешь приобретения для Германии, для немцев.
- Мои дела мышиные, - махнул рукой Самарин. - Твой отец не пишет?
Лицо у Вальрозе потемнело.
- Пишет. Но ничего радостного, то, что обещал, сейчас сделать нельзя. И я, в общем, понимаю. Ты знаешь, за тот взрыв в Межа-парке на фронт отправили около двадцати наших...
- Хочется быть хоть немного ближе к войне, - вздохнул Самарин.
- Подождем, Вальтер. Обстановка разрядится, и все будет в порядке.
В отношении следующей встречи с Осиповым Самарин решил инициативы не проявлять и ждать шага с его стороны. Занимался коммерцией...
Однажды хозяин квартиры Леиньш сказал Самарину, что тот непонятный русский, что проживает в этом доме в немецким корпусе, попросил номер его телефона, и отказать он не мог.
- Следовало сначала спросить разрешения у меня! - строго выговорил Самарин. - Я ему нужен, а мне он не нужен. Наконец, мало ли кто попросит.
- Слушаюсь... учту на будущее... Но ей-богу, он же какая-то ваша шишка.
Самарин был уверен, что Леиньш об этом разговоре Осипову сообщит. И не ошибся. Когда следующим утром Осипов позвонил, он начал разговор именно с этого.
- Хотя вам я и не нужен, но звоню, - весело начал он.
- Почему вы решили, что не нужны мне? - удивился Самарин.
- Ладно, не будем в это углубляться. Есть предложение: сегодня воскресенье, я надеюсь, что в этот день отдыхают и коммерсанты. Давайте вместе позавтракаем где-нибудь, а затем пойдем смотреть ледоход на Даугаве. Моя служанка сообщила, что лед тронулся сегодня ночью. С детства обожаю наблюдать ледоход.
- Лично я ледохода никогда не видел, - ответил Самарин. - Но дело в том, что мы с известным вам моим приятелем из гестапо условились сегодня поиграть на биллиарде. Правда, вчера он мне наш уговор что-то не подтвердил. Я сейчас ему позвоню и потом перезвоню вам.
- Я жду.
Прошло минут десять, Самарин ему не звонил, и снова последовал звонок Осипова. Они условились через полчаса встретиться во дворе...
Завтракали в маленьком кафе в старом городе.
- Я всегда здесь завтракаю, - оживленно говорил Осипов. - Не люблю фешенебельных ресторанов с их оперно-фрачным персоналом. Там и себя чувствуешь тоже персонажем спектакля, роль которого определена размером твоего заказа, А здесь почти как дома. И я очень рад, что отпал ваш биллиард.
- Оказывается, приятель сегодня работает.
- О-о, в гестапо истинные труженики! - усмехнулся Осипов. - А мой начальник сам блюдет воскресенье, как священник, и от нас требует. Говорит, что раз в неделю мозги надо раскручивать в обратную сторону. Сам он это делает посредством верховой езды в Межа-парке. Я же в этот день сплю до отвала, а потом - книги. Черт побери, с помощью книг можно уйти так далеко от реальности, что потом трудно к ней вернуться... - Он посмотрел в окно и сказал: - А денек что-то хмурится. Впрочем, моя служанка сказала, что, когда ледоход, обязательно пасмурно.
За окном была кривая улочка, тесно сжатая темными от времени, точно прокопченными домами с черепичными крышами, над которыми низко ползли грязные тучи. И веяло от этой улочки, как от каменного ущелья, необъяснимой холодной тоской.