Шарп сидел. Он слышал, как ноги генерала волочатся по лестнице, слышал, как невдалеке открылась дверь, слышал скрип рессор кареты, а затем удаляющийся стук копыт. Он уставился на бумагу с честным словом, на непонятные французские слова, и чувствовал искушение разделить коляску с Элен.
Дверь открылась.
Она улыбнулась:
- Я велела им вернуться за мной через три часа. - Она постучала в дверь, и Шарп услышал, как снаружи задвинули засов. Она посмотрела на него, склонив голову набок, подошла к кровати, села и подняла ногу, чтобы снять туфлю. - Иди в постель, Ричард, ради Христа, иди в постель!
Он прихватил бутылку шампанского, и она рассмеялась.
- Ты видишь, как хорошо быть военнопленным во Франции?
Он улыбнулся и поднял перевязанную правую руку.
- Тебе придется раздеть меня.
- Я готова на это, Ричард. Иди сюда.
Он подошел. Он видел, как был развязан белый шнурок, платье упало вниз, она стояла обнаженная в багровом солнечном свете. Ее руки добрались до его куртки, затем опрокинули его на кровать, в ее объятия…
***
Она курила сигару. Лежала на спине и пускала кольца дыма в потолок.
- Я тренировалась несколько месяцев.
- Ты очень хороша.
- И в том, чтобы пускать кольца дыма - тоже. - Она хихикнула. - А ты не так уж пьян.
- И ты. - Он наливал шампанское ей в пупок и пил. - Чувствуешь пузырьки?
- Да.
- Я тебе не верю.
Она ничего не говорила несколько секунд, а потом, внезапно изменившимся голосом, который заставил его оставить свою игру, чтобы посмотреть на нее, сказала ему, что это майор Дюко заставил ее написать письмо, которое вызвало поединок.
Шарп посмотрел в серые глаза.
- Я знаю.
- Иди сюда. - Она указала на подушку возле нее, а когда он лег рядом, она укрыла их обоих простыней и положила на него ногу. - Ты пьян?
- Нет.
- Тогда слушай.
И она стала рассказывать. Она рассказала о договоре между заключенным в тюрьму испанским королем и императором Наполеоном. Она рассказала об участии Дюко в подготовке договора, о статьях договора, которые, если он будет подписан, вынудят британцев уйти из Испании. - Ты понимаешь?
- Да. Но какое…
- …это имеет отношение к тому письму? - Закончила она его вопрос и пожала плечами. - Я не знаю. - Она бросила сигару на пол и обняла его за талию. - Я ничего не знаю, я только предполагаю, что инквизитор должен был помогать Дюко, и я предполагаю, что мои деньги - цена той помощи.
Он смотрел в ее сияющее, прекрасное лицо и пытался понять, было ли сказанное правдой. Он не мог решить. В этом было куда больше смысла, чем в ее прежнем рассказе, но он знал, что эта умная женщина была искусной лгуньей.
- Почему ты говоришь мне об этом?
Она не отвечала на вопрос, вместо этого она спросила, понравился ли ему майор Монбран. Шарп пожал плечами.
- Думаю, что да.
Она приподнялась, опершись на локоть, простыня соскользнула вниз. Было уже почти темно, и Шарп зажег свечу у кровати. Она перегнулась через него, чтобы прикурить новую сигару от ее пламени, и он прижался губами к ее груди.
- Ричард! Ты можешь быть серьезным?
- Я серьезен.
- Зачем, ты думаешь, Монбран был здесь?
- Я не знаю.
- Христос! Думай, ты, глупый педераст! - Она склонилась над ним. - Монбран - один из людей Жозефа, а Жозеф - король Испании! Ему это нравится, нравится называться "Вашим Величеством"! Он не хочет оставить Испанию. Даже если мы сможем удержать лишь часть Испании, у него есть свое королевство, но теперь его брат планирует вытащить трон из-под его задницы и отдать его Фердинанду. Ты понимаешь?
- Я понимаю. Но зачем говорить это мне?
- Потому что ты должен помешать этому. - Она сняла табачную крошку с губы и бросила ему на грудь. - Ты подпишешь бумагу с честным словом и поедешь со мной. Потом ты убежишь. Монбран поможет, он знает об этом. Весь это разговор о путешествии через Францию был для Рауля. Вместо этого мы хотим, чтобы ты убежал. - Ее пальцы поглаживали его грудь. - Ты пойдешь к Веллингтону. Я дам тебе письмо и Монбран подпишет его. - Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. - Ты убежишь с нашей помощью, ты идешь к Веллингтону, и если он сделает публичное заявление, он помешает заключению договора. Никто не посмеет поддерживать его. Только Фердинанд может заставить глупых ублюдков принять договор, но если Артур заставит испанцев объявить об этом теперь, когда договор еще не принят, то тогда его никогда не подпишут. Таким образом, ты остановишь это, ты понимаешь?
Он нахмурился.
- Почему Жозеф не помешает договору?
- Потому что его брат уничтожит его! Они все боятся Наполеона. Но если ты скажешь Веллингтону, тогда никто не сможет обвинить Жозефа.
- Почему тогда вы не обменяете меня?
Казалось, вопрос ее рассердил.
- Мы не можем. Дюко не позволит этого. Он хочет выставить тебя в Париже как доказательство британского коварства. Кроме того, ты думаешь, что мы когда-нибудь обменяем такого как ты?
- Но вы позволите мне убежать.
- Потому что тогда Дюко проиграет. Потому что у Жозефа останется клочок Испании, и он отдаст мне мои фургоны! - Она подмигнула ему. - Монбран еще и заплатит тебе.
- Но разве ты не говорила, что договор спасет Францию?
- Христос и святое распятие! И я буду бедна, и половина людей Жозефа лишится всего! Нам нужно только это лето, Ричард, и это - все! Кроме того, это ведь ублюдок Дюко устроил так, что меня арестовали, а тебя почти повесили! Я хочу, чтобы Дюко поставили к стенке, я ужасно хочу этого, Ричард, у меня просто в кишках свербит. В следующем году они могут заключить свой проклятый договор, но не теперь, когда Пьер Дюко еще не умер.
- И ты хочешь свои деньги.
- Я хочу свой дом.
- Паштет из жаворонков и мед?
- И ты можешь приехать ко мне из Англии. Мы заплатим тебе, Ричард. Две тысячи гиней - золотом или ассигнациями, или чем-нибудь еще. Только подпиши бумагу, и мы сделаем остальное. - Она смотрела на него, когда он встал и, как был голый, отошел и сел у окна. - Хорошо?
- Если я нарушу честное слово, у меня не останется чести.
- Богу плевать на честь. Три тысячи!
Он обернулся к ней. Она тянулась к нему, обнаженная, ее лицо светилось ожиданием. Ее тело, такое красивое, было в пятнах света и тени от свечи. Он задавался вопросом, чувствовала ли она что-нибудь, когда он обнимал ее.
- Ты хочешь, чтобы я продал свою честь?
Она бросила в него сигару.
- Ради твоей страны. Ради меня! В любом случае, это не бесчестье!
- Как это?
- Монбран написал твое имя с орфографическими ошибками нарочно. Это не твое честное слово.
Он отвернулся от нее. Карета въехала во внутренний двор между странными кучами боеприпасов.
Она услышала это, выругалась и начала одеваться.
- Ты поможешь мне застегнуться?
- Попытаюсь. - Он повозился со своей перевязанной рукой с ее воротником, затем развернул ее. Он смотрел ей в глаза, а она приподнялась и поцеловала его.
- Сделай это для меня, Ричард. Прикончи Дюко и этого ублюдка инквизитора и верни себе свою карьеру. - Она положила его руку к себе на грудь и прижала ее. - Через два или три года война будет закончена! Приезжай ко мне тогда. Обещаешь мне?
Она была красивее, чем мечта, прекрасней, чем звезды зимой, мягче, чем дневной свет. Она поцеловала его теплыми губами.
- Приезжай ко мне, когда все будет кончено.
- Приехать к тебе?
Она чуть улыбнулась. Она была самой красивой сердцеедкой, и она шепнула ему на ухо, прижимаясь теплой щекой:
- Я люблю тебя, Ричард. Сделай это для меня и приезжай ко мне.
В дверь постучали. Она крикнула, чтобы подождали, и пригладила волосы.
- Ты приедешь ко мне?
- Ты знаешь, что приеду.
Она указала на бумагу.
- Тогда подпиши, Ричард. Ради нас обоих! Подпиши! - Она улыбнулась его наготе, показала жестом, чтобы он встал за дверью, и затем ушла в ночь.
***
Шарп упорно пил, и его настроение ухудшалось. Он думал о преданной чести, о женщине, которая обещала исполнить его самые заветные мечты, о договоре, который изгонит британскую армию из Испании. Он надел штаны и куртку, зажег больше свечей, и тем не менее он так и не подписал честное слово.
Он решил, что он слишком пьян, чтобы подписывать. После того, как Элен уехала, он прикончил две бутылки вина.
Он подошел к столу, удивляясь, что еще может стоять на ногах, и понес две бутылки к окну, рассуждая про себя, что, взяв сразу две, он уберегает себя от нового сложного похода через комнату, когда прикончит первую. Рассуждение казалось ему чрезвычайно умным. Он гордился им. Он прислонился головой к оконной раме. Где-то смеялась женщина - она явно испытывал удовольствие, и Шарп чувствовал, что ревнует.
- Элен. - Сказал он громко. - Элен, Элен, Элен.
Он пил, больше не беспокоясь о стакане. Если он подпишет честное слово, думал он, то он сможет быть с нею нескольких дней. Вериньи не может быть рядом все время. Они могут заняться любовью в ее карете, задернув занавески.
Он лишится чести. Он нарушит честное слово. Никакой чести не останется у него, если он сделает это, никакой.
И все же он спасет Великобританию от поражения ценой его чести. Он может сделать Элен богатой ценой его чести. И, добившись поражения Дюко, он может опозорить его, а возможно, как сказала Элен, добиться, что его поставят к стенке и расстреляют. И все ценой его чести.
Он думал о Дюко и поднял бутылку, салютуя ночи.
- Ублюдок!
Он широко зевал, пил снова и пытался сосредоточить взгляд на освещенном окне в цитадели, но взгляд скользил по диагонали вправо. Он задумался. Возможно, она подразумевала это, думал он, возможно она действительно любит его. Он иногда думал, что она была предательской сукой, красивой как черт - но даже предательские суки должны любить кого-то, не так ли? Он задавался вопросом, является ли любовь признаком слабости, затем он думал, что это не так, а затем он не помнил уже, о чем он думал, и снова пил из бутылки.
Он задавался вопросом, хотела ли бы Антония иметь французскую аристократку в качестве мачехи. Он выпил за эту мысль. Он пил за паштет из жаворонков и белое вино, за ее тело в его объятиях, за ее дыхание в его горле, и ему было жаль, что ее нет больше здесь, и он пил вино, потому что оно могло скрасить одиночество после ее ухода.
За окном, на северо-западе, как ему показалось, было какое-то свечение в небе. Он заметил его, задумчиво глядел на него и думал, что свечение в небе заслуживает, чтобы за него выпить. Он поднял бутылку и выпил. Он чувствовал, что его тошнит. Он думал, что ему было бы лучше, если бы он проблевался, но он не мог себя заставить дойти до ведра, которое ради приличия было спрятано за ширмой, сколоченной из старых ящиков. Они все смеялись, когда Монбран использовал ведро и, казалось, будет мочиться вечно. Он засмеялся снова. Она любит его. Она любит его. Она любит его.
Он закрыл глаза.
Потом он резко поднял голову, открыл глаза, и уставился на большое красное зарево в небе. Он знал, что это. Это костры военного лагеря, видные издалека, они отражаются от облаков, которые угрожают дождем. Британцы были на севере и на западе, достаточно близко, чтобы в облаках были видны отражения их костров, достаточно близко, чтобы заставить отступать французскую армию, этот бродячий бордель. Он засмеялся и выпил снова.
Он бросил пустую бутылку во внутренний двор и услышал, как она разбилась о камни и что-то закричал часовой. Шарп крикнул в ответ:
- Мignon! Mignon!
Он поднял следующую бутылку.
- Ты не должен пить ее, - сказал он себе, но затем решил, что будет ужасной потерей, если он не сделает этого. Он подумал, что может выпить ее в постели и встал.
Он держался за стену. Все внезапно казалось ясным и изумительно четким в свете выпитого. Король Жозеф и Монбран хотят, чтобы он убежал. Монбран - придворный. Монбран знает о чести больше, чем Шарп, таким образом, это будет хорошо, если он нарушит честное слово. Он убежит. Он вернется к британской армии, и он будет богат, и он женится на маркизе, когда война кончится, потому что даже предательские суки должны любить кого-то, и он не может вынести мысль, что она любит кого-то другого. Он выпил за эту мысль. Паштет из жаворонков и мед, думал он, и вино. Больше вина. Всегда больше вина - и тут он оттолкнулся от стены, устремился к кровати, и упал, не дойдя пару шагов. Ему удалось спасти бутылку.
Он сидел возле узкой кровати, на которой он любил ее в этот день.
- Я люблю тебя, - сказал он. Он натянул одеяло на плечи и выпил еще немного. Все было так просто. Спасение и победа, брак и богатство. Удача была с ним. Так было всегда. Он улыбнулся и поднял бутылку.
Он выпил еще вина, только чтобы доказать, что он может сделать это, и затем, когда он торжествуя думал, что ему осталось продумать пару мелочей, чтобы принять окончательное решение, его голова откинулась на кровать, бутылка покатилась, и он уснул пьяным сном.
Глава 17
Утро наступило как печальный стон. Он лежал, завернувшись в одеяло, возле кровати. Утренний свет был невыносим.
Он выругался и закрыл глаза.
Кто-то в замке бил кувалдой, и удары звоном отдавались у него в черепе.
- О, Боже!
Он опять открыл глаза. Бутылка вина лежала рядом с ним на полу, остаток вина у горлышка бутылки был темным от осадка. Он застонал снова.
Он откинул голову на кровать и смерил взглядом побеленный потолок. Молотили, казалось, прямо у него в комнате. Он не мог представить, что можно чувствовать себя так ужасно. Его глаза словно хотели вырваться из глазниц, во рту было грязнее, чем в камере, куда Дюко поместил его поначалу, в желудке сплошная кислота, а в кишках - вода.
- О, Боже!
Он услышал, как гремит засов на двери, но не обернулся.
- Bonjour, m’sieu! - Это был веселый молодой охранник.
Шарп медленно повернулся, чувствуя дикую боль в шее.
- Иисус…
Охранник рассмеялся.
- Нет, m’sieu. C’est moi. - Он поставил тазик на стол и имитировал бритье. - Oui, m’sieu?
- Oui.
Шарп встал. Он качался на слабых ногах и жалел, что не остался лежать на полу. Он остановил охранника.
- Минуту! Подожди! - Он зашел за ширму, ухватился за нее, и его стошнило.
- Иисус!
- M’sieu?
- Все в порядке! Нормально! Который час?
- M’sieu?
Шарп попытался вспомнить слово. Он разгибал пальцы на левой руке.
- L’heure est?
- Ах! C’est six figures, m’sieu.
- Сиз?
Солдат показал шесть пальцев, Шарп кивнул и плюнул в окно.
Молодой охранник, казалась, был счастлив, брея английского офицера. Он делал это умело, болтая непонятно и весело, покуда намыливал, брил, смывал пену и вытирал лицо полотенцем. Шарп же думал о том, что мог бы пнуть коленом мальчишку в живот, взять его мушкет, застрелить часового за дверью и оказаться во внутреннем дворе через десять секунд. Наверняка там бы нашлась хоть какая-то лошадь, и при удаче он мог бы оказаться далеко за воротами, прежде чем охрана поймет, что случилось.
С другой стороны он был не в настроении для утреннего мордобоя, и ему казалось слишком грубым нападать на веселого человека, который так умело брил его. Кроме того, ему нужен завтрак. Ему чертовски нужен завтрак.
Мальчик вытер лицо Шарпа насухо и улыбнулся.
- Bonjour!
Он выкатился за двери с тазиком и полотенцем, вернулся мгновение спустя за мушкетом, который забыл возле Шарпа. Он помахал на прощанье и закрыл дверь, не потрудившись запереть ее.
Удары кувалды все еще отозвались эхом в комнате. Он выглянул в окно и увидел, что там, где часовые отмеряли свои однообразные шаги вдоль крепостных валов, разрушают пушки, которые бросили вызов Веллингтону в прошлом году. Их цапфы - большие выступы, которые удерживают стволы на лафетах, - спиливали. Когда ножовки прорезали металл до половины, молотобоец изо всей силы бил кувалдой, чтобы сломать чистую бронзу. Удары убийственно гремели во внутреннем дворе. Удостоверившись, что пушки уже не поддаются ремонту, их заклепывали, а затем втаскивали на крепостные валы, чтобы сбросить на крутые скалы внизу. Шум был невыносим. Он застонал.
- О, Боже!
Шарп лежал на кровати. Он никогда не будет пить снова, никогда. С другой стороны, конечно, волосы собаки, которая укусила тебя, - единственное верное средство против бешенства. Половина британской армии пьянствует на привале и готова встретить новый день, только похмелившись остатками вчерашней выпивки. Он открыл один глаз и посмотрел уныло на нераспечатанную бутылку шампанского на столе.
Он взял бутылку, долго нахмурившись смотрел на нее, потом пожал плечами. Зажал бутылку между ног и выкрутил пробку левой рукой. Она вылетела с хлопком. Небольшое усилие, понадобившееся, чтобы вытащить пробку, показало, что он слаб как котенок. Шампанское пенилось на его штанах.
Он попробовал его. Оно смыло привкус рвоты во рту. Оно даже имело приятный вкус. Он выпил еще немного.
Он снова лег с бутылкой шампанского в левой руке, и вспомнил про честное слово. Предполагалось, что он подпишет его, и тогда его спасение будет устроено французами, которые не хотят мира с Испанией. Однако утром все это казалось куда сложнее. Он твердо знал, что, подписав бумагу а затем сбежав, он пожертвует своей честью.
Дверь снова открылась, и он лежал неподвижно, покуда завтрак, доставленный милостью генерала Вериньи, был расставлен на столе. Он знал, что там будет. Горячий шоколад, хлеб, масло и сыр.
- Mercy.