– Господин, нам не велено было приносить вам оружие. Монахи держались весьма напряженно, словно ожидали вспышки гнева. Но Сигеру лишь смиренно кивнул. Конечно, после всего того, что он натворил, ему не позволят явиться к Гэндзи с оружием. Он двинулся следом за монахами туда, где ожидал его князь.
– Стойте! – велел Гэндзи.
Сигеру остановился. Возможно, ему даже не позволят войти в шатер. Он не видел подготовленного места для казни. Но это еще ничего не означало. Гэндзи мог отказаться от церемонии. Два самурая, приехавшие с князем из Эдо, могут просто зарубить безумца на месте – и дело с концом.
Гэндзи повернулся к Сохаку:
– Как вы могли допустить, чтобы благородный вассал предстал передо мною полуголым?
– Князь Гэндзи, – взмолился Сохаку, – молю вас, будьте осторожны! Он уже убил или искалечил пятерых ваших людей!
Гэндзи продолжал молча взирать на настоятеля.
Сохаку, поняв, что выбора у него нет, поклонился князю, потом кивнул Таро. Таро сбегал в оружейную и вернулся с двумя мечами – длинным катана и более коротким вакидзаси. Поклонившись Сигеру, Таро вручил ему оружие.
Когда Сигеру заткнул мечи за пояс, Сохаку едва заметно изменил позу. Если Сигеру обратит оружие против Гэндзи, он, Сохаку, закроет князя собой. Тогда у Хидё и Симоды, единственных, кто здесь при оружии, появится шанс убить Сигеру – если, конечно, они смогут сделать это. По крайней мере, они его задержат, а монахи тем временем навалятся на безумца всей кучей и не дадут добраться до Гэндзи. Хотя Сохаку и стал настоятелем дзэнского монастыря, он не слишком далеко продвинулся к просветлению. Дзэн не учит о посмертии. И теперь, когда перед ним предстала явственная возможность перейти из этого мира в иной, Сохаку мысленно вознес молитву секты хонгандзи. Наму Амида буцу! Да пребудет со мной благословение будды Беспредельного Света. Да укажет мне Сострадательный путь в Чистую землю. Но даже молясь, Сохаку бдительно следил за каждым движением Сигеру, приближавшегося к сидящему князю.
Сигеру опустился на колени на циновку, расстеленную перед помостом, и низко поклонился. Он впервые видел своего племянника после того, как правление княжеством Акаока перешло к нему. В обычных обстоятельствах эта встреча протекала бы очень торжественно. Они обменялись бы дарами, и Сигеру, подобно прочим вассалам, провозгласил бы, что клянется от своего имени и от имени своей i семьи служить новому князю. Но нынешние обстоятельства никак нельзя было назвать нормальными. Гэндзи стал князем потому, что Сигеру отравил предыдущего князя, своего отца. И семьи, чтобы клясться от ее имени, у него тоже не было, – он всех перебил собственными руками. Сигеру застыл, прижавшись лбом к полу. Это суд. Это должен быть суд. Сигеру сидел, опустив голову, и ждал смертного приговора.
– Ну что ж, дядя, – тихо произнес Гэндзи, – давай покончим с этим, чтобы можно было поговорить о деле. – И добавил уже погромче: – Окумити Сигеру, почему ты захватил оружейную этого храма?
Сигеру поднял голову. Он даже рот приоткрыл от изумления. Почему Гэндзи завел речь о такой мелочи?
Гэндзи кивнул, как будто Сигеру и вправду что-то ответил.
– Понятно. А почему ты пришел к выводу, что оружие недостаточно хорошо охраняется?
– Господин… – только и смог прохрипеть Сигеру.
– Неплохо исполнено, – одобрил Гэндзи. – Столь ревностная защита нашего оружия должна служить примером для всех. Теперь перейдем к следующему вопросу. Как тебе известно, я удостоился высокой чести принять правление нашим родовым княжеством. Все прочие вассалы уже поклялись мне в верности. Принесешь ли ты мне подобную клятву?
Сигеру оглядел присутствующих. Все казались столь же потрясенными, как и он сам. По виду Сохаку можно было предположить, что с настоятелем случился сердечный приступ.
Гэндзи подался вперед и тихо произнес:
– Дядя, сделай, что полагается, и покончим с этим.
Сигеру еще раз поклонился до самой земли, выпрямился и потянулся за мечами.
Все присутствующие подхватились и ринулись к Сигеру. Все, кроме Гэндзи.
– Вы пришли сюда, чтобы познать пути древних мастеров дзэн, – гневно зазвенел его голос, – освободить свое сознание от иллюзий и увидеть мир таким, каков он есть! И что я вижу? Вы дергаетесь и скачете, словно неприкасаемые, которых грызут вши! Чем вы занимались целых полгода?
Он смотрел на монахов до тех пор, пока те не вернулись на свои места.
Сигеру извлек мечи из-за пояса, не вынимая их из ножен. Поклонившись и подняв оружие над головой, он на коленях придвинулся к краю помоста. Это выглядело так, словно он подносит свои мечи в дар. Сигеру не знал, что сказать, а потому промолчал.
– Благодарю тебя, – сказал Гэндзи.
Он принял мечи и положил их на помост слева от себя. Потом он повернулся вправо и взял другую пару. Сигеру мгновенно узнал клинки. Их создал в конце периода Камакура великий кузнец Кунимицу. В сражении при Сэки-гахаре Нагамаса умер, сжимая в руках эти мечи. И с тех пор их никто не носил.
– Приближаются тяжелые времена. – Гэндзи протянул мечи Сигеру. – Нам предстоит заплатить все долги кармы. Встанешь ли ты рядом со мной в грядущей битве?
Сигеру давно уже забыл те времена, когда его руки дрожали под тяжестью оружия, словно у ребенка. Но сейчас, когда он принял священные мечи, они затряслись.
– Да, князь Гэндзи.
Сигеру поднял мечи своих предков и низко поклонился.
Кровь застыла в жилах Сохаку. Его князь только что принял вассальную клятву от человека, собственными руками поставившего древний род на грань исчезновения. Клятву того, кто убил родного отца, жену и собственных детей. Самого непредсказуемого и самого опасного безумца во всей Японии.
Одним-единственным поступком князь Гэндзи обрек себя на погибель – себя и всех, кто последует за ним.
* * *
Эмилия сидела у кровати Цефании и держала его за руку. Рука была холодной и тяжелой. За минувший час она сделалась еще более жесткой. Лицо проповедника стало спокойным и безмятежным, словно у спящего младенца, – и серым, словно его высекли из гранита. Цефанию закутали в надушенное покрывало. В углах комнаты постоянно горели сандаловые благовония. Но все это не могло заглушить гнилостного запаха, исходящего от разлагающейся плоти. Напротив, из-за постоянного соседства с ароматическими курениями зловоние делалось еще более тяжелым и удушливым, Эмилия едва справлялась с тошнотой, с подкатывающим к самому горлу привкусом желчи.
– Это было явлено мне в видении, – сказал Кромвель. Он больше не чувствовал боли. Точнее говоря, он вообще больше не ощущал собственного тела. Из пяти чувств у него осталось всего два. Он видел парящую над ним Эмилию. От девушки исходило сияние. Золотые волосы превратились в ореол вокруг прекрасного лица. И еще он слышал гром шагов приближающегося ангельского воинства.
– Я не умру от этой раны.
– Ты благословен, Цефания.
Эмилия улыбнулась раненому. Раз это приносит ему утешение, зачем его разубеждать? Всю предыдущую ночь он корчился и кричал от боли. Теперь он успокоился, и это только к лучшему.
– Ангелы не похожи на нас, – продолжал Кромвель. – Они выглядят совсем не как прекрасные люди с белыми крыльями. Вовсе нет. Они непостижимы и невообразимы. Они ярче солнца. Они стремительны и оглушающи.
Наконец-то он понял, что означают слова Откровения.
– "От огня, дыма и серы". Как написано, так и будет. Убийства, чародейства, прелюбодеяния, кражи. Это место проклято. Когда ангелы придут, праведные будут вознесены, а нераскаявшиеся сожжены, разорваны на части и забыты.
Эмилию удивило, как тихо и спокойно Цефания произнес эти жуткие слова. Раньше, до ранения, он обычно изъяснялся куда более вычурно и истерично. Тогда на лбу у него выступали капли пота, и без того выкаченные глаза выпучивались еще сильнее, на лбу и шее набухали жилы, и казалось, будто они вот-вот лопнут, а с губ вместе с возгласами срывались брызги слюны. Теперь же Цефания был исполнен покоя.
– Тогда давай помолимся за всех раскаявшихся, – сказала Эмилия. – Ведь всякому из нас есть в чем покаяться…
* * *
Лукас Гибсон был хозяином фермы, находившейся в Яблоневой долине, в пятнадцати милях севернее Олбани. Он познакомился с Шарлоттой Дюпэй, своей дальней родственницей из Нового Орлеана, в Балтиморе, на похоронах деда. Лукасу – красивому, флегматичному, не по годам солидному – исполнилось тогда двадцать два года. Шарлотта, которая, подобно многим девушкам-южанкам, чересчур увлекалась книгами Вальтера Скотта, была романтичной златоволосой красавицей четырнадцати лет от роду. Решив, что она встретила своего Айвенго, Шарлотта вышла за него замуж и сделалась хозяйкой ста акров яблоневого сада, свинарника и курятника. Их первый ребенок, Эмилия, родился через девять месяцев и один день после свадьбы. К этому времени Шарлотта уже успела разочароваться в своем славном саксонском рыцаре и принялась почти против воли мечтать о злом, но неукротимо страстном храмовнике де Буагильбере.
Когда уже самой Эмилии исполнилось четырнадцать, ее отец погиб из-за несчастного случая в саду. Он упал с лестницы. Это было очень странно: Лукас славился среди сборщиков фруктов своей ловкостью и никогда прежде с лестницы не падал; во всяком случае, никогда на памяти Эмилии. Да и выглядело тело погибшего как-то странно. Затылок был разбит так сильно, что обломки кости вдавились внутрь. Ну да, конечно, человек вполне может умереть, упав с высоты пятнадцати футов. Но в то, что он ударился головой о землю с такой силой, почему-то не верилось. Однако же это случилось. Отец умер, мать овдовела, а Эмилия и два ее младших брата осиротели.
Не успела отцовская могила порасти травой, а десятник, работавший у них на ферме, уже начал наведываться к матери по ночам. Они не могли обвенчаться, пока не пройдет полгода положенного траура. У матери начал округляться живот. А потом начались побои. Крики страсти, оглашавшие ночь, сменились криками боли и ужаса.
– Нет! Джед, пожалуйста! Джед! Не надо! Не надо! Ну пожалуйста!
Эмилия с братьями прижимались друг к другу и плакали. Они никогда при этом не слышали ни единого звука, исходящего от их отчима, – лишь полный страха голос матери. Иногда наутро лицо матери оказывалось покрыто синяками. Сперва Шарлотта пыталась скрыть их от детей – припудрить, перевязать или рассказать, будто она оступилась в темноте.
– Я такая неуклюжая, – говорила она.
Но дела становились все хуже и хуже, и вскоре уже ни пудра, ни повязки, ни выдумки не могли скрыть правду. Нос у матери был сломан. Два раза. Вечно разбитые губы заплыли. Она лишилась передних зубов. Порой она хромала, а случалось, и вовсе не могла встать с постели. Ребенок родился мертвым. За один кошмарный год их красавица мать превратилась в скрюченную старую каргу.
Их больше не приглашали на общие празднества. Соседи перестали заходить к ним в гости. Лучшие сборщики фруктов ушли от них. Их сад, прославившийся своими сладкими яблоками на всю долину, стал чахнуть.
А потом отчим принялся за них.
Он порол братьев Эмилии тонким кожаным ремнем – до крови. Если мальчики не могли больше стоять на ногах, отчим привязывал их к яблоневой колоде и сек еще страшнее. Он наказывал их за то, что они не выполнили свою работу, или сделали ее плохо, или не покормили цыплят, или насыпали им слишком много корма, или оставили плохие яблоки в ящике с хорошими, и те пропали. Трудно было понять, за что именно их карают. Отчим никогда этого не объяснял.
Он не трогал одну лишь Эмилию. Когда она лечила братьев, те спрашивали ее: почему? Почему он бьет их? Почему он не бьет ее? Эмилия этого не знала. Страх и вина терзали ее с равной силой.
В канун своего пятнадцатого дня рождения Эмилия осталась одна в детской. Братьев на неделю заперли в погреб, невесть за какие прегрешения. Эмилия слышала, как они там плачут. Мать слегла; у нее началась лихорадка из-за воспалившейся раны. Эмилия переоделась в ночную рубашку – и увидела в дверях отчима. Когда он появился? Увидел ли он ее раздетой? В последнее время он все чаще оказывался рядом с Эмилией, даже там, где ему не следовало бы находиться. Глаза его сверкали, словно из-за жара.
– Спокойной ночи, – сказала Эмилия и легла в постель.
Отчим велел ей звать себя просто по имени, Джедом. Но хотя не слушаться его было опасно, Эмилия не могла заставить себя называть его так. Она зажмурилась и стала безмолвно молиться, чтобы он поскорее ушел, как это бывало до сих пор.
Но на этот раз он не ушел.
Когда все закончилось, он крепко прижал ее к себе и заплакал. Почему он плакал? Она не знала. Ей было больно и плохо. Но она не плакала. Не могла. Она не знала почему.
Должно быть, она заснула, потому что потом она проснулась и увидела над собой трепещущий огонек свечи и изуродованное лицо матери.
– Эмилия, Эмилия, милая моя Эмилия!
Мать плакала.
Эмилия посмотрела на себя и увидела, что лежит в луже крови. Ее убили? Почему-то Эмилия совсем не испугалась. Смерть показалась ей избавлением.
Мать вытерла ее влажным полотенцем и одела в праздничное платье. Эмилия уже давным-давно не надевала его. Они больше не ходили в церковь. Платье сделалось тесным в груди и бедрах, но Эмилии было приятно надеть его. Отец всегда говорил, что это лучший ее наряд.
– Иди на ферму Патронов, – велела мать. – Передай миссис Пэтрон это вот письмо.
Эмилия стала упрашивать мать уйти с ней, выпустить братьев из подвала и убежать всем вместе – и никогда не возвращаться.
– Том и Уолт, – сказала мать, покачав головой. – Я должна расплатиться за свои грехи. Да простит меня Бог! Я вовсе не хотела, чтобы из-за меня пострадали невинные. Это была любовь. Я была ослеплена любовью.
Мать надела на Эмилию свой лучший жакет и вывела ее на дорогу. Было очень поздно. Луна уже зашла. Лишь яркие звезды освещали ей путь.
Когда Эмилия добралась до фермы Патронов, небо посветлело. Эмилия удивилась – почему вдруг заря занялась на западе? – и обернулась. Ее дом был охвачен огнем.
Пэтроны впустили ее. Это была добродушная пожилая пара, дружившая еще с ее дедом. Они знали отца Эмилии со дня его рождения и до самого дня смерти. Эмилия так никогда и не спросила их о письме матери, а они ничего ей не сказали. Но вскоре Эмилия подслушала их разговор.
– Я всегда знал, что никакой это не несчастный случай, – сказал мистер Пэтрон. – Этот мальчишка лазал по деревьям, что твоя обезьяна, еще до того, как научился ходить.
– Она была слишком страстной, – сказала миссис Патрон. – В ней было слишком много эмоций.
– А дочь тоже чересчур красива. Говорят: "красота в глазах глядящего", и это правильно. Когда женская красота всякому бросается в глаза – это нехорошо. Люди слабы и легко поддаются искушению.
– Мы рискуем, пустив ее к себе, – сказала миссис Пэтрон. – Дочь подобна матери. Ты замечал, как мужчины смотрят на нее? Даже наши собственные сыновья?
– И кого в том винить? – спросил мистер Пэтрон. – Она еще ребенок, но у нее лицо и тело вавилонской блудницы.
– Проклятие передается по женской линии, – сказала миссис Пэтрон. – Что же нам теперь делать?
Однажды ночью Эмилии приснился кошмар. Ей приснилось, будто она умерла при пожаре и теперь ее со всех сторон обступают неясные фигуры, словно мстительные демоны. Но когда демоны подобрались вплотную к ее кровати, Эмилия узнала в них сыновей Пэтронов, Боба, Марка и Алана.
Прежде чем она успела вскочить или закричать, они принялись действовать. Руки были повсюду. Они держали ее, закрывали ей рот, срывали с нее одежду, тискали ее.
– Мы не виноваты, – сказал Боб. – Это все ты.
– Ты слишком красивая, – сказал Марк.
– Все равно для тебя в этом нет ничего нового, – сказал Алан. – У тебя нет девственности, и терять тебе нечего.
– Заткните ей рот, – сказал Боб.
– Свяжите ее, – сказал Марк.
– Если ты будешь лежать тихо, мы не сделаем тебе ничего плохого, – сказал Алан.
Это она виновата. Это она виновата во всем. В смерти отца, в гибели матери, в страданиях своих ни в чем не повинных братьев. Эмилия перестала сопротивляться.
Они усадили ее и стащили с нее ночную рубашку.
Потом они толкнули ее обратно на кровать и стянули панталоны.
– Блудница, – сказал Боб.
– Я люблю тебя, – сказал Марк.
– Лежи тихо! – сказал Алан.
Тут дверь распахнулась и комнату залил свет. Глаза миссис Пэтрон сверкали ярче лампы, которую она держала в руках.
– Мы не виноваты! – сказал Боб.
– Вон отсюда! – прошипела миссис Пэтрон.
Парни, ссутулившись, покинули комнату.
Когда они ушли, миссис Пэтрон подошла к кровати и отвесила Эмилии такую оплеуху, что у девушки зазвенело в ушах и потемнело в глазах. Потом старуха развернулась и вышла, не вымолвив ни единого слова.
На следующий день домой вернулся мистер Пэтрон – он ездил в Олбани. Через неделю Эмилию отослали в Рочестер, в приходскую школу. В уплату за обучение пошли деньги, полученные за ферму. Там Эмилию никто не навещал. По праздникам девочки разъезжались по домам, и лишь она одна оставалась в школе. Она вообще редко ее покидала. Когда ученицы отправлялись на какую-нибудь экскурсию, Эмилия старалась забиться поглубже в их стайку. И все равно ей не удавалось спрятаться от мужских взглядов. Она чувствовала эти взгляды на себе. Взгляды отчима. Взгляды парней Пэтронов. Взгляды всех мужчин, прикипающие к ней.