– Очевидно, вы стоите слишком далеко, чтобы почувствовать ее истинный запах. Когда она жаждет близости, то из ее сокровенных частей исходит благоухание, подобное аромату опиума, дарующее истинный восторг. Взгляните, какие у нее изящные руки! Какая кожа – почти прозрачная! Когда она возбуждена, в ней возникает сила, подобная молнии, и если прикоснуться к ней в этот момент, почувствуешь легкий удар. Вот почему у нее такой странный цвет волос. Сама ее суть преображена.
Пока Гэндзи отвлекал внимание противников, Хидё и Сигеру постепенно перемещались. Теперь, если столкновение окажется неизбежным, они смогут атаковать наиболее успешным образом. В первые же мгновения схватки половина противников поляжет под их мечами и копытами их коней. С теми же, кто останется, справиться будет нетрудно. Хидё припомнил одно из утверждений, считавшихся в их клане непререкаемой истиной: один кавалерист из клана Окумити равен десяти пешим самураям. Если согласиться со старым присловьем – а сомневаться у Хидё не было причин, – то преимущество на самом деле на их стороне, а вовсе не на стороне так называемых Людей Добродетели. Хидё и Сигеру быстро переглянулись, давая понять, что готовы перейти к действию.
– А видите ее груди? – продолжал тем временем Гэндзи. – Такие неестественно полные, такие выпуклые!
Под предлогом рассказа об Эмилии он продвинулся вперед на пару шагов, так чтобы оказаться между девушкой и враждебно настроенными самураями. Пожалуй, он сможет зарубить ближайших, прежде чем они успеют что-либо сделать.
– Каждый месяц ее груди созревают. Они зреют прямо сейчас, пока мы с вами разговариваем. Они полнятся, словно молоком, огненной восхитительной росой. Прикоснуться к ней – все равно что прикоснуться ко льду, ибо весь ее внутренний жар сосредоточен в трех местах: груди, устах и влагалище.
Эмилии стало любопытно, о чем же Гэндзи беседует с новыми знакомыми. Похоже, он говорил о чем-то необычайно увлекательном: большинство японцев стояли, приоткрыв рты, а некоторые даже смотрели в ее сторону. Эмилия улыбнулась им, надеясь, что ее дружелюбие согласуется со словами Гэндзи.
Старк тоже не ведал, о чем толкует Гэндзи, но зато знал, что следует делать. Все три самурая Окумити передвигались так, чтобы занять наиболее выгодную для боя позицию. Очевидно, назревала схватка.
Старк пересчитал противников. Двадцать пять человек, все при мечах. Огнестрельного оружия ни у кого нет – по крайней мере, на виду. Двадцать пять фехтовальщиков – против Гэндзи, Хидё и Сигеру. Даже с учетом того, что они верхом, а их противники пешие, расклад неважный. У Старка под рукой был лишь его маленький револьвер тридцать второго калибра. Шесть пуль. Запасные патроны далеко. Был бы у него сейчас нож, он добавил бы к этим шести еще пару человек – но и нож упрятан. В самом лучшем случае им удастся справиться с половиной противников. А вторая половина прикончит их всех. Если не придумает чего похуже. Старк взглянул на Эмилию. Она находилась рядом с Гэндзи. А Хэйко – чуть позади. Пожалуй, ему следует убить Эмилию первым выстрелом, а Хэйко – вторым, чтобы избавить их от мучений. Потом он застрелит ближайших четверых противников и затопчет конем столько, сколько успеет, прежде чем его самого стащат с седла. Старк был готов. Он расслабился, и мысли покинули его.
К первому самураю, на мгновение опешившему от безумных россказней Гэндзи, наконец-то вернулся дар речи.
– Оставь свои извращенные фантазии при себе! – рявкнул он. – Хватит с нас и вашего зловония!
– Трудно понять, от кого так воняет: от ваших нечищенных лошадей, от этого животного, с которым ты спишь, или от тебя самого – настолько ты выродился!
– Довольно! – не выдержал Сигеру.
Он пришпорил коня и выехал вперед. Люди Добродетели выхватили мечи.
– А теперь просите прощения у ваших предков, ибо после того, как мы покончим с вами, мы разрушим их алтари, выкопаем их останки и выбросим в мусорные ямы неприкасаемых!
Кольцо сомкнулось – самураи шагнули к нему и тут же попятились.
– Сигеру!
– Не может быть! Он умер!
И после секундного оцепенения самураи пустились наутек, кто куда, не разбирая дороги. Лишь те двое, что вели разговор, не сдвинулись с места. Они рухнули на колени и уткнулись лбом в землю.
– Прошу, примите мои извинения, – сказал первый самурай, – и пощадите моих престарелых родителей.
– Мои дети – невинные младенцы. Пусть моя кровь очистит их, – сказал второй.
Они принялись действовать одновременно. Первый схватился руками за клинок своего катана – по мечу тут же заструилась кровь из рассеченных ладоней – и вонзил его себе в горло. Самурай свалился набок. Кровь хлынула толчками – из раны, изо рта, из ноздрей, а с нею тело покинула и жизнь. Второй самурай сунул клинок в рот и с силой подался вперед. Рукоять воткнулась в землю, а клинок на половину длины вышел из черепа. Меч помешал самураю упасть – катана и коленопреклоненный человек образовали чудовищный треугольник. Он умер в мучительных конвульсиях.
От этого зрелища Эмилия потеряла сознание и упала бы, не успей Гэндзи подхватить ее. Князь опасался, что сам рухнет с седла под ее тяжестью. Но, к его удивлению, девушка оказалась совсем не такой грузной, какой казалась на вид. Да и не такой уж крупной, если взглянуть на нее вблизи. Просто ее чрезмерно пышные формы и странная внешность искажали восприятие, потому он и оценил ее истинные пропорции неправильно.
Сигеру собрался спешиться.
– Не нужно, – сказал Гэндзи.
– Я должен опознать их, – отозвался Сигеру. Лицо его горело. Лишь кровь охладит его гнев.
– Оставь, – велел Гэндзи. – Сейчас для всех настало время испытаний. Эти люди ошибались, но искренность их несомненна. Давайте же почтим их искренность и забудем о прочем.
Сигеру поклонился. Но когда Гэндзи двинулся вперед, он все-таки соскочил с коня. Он изучил гербы на кимоно мертвецов и запомнил их лица. Гэндзи чересчур сострадателен. Существуют слова, которые нельзя ни забыть, ни простить.
Один из покойников упомянул родителей, второй – детей. Когда нынешний кризис минует, он разыщет их и сделает то, что надлежит.
Сигеру вновь вскочил в седло и пришпорил коня.
* * *
– Я не понимаю! – восклицала Эмилия. – Вот только что все разговаривали. Князь Гэндзи даже, кажется, шутил. А потом вдруг…
Девушку била дрожь, и она никак не могла совладать с собой. Эмилия прижалась к Старку, надеясь, что он тоже обнимет ее покрепче. Он обвил ее рукой. Но это не помогло. Эмилию все равно продолжало трясти. Ей никогда и в голову не приходило, что она может оказаться свидетельницей столь ужасного и столь бессмысленного насилия. А от того, что насилие это обернулось самоубийством, становилось еще страшнее. Люди стоят и беседуют – а в следующее мгновение вдруг лишают себя жизни и тем самым навлекают вечное проклятие на свои бессмертные души. Но ради чего? Эти ужасные раны, это бульканье крови! Сможет ли она когда-нибудь позабыть их?
– Они думают совсем не так, как мы, – сказал Старк. Впрочем, он и сам понимал, что подобные слова ничего не объясняют. У враждебно настроенных самураев имелся огромный перевес в численности. Однако же стоило Сигеру произнести несколько слов, и они разбежались кто куда. Почему? Этого Старк не знал. Двое из них убили себя, причем весьма мучительным способом. Раз уж они решились на такую смерть, значит, храбрости им было не занимать. Почему же они тогда не напали? Этого Старк тоже не мог взять в толк.
Князь сидел неподалеку и о чем-то совещался с дядей. Хэйко преспокойно трудилась вместе с Хидё: самурай рубил бамбук, а девушка сооружала шалаш. Хоть Хэйко и казалась хрупкой и утонченной, недавнее дикое происшествие явно не произвело на нее ни малейшего впечатления.
Старк понимал в произошедшем не больше Эмилии.
– Я вот думаю: может, мы для них – такая же загадка, как они для нас?
– Не может такого быть, – сказала Эмилия. – Наши поступки продиктованы разумом, как и предназначено Господом.
* * *
– Было бы разумнее не останавливаться на ночь, – сказал Сигеру. – Те, кто разбежались, уже вряд ли вернутся. Однако не исключено, что нас могут нагонять другие преследователи.
– Да, это было бы разумнее, – согласился Гэндзи. – Но это невозможно. Эмилия не в состоянии сейчас продолжить путь. Потрясение оказалось чересчур велико для нее.
– Потрясение? – Сигеру взглянул туда, где сидела чужеземная женщина. – С чего бы вдруг ей испытывать потрясение? Она должна радоваться. Ведь схватка представлялась совершенно неизбежной.
– Она не привыкла видеть, как люди лишают себя жизни, – пояснил Гэндзи. – Во всяком случае, при помощи мечей. Возможно, смерть от огнестрельного оружия не подействовала бы на нее так сильно.
У Сигеру не хватило терпения продолжать этот спор. Вместо этого он перешел к другому, более важному вопросу:
– Некоторые из этих самураев носили герб КНЯЗЯ Ёси-но. Это означает, что скоро он узнает о нашем местонахождении, а возможно, и о направлении, в котором мы движемся. А значит, в самое ближайшее время об этом станет известно и сегуну, поскольку Ёсино всегда были в союзе с родом Токугава.
– Не обязательно, – возразил Гэндзи. – Я очень сомневаюсь, что эти самураи встретились с ведома и согласия своих сеньоров. Они действовали по собственной воле. Тем самым они, формально говоря, совершили измену. А может, и не формально, а на самом деле. Они не станут рассказывать о встрече с нами, ведь тогда им придется также сознаться в преступлении, которое обернется смертью и для них самих, и для их семей. Так что нам ничего не грозит.
– И тем не менее, – настаивал Сигеру, – нам следует, хотя бы из предосторожности, сделать петлю: проехать дальше на север, а у монастыря Мусиндо свернуть на запад. Так нам придется провести в пути лишних два дня, но зато нас труднее будет перехватить.
Тут к ним подошли Хидё и Хэйко.
– Господин, шалаши готовы, – доложил Хидё.
– Спасибо. Я буду нести стражу первым, Сигеру – вторым, а ты – третьим.
– Но, мой господин, вам вовсе не требуется исполнять столь низкие поручения, – попытался возразить Хидё.
– Нас всего трое. Если я не возьму на себя часть обязанностей, вскорости вы с Сигеру устанете настолько, что будете ни к чему не пригодны. Я буду нести стражу первым.
– Да, мой господин.
Хэйко улыбнулась Гэндзи.
– Что тебя развеселило?
– Всего лишь праздная мысль, мой господин.
– И что это за праздная мысль?
– Мы ведь поедем дальше на север, верно?
– Да, на расстояние еще двух дней пути. И что?
– А не на севере ли расположен знаменитый неприступный замок семейства Мукаи?
Гэндзи попытался схватить Хэйко, но не сумел. Гейша со смехом увернулась.
– Вернись!
– Одну минутку, мой господин.
Хэйко подошла к чужеземцам и поклонилась.
– Эмилия, Мэтью. – Она указала на один из шалашей. – Мы остаемся здесь на ночь. Пожалуйста, постарайтесь отдохнуть. Не исключено, что нам не представится больше такой возможности до тех самых пор, пока мы не доберемся до замка князя Гэндзи.
– Спасибо, Хэйко, – отозвалась Эмилия.
Девушка улеглась и укрылась несколькими одеялами. Старк и Хэйко сидели рядом с ней до тех пор, пока она наконец не заснула. Когда же Хэйко поднялась, чтобы уйти, Старк остановил ее:
– Кто были эти люди?
Хэйко покопалась в памяти, выискивая подходящее слово:
– Преступники.
– Почему они убежали, вместо того чтобы наброситься на нас?
– Они узнали господина Сигеру.
– Но их было две дюжины, а у нас – всего четверо мужчин.
– Да, – кивнула Хэйко. – Их было слишком мало, и они об этом знали. Потому и разбежались.
Старк решил, что Хэйко не поняла его вопроса. Иначе почему ее ответы лишены всякого смысла? Не бывает такого, чтобы две дюжины человек удирали от четверых.
– А почему те двое покончили с собой?
– Они извинялись за свои грубые слова.
– Извинялись, значит. Проткнув себя собственными мечами?
– Да.
– А что они такого сказали, что им пришлось так извиняться?
– Непочтительные слова, – еще раз сказала Хэйко. – И с моей стороны было бы очень непочтительно повторять их. – Она поклонилась. – Спокойной ночи, Мэтью.
– Спокойной ночи, Хэйко.
Старк не спал почти всю ночь. Он слышал приглушенный смех Хэйко. Потом проснулся дядя князя и исчез в лесу. Несколько часов спустя он вернулся, и на стражу встал Хидё. Старк хотел было предложить свою помощь, но не стал. Не хватало еще случайно кого-нибудь оскорбить, а потом извиняться посредством самоубийства. Он должен жить – до тех пор, пока не умрет Итан Круз.
* * *
– Ты вправду веришь в то, что сказала? Насчет Мукаи?
– Верю. Вспомни, как он смотрел на тебя. Как произносил "мой господин". И как часто это повторял. "Мой господин". При каждой возможности – как будто, произнося эти слова, он обладал тобою.
– Предки Мукаи бились рядом с моими предками в сражении под Сэкигахарой. Этим и объясняется его верность.
– Если ты и вправду так считаешь, значит, ты наивен, как едва-едва созревшая девочка-крестьянка.
– Гарда с воробьями хранилась в его семье на протяжении поколений.
– Это он так сказал. Но он с тем же успехом мог купить ее в какой-нибудь лавке. Сэкигахара – повод, а не причина. Любовь всегда изыщет путь.
– Чушь. И ничего смешного тут нет! Прекрати хихикать.
– Ты прав. Я не должна смеяться. Мне следовало бы сердиться.
– Это почему еще?
– Да потому, что тебя считают более красивым, чем меня. По крайней мере, некоторые.
– Мукаи не влюблен в меня.
– Когда-нибудь, когда ты будешь жить в холе и неге в этом его замке, стоящем над бушующим северным морем, ты поймешь истину.
– Нет, мир настолько не выродится. Во всяком случае, не при моей жизни.
– Это пророчество, мой господин?
* * *
Ночью прошел сильный снег, и поутру равнину Канто укрыло толстое снежное одеяло. Сидя в своем кабинете в замке Эдо, Мукаи смотрел, как мир делается белым. Гэндзи был где-то там, среди этих равнин – преследуемый беглец. Мукаи представил, как молодой князь страдает от непогоды, и у него сжалось сердце.
Он пытался добиться, чтобы именно ему поручили перехватить Гэндзи, но Каваками взял это на себя. И вот теперь он заперт в Эдо и ничем не может помочь тому, кого любит больше жизни. Есть ли судьба ужаснее?
Мукаи взглянул на гарду, которую держал в руке. Воробьи, летящие над волнами. Некогда увидев в лавочке Сэами эту цубу, Мукаи осознал природу чувств, которые он испытывал к Гэндзи. До того момента он не понимал сути непрестанного беспокойства, терзавшего его с прошлой весны. Мукаи думал, что он, как и все вокруг, беспокоится из-за усиливающегося влияния чужеземцев в Японии. А на самом деле он той весной впервые увидел Гэндзи.
"А вот следующий князь Акаоки, – Каваками указал на группу людей, стоящих перед сёгуном. – Когда старик умрет, их род можно считать прервавшимся".
Мукаи увидел юношу, столь прекрасного, что эта красота лишила его дара речи. Он понимал, что должен что-то сказать, как-то дать понять, что разделяет мнение Каваками, но язык отказался повиноваться ему.
Вот так оно все и произошло. Казалось бы, ну что такого случилось? Но в тот вечер, пока Мукаи прислушивался к спору о пагубных ценностях чужеземцев, жизнь его впервые начала обретать смысл.
– Главная цель чужеземцев – счастье, – сказал Каваками.
– Трудно в это поверить, – заметил князь Нода. – Никакое общество, основанное на столь ограниченной, столь эгоистичной идее, не просуществует дольше нескольких поколений – да и то вряд ли.
– Мне неведомо, сколько они просуществуют, – сказал Каваками. – И тем не менее это правда.
– Конечно, чужеземцы странны, – сказал князь Кубота, – но не могут же они быть странными настолько!
– Так записано в их верховном законе, – сказал Каваками. – Счастье объявляется правом, обещанным каждому.
– Каждому лично? – спросил Мукаи.
Каваками раздраженно взглянул на своего помощника. Ему полагалось слушать и восхищаться, а не задавать вопросы. Мукаи виновато поклонился. Успокоившись, Каваками – тем вечером он чувствовал себя особенно великодушным – ответил:
– Да, каждому лично.
– Какое извращение! – заметил князь Нода.
Мукаи мысленно согласился с ним. Несомненно, иначе как извращением эту идею не назовешь. Цель существования общества – порядок, а единственный способ достичь его – подобающее социальное устройство. Без этого нет цивилизации. Каждый должен знать свое место, принимать его и вести себя в соответствии со своим положением. Счастье. Вот так идея! Мукаи охватило возбуждение – но тогда он счел его праведным негодованием, ибо именно такое чувство предписывалось его положением.
А потом он увидел эту гарду, и что-то в нем надломилось, что-то вырвалось на волю. И, не успев осознать, что же это было, Мукаи заплакал.
– Мой господин, – забеспокоился лавочник Сэами, – вам нехорошо?
Летящие воробьи. Филигранное изображение на стали. Эти воробьи были совершенно свободны – Мукаи за всю свою жизнь не изведал такой свободы.
Красота Гэндзи.
Его собственное уродство.
Бессмысленность порядка.
Счастье. Незамутненное, личное, эгоистическое счастье. Думать о себе и забыть обо всем остальном. Нет, даже лучше: раствориться в блаженстве необузданной любви. Если он будет вместе с Гэндзи, то попросту исчезнет, и останется один лишь Гэндзи, бесконечно прекрасный.
Мукаи плакал, а Сэами стоял рядом, беспомощно заламывая руки.