– Хидё, поднимись и прекрати нести чушь. В случившемся не виноват никто, кроме меня самого. Я слишком привык, что меня постоянно окружают надежные и преданные люди, и разучился защищаться самостоятельно. Если кто и должен сейчас плакать от стыда, так это я, а не ты.
– Я согласен с Хидё, – подал голос Сэйки. – То, что вы были ранены, – это и вправду его упущение. Ему следовало нарушить ваш приказ и втайне продолжать оберегать вас. Конечно, потом ему пришлось бы совершить самоубийство, чтобы искупить подобное неповиновение, но до того он мог бы охранять вас, как требует его долг.
– А если бы Кудо со своими людьми добрался до перекрестка? И там не оказалось бы никого, кто мог бы их остановить?
– Господин Сигеру перебил их всех, – сказал Сэйки. – А значит, Хидё вовсе не требовалось стеречь перекресток.
– Тогда мы этого не знали, – возразил Гэндзи. – Кто может сказать, что случилось бы, если б Хидё поступил так, как говоришь ты? Возможно, это помешало бы исполнению пророчества и сейчас ты смотрел бы на мой труп, а не учил меня мудрости неповиновения.
Хидё поднял голову. Сэйки потерял дар речи.
Гэндзи улыбнулся. Когда прочие средства отказывают, всегда можно воспользоваться даром предвидения. Какая, однако, удобная вещь – пророчество!
– Господин, у вас чистые раны, – сказал доктор Одзава. – Ни малейших признаков воспаления. Кроме того, я, как ни удивительно, не нахожу у вас сколько-нибудь серьезных обморожений. Я теряюсь в догадках. Как такое могло получиться? Господин Сигеру сказал, что нашел вас в сугробе.
– Я был не один, – отозвался Гэндзи. – Моя спутница знала эскимосскую мудрость и сумела хорошо воспользоваться своими знаниями.
– Что такое "эскимос"? – спросил доктор Одзава. – Какая-то часть лекарского искусства чужеземцев?
– Несомненно.
– Я бы хотел, с вашего позволения, побеседовать с ней об этом "эскимосе". Быть может, госпожа Хэйко согласилась бы переводить нашу беседу?
– Я уверен, что вы очень много почерпнете из этой беседы, – сказал Гэндзи.
Жаль, что ему не удастся полюбоваться на это. Презабавная выйдет картина. Эмилия, несомненно, скажет правду. Она всегда говорит правду. Ведь ложь, как она утверждает, – грех против Христа. Как же она будет краснеть и смущаться, стараясь объяснить, что именно она сделала, и при этом не наболтать лишнего! Гэндзи представил себе эту сцену и рассмеялся.
– Господин?
– Я просто радуюсь тому, что мое выздоровление идет так быстро. Спасибо вам за ваши старания, доктор Одзава.
– Только не перенапрягайтесь, пока не поправитесь окончательно, иначе вам может снова стать хуже.
Гэндзи поднялся с постели. Прежде он просто подождал бы, пока слуги оденут его. Теперь же, гневаясь на себя за свою беспомощность, проявленную в глуши, Гэндзи настоял на том, чтобы одеваться самостоятельно.
– Возможно, я не так уж хорошо владею мечом, – сказал Гэндзи, – но зато великолепно управляюсь с поясом.
– Это была ваша первая настоящая схватка, – возразил Сэйки. – В следующий раз ъы справитесь лучше.
– Еще бы! Хуже все равно некуда.
– Вы слишком строги к себе, мой господин, – молвил Сэйки. – Я впервые увидел хлещущую кровь во время бунта в западной части княжества – это было еще до вашего рождения. И как ни печально мне об этом говорить, я все же вынужден признаться, что меня тогда вырвало и я испачкал свою набедренную повязку.
– Быть не может! – изумился Гэндзи. – Ты?
– К несчастью, да, – признал Сэйки.
Гэндзи рассмеялся, и Хидё присоединился к нему. Сэйки тоже засмеялся. Он не стал упоминать о том, что ему тогда было тринадцать лет и кровь хлестала из двух вооруженных крестьян, которых он убил своим первым взрослым катана. Сэйки был рад, что эта история подняла дух Гэндзи. Ради такого стоило пожертвовать толикой достоинства.
– Ой, простите. Я помешала вам совещаться?
На пороге стояла Эмилия. Ее платье было того же фасона, что и прежнее, однако не из ситца, а шелковое. И все прочее – нижняя юбка, панталоны, чулки – тоже было шелковым. Старая одежда не пережила путешествия в глуши. Швеи в замке использовали ее как образец для изготовления новой. Эмилия предпочла бы ситец – все-таки он скромнее. Но отказаться от дара, преподнесенного от чистого сердца, некрасиво. И потому Эмилия впервые в жизни оказалась с головы до пят разодета в шелка. Даже стеганый жакет, такой же бесформенный и большой, как и тот, погибший, воссоздали из этой чудной ткани.
– Мы как раз заканчиваем, – сказал Гэндзи. – Еще пару слов, и все. Прошу вас, входите.
– Госпожа Эмилия, – подал голос Сэйки. Они с Хидё низко поклонились девушке. – Счастлив видеть вас в добром здравии.
Гэндзи отметил про себя, что Сэйки стал относиться к Эмилии куда почтительнее. Из "этой чужеземной женщины" она превратилась для него в "госпожу Эмилию". Исполнившееся пророчество в одночасье вознесло ее на совершенно другую ступень. Гэндзи был рад этому. Жизнь и так сурово обошлась с Эмилией; бедняжка осталась почти совсем одна в чужой стране, овдовела прежде свадьбы. Если окружающие будут добры к ней, это хоть немного смягчит ее боль.
– Он говорит, что счастлив видеть вас в добром здравии, – перевел Гэндзи.
– Пожалуйста, поблагодарите мистера Сэйки от моего имени. Я тоже очень рада видеть его живым и здоровым.
– Она благодарит тебя за доброту, Сэйки, и говорит, что рада видеть тебя живым и здоровым. Нам нужно еще что-нибудь обсудить?
– Нет, мой господин, – сказал Сэйки. – Мятеж против вас подавлен. Осталось лишь определить наказание виновным. С самыми сложными случаями уже разобрался господин Сигеру. А я завтра поведу отряд из ста человек в Кагэсиму.
– Думаю, довольно будет просто казнить деревенских старейшин, – распорядился Гэндзи. – А прочим следует со всей строгостью напомнить, как важно хранить верность – и не только своему непосредственному господину, но и своему князю.
– Это не соответствует традиции, мой господин.
– Знаю.
– Мудро ли это, в нынешнее время проявлять такую доброту? Может сложиться впечатление, что вам не хватает решимости, чтобы поступить так, как должно.
– У меня достаточно решимости, чтобы поступать так, как должно, когда это действительно необходимо. Но грядущее принесет с собой еще множество убийств. И если уж мы должны убивать, лучше сосредоточиться на наших врагах, а не на наших собственных крестьянах.
– Да, мой господин.
Сэйки и Хидё вышли. Уже на пороге Хидё произнес:
– Я буду ждать с лошадьми.
Гэндзи чуть было не сказал, что его присутствие не требуется. Что они не собираются уезжать далеко. Но на лице Хидё написана была такая решимость, что Гэндзи промолчал. Видимо, некоторое время его никуда не будут отпускать одного.
– Хорошо, Хидё.
– Господин, вы уверены, что вам уже можно садиться на коня? – поинтересовалась Эмилия.
– Мы поедем медленно и осторожно, – обещал Гэндзи. – Все обойдется.
– Может, лучше прогуляться пешком? Я до сих пор почти не видела замка. Но то, что я успела увидеть, мне очень понравилось.
– И вы непременно его увидите. Но сегодня нам нужно проехаться. Я хочу вам кое-что показать.
– И что же?
– Увидите, когда доедем.
Эмилия рассмеялась.
– Сюрприз? В детстве я очень любила сюрпризы. Как вы думаете, может, пригласить с нами и Мэтью?
– Он занят, – сказал Гэндзи. – Тренируется. Слышите? Издалека донесся приглушенный звук выстрела.
– И кроме того, я хочу показать это вам, а не ему.
– Ваше приглашение выглядит все загадочнее, – сказала Эмилия.
– Ничего, это ненадолго, – отозвался Гэндзи.
* * *
Последняя голова принадлежала младенцу, которому еще не исполнилось и года. Сигеру насадил ее на копье, замыкающее длинный ряд, что протянулся перед главными воротами замка. Зимы в княжестве Акаока теплее, чем в горах Хонсю. Лицо Кудо уже успело разложиться до такой степени, что сделалось неузнаваемым. На прочих до сих пор читалось выражение последней муки. Здесь были Кудо, две наложницы, пятеро детей, вдовая мать, брат, тети, дяди, свояки, свояченицы, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы – всего пятьдесят девять голов.
Семейство Кудо перестало существовать.
Хэйко поклонилась и подошла поближе.
– Сколь печальная обязанность, господин Сигеру.
– Но необходимая.
– Несомненно, – кивнула Хэйко. – Колесо кармы не остановить.
– Могу ли я быть чем-нибудь вам полезным, госпожа Хэйко?
– Надеюсь, – сказала Хэйко. – Вскорости князь Гэндзи предпримет короткую прогулку. Его будет сопровождать госпожа Эмилия. Они, конечно же, проедут здесь.
– Разумеется. Князь всегда выезжает через главные ворота замка, куда бы он ни направлялся.
– Это зрелище чрезмерно устрашит госпожу Эмилию.
– Что, вправду? – Сигеру оглядел аккуратный ряд копий, протянувшийся вдоль южной стороны дороги. – Но почему? Оно лишь показывает, что все обстоит как должно.
– Госпожа Эмилия – тонко чувствующая особа, – пояснила Хэйко, тщательно подбирая слова. – И кроме того, она чужеземка и не понимает, как действует карма. Особенно ее опечалит присутствие детей. Боюсь, после этого она уже не сможет продолжать прогулку в обществе князя.
– И что же вы предлагаете?
– Убрать головы.
– Боюсь, это невозможно. Эта традиция берет свое начало из глубокой древности: останки предателей следует выставлять возле главных ворот замка и держать там, пока они не сгниют или пока их не пожрут стервятники.
– Эта традиция достойна того, чтобы существовать вечно, – согласилась Хэйко. – Но нельзя ли ее слегка изменить – исключительно ради данного случая? Почему бы временно не разместить головы у дома господина Кудо?
– Предатель не бывает господином, и у него нет имени.
– Прошу прощения, – с поклоном произнесла Хэйко. – Я хотела сказать – у бывшего дома предателя.
– Я как раз отправляюсь туда, чтобы сжечь его дотла. Хэйко побледнела:
– Вместе со слугами?
Сигеру мрачно усмехнулся:
– Именно так я и намеревался поступить. Но наш князь, с присущим ему небывалым состраданием и склонностью к всепрощению, приказал, чтобы слуг просто продали в рабство.
У Хэйко вырвался вздох облегчения.
– Не будет ли мне позволено высказать одно предложение?
– У меня сложилось впечатление, что именно это вы уже сделали.
– Исключительно с вашего разрешения, господин Сигеру. Может, вы бы пожелали сжечь дом, как вы и собирались, а потом разместить эти останки на развалинах? Не станет ли это подходящей заменой?
Сигеру вообразил себе картину: дымящиеся руины, а над ними возносятся на копьях пятьдесят девять голов.
– Прекрасно, госпожа Хэйко. Так я и поступлю.
– Благодарю вас, господин Сигеру.
Но она не осталась посмотреть, как Сигеру справится с задуманным.
* * *
Выехав из замка, Гэндзи, Эмилия и Хидё встретились со Старком и Таро, которые как раз возвращались обратно.
– А вы не израсходуете все свои пули, Мэтью? – спросила Эмилия.
Она ехала не в дамском седле, а по-мужски. Гэндзи уговорил ее надеть шаровары наподобие тех, которые носил сам, – широкие штаны, называющиеся "хакама". Эмилия вспомнила совет Цефании: применяться к японским обычаям во всем, что не противоречит христианской морали. В хакама она ничего страшного не усмотрела. Они были такими просторными, что походили скорее на юбку, чем на брюки европейского фасона.
– Я сделал литейную форму для новых пуль, – ответил Старк, – а пороха у наших хозяев достаточно. – Он показал пустые гильзы. – Их можно использовать по нескольку раз.
– Надеюсь, вы станете воином Христовым, – сказала Эмилия, – и будете сражаться лишь за правое дело.
– Мое дело правое, – отозвался Старк. – Можете не сомневаться.
– Ты куда? – поинтересовался Таро у Хидё.
– Недалеко. Если ты свободен, поехали с нами.
– Хорошо. Мистер Старк все равно отправляется на встречу с госпожой Хэйко. А она – куда лучший спутник для него, чем я. Она ведь может говорить на их языке.
Хидё и Таро ехали, держась чуть позади князя и госпожи Эмилии. Вряд ли кто-то осмелился бы напасть на князя в его собственном княжестве, да еще совсем рядом с замком, но Хидё на всякий случай внимательно следил за окрестностями.
– Как он стреляет?
– Потрясающе! – отозвался Таро. – Я даже не думал, что такое возможно. Он выхватывает свой пистолет и стреляет быстрее, чем мастер иайдо извлекает из ножен меч. Кажется, он даже быстрее Сигеру.
– Я же тебе говорил!
– Да, правда. Но я думал, ты шутишь. Теперь я знаю, что ты не шутил. И он очень меткий. С двадцати шагов он девять раз из десяти попадает в мишень с первого выстрела, а со второго – всегда. Интересно, почему он так упорно тренируется? В Японии ему не на ком испытать свое искусство.
– Он – воин, как и мы, – заметил Хидё, – а война близится. Разве этой причины не довольно?
Эмилия внимательно наблюдала за Гэндзи. Если б он выказал хоть каплю усталости, она бы непременно настояла на возвращении. Но пока что князь выглядел прекрасно. Несомненно, пребывание дома пошло ему на пользу. Да и климат в здешних местах был куда мягче, чем в Эдо. В Эдо сейчас царила суровая зима. В этих краях она скорее напоминала раннюю весну.
– Здесь всегда такие теплые зимы?
– У нас редко бывает холоднее, чем сейчас, – сказал Гэндзи, – потому мы и не нуждались до сих пор в эскимосской мудрости.
– Господин!
– Будь наши зимы более снежными, возможно, рождаемость бы сильно увеличилась.
Эмилия отвернулась в замешательстве, чувствуя, как лицо заливает краска. Она, должно быть, сейчас красная, как "джонатан"!
Гэндзи рассмеялся.
– Извините, Эмилия. Я не удержался.
– Вы обещали, что никогда не будете упоминать об этом.
– Я обещал, что никогда никому об этом не расскажу. Но я не обещал, что не стану говорить об этом с вами.
– Князь Гэндзи, с вашей стороны это не по-джентльменски.
– Не по-джентльменски?
– "Не" – частица, обозначающая отрицание. Джентльмен – это человек, обладающий положительными качествами и высокими моральными принципами. "По-джентльменски" означает "свойственный джентльмену". – Она повернулась и смерила Гэндзи строгим взглядом. – Вы сейчас не проявляете ни положительных качеств, ни высоких моральных принципов.
– Непростительная оплошность. Смиренно прошу вас принять мои глубочайшие извинения.
– Я бы приняла, если б вы не улыбались так весело.
– Но вы тоже улыбаетесь.
– Я не улыбаюсь, а кривлюсь.
– Кривлюсь?
Этого Эмилия объяснять уже не стала.
Некоторое время они ехали молча. Время от времени Эмилия украдкой поглядывала на Гэндзи и всякий раз видела на его губах легкую улыбку. Эмилии хотелось обидеться на него, но у нее не получалось. Но нельзя же сделать вид, будто он ничего такого не сказал! Его шутки совершенно неуместны. Особенно если учесть, что она – миссионер, а он – князь, покровительствующий ее миссии. И последние события ничего в этом смысле не изменили.
Эмилия остановилась и оглянулась на "Воробьиную тучу". Когда она только-только прибыла сюда, ее ожгло разочарование, острое до боли. Это и есть замок? А где же огромные каменные стены и башни, парапеты и бастионы, бойницы и амбразуры, ров и подъемный мост? Здесь лишь основание было каменным – из плотно подогнанных блоков, не скрепленных известковым раствором. А над ним возносились причудливые деревянные пагоды с черепичными крышами. Замок должен быть обиталищем рыцарей, таких, как Уилфред Айвенго. Но как Эмилия ни старалась, ей не удалось представить Айвенго во всем его великолепии – могучий боевой конь, сверкающий доспех, щит у седла, копье в руке, – выезжающим из подобного сооружения. Здесь, в Японии, не только красота, но и замки были совсем другими. И если одно отличие стало для нее подлинным благословением, то второе принесло горькое разочарование.
Но за две прожитые здесь недели она начала относиться к этому строению иначе. "Воробьиная туча" казалась на взгляд невесомой; ее семиэтажная громада словно парила над скалистым береговым утесом. Каменное основание выдавалось вперед изящной вогнутой линией. Над ним поднимались оштукатуренные стены, белые, словно летние облака. А еще выше причудливо изгибались крыши, крытые серой терракотовой черепицей. Отсюда, с расстояния в две мили, Эмилия без труда могла вообразить, будто серая черепица – это стая взлетающих воробьев. И по сравнению с воздушным, неземным изяществом "Воробьиной тучи" средневековые европейские замки, встававшие прежде в ее воображении, показались Эмилии почти жалкими в своей приземленности.
– Эмилия, вы очень сердитесь? – спросил Гэндзи.
Эмилия улыбнулась и покачала головой:
– Нет. Мне только кажется, что над некоторыми вещами шутить не стоит.
– Вы правы. Я больше не буду.
Они подъехали к небольшой возвышенности. И еще до того, как взобрались на гребень, Эмилии почудился знакомый запах. Наверно, это все оттого, что втайне она все-таки скучает по дому… Мгновение спустя взгляду Эмилии предстала маленькая долина, и девушка покачнулась в седле. Воздух внезапно показался ей разреженным, словно она очутилась высоко в горах.
– Яблоневый сад… – еле слышно прошептала Эмилия.