– Я ведь уже объясняла, что самим себе мы мало чем способны помочь, и мало что о себе знаем. Нам слишком редко и скупо позволяют заглядывать в собственное будущее, в свою судьбу.
– Помню об этом, однако смириться не могу, слишком уж много здесь от несправедливости, пусть даже "высшей".
– Впрочем, если быть честной, я даже не пробовала разгадывать эту тайну. Да, по правде говоря, боюсь разгадывать ее. Хочешь подняться, – уловила она несмелое, но в то же время нетерпеливое движение князя, – однако я мешаю? Одевайся, подсматривать не стану.
23
Гяур поднялся, быстро надел брюки, рубаху, натянул высокие сапоги.
– У тебя на рубашке пуговица оторвалась, – машинально подсказала Власта.
– Что! Ах, да. Я же просил тебя не оглядываться.
– Для того, чтобы видеть твою неряшливость, мне вовсе не обязательно смотреть на тебя.
– Вот оно что! Значит, и ты тоже видишь не видя? О, Господи, наверное, я так никогда и не смогу привыкнуть к этому.
– Привыкнуть сможешь, смириться будет труднее. – Гяур тоже не видел ее лица, но почувствовал: улыбнулась. Что бы Власта ни думала о нем, но к ее ироничной улыбке он уже понемногу привыкает. Хотя особого желания привыкать к ее ехидству у него не было. – Не волнуйся, пуговицу я тебе, холостяку, пришью.
– Да при чем здесь пуговица?! – отмахнулся он. – Скажи, если все, что связано с рекой, правда, тогда не может ли случиться так, что в конце концов и судьба у вас – Ольгицы и тебя – будет одинаковой?
– В какой-то степени – да. Похоже, что от этого нам уже никуда не уйти. Правда, перевоплотиться в слепую Ольгицу мне не суждено. У меня свой путь. Только и того, что начался он здесь же, у Сатанинского холма, у его камней.
Теперь уже река шумела вроде бы немного глуше, однако время от времени рокот ее усиливался, словно бы ей удавалось в очередной раз прорвать случайно образовавшуюся плотину. Другое дело, что птиц все еще не было. Может, они вообще никогда не поют в этом саду? Здесь ведь можно ожидать чего угодно.
– Как же в таком случае получилось, что графине де Ляфер досталось в подарок именно это имение? И почему графиня попросту взяла и за сущий бесценок продала, а точнее, подарила дом тебе, почти незнакомой девушке? Слишком сложно все это, чтобы казаться случайностью.
– А никакой случайности и быть не могло. Ольгица спасла от смерти дочь богатого торговца, скупившего в разных краях Польши и Украины шесть имений. После этого купец готов был отблагодарить ее любой платой. Однако пророчица от денег отказалась, зато посоветовала познакомиться с графиней де Ляфер. С условием, что если француженка ему понравится, тот подарит чужеземке Ратоборово. Торговец познакомился с графиней, влюбился в нее, провел много чудесных ночей и до конца своих дней не поймет, почему плата за спасение дочери оказалась столь странной, да к тому же очень невысокой, почти символической. И какая выгода от этого слепой провидице?
"Как же умело Власта отомстила мне этим своим рассказом за Диану де Ляфер! – должен был признать Гяур. – Как тонко, по-женски, она отомстила и мне и графине!"
Но, признав это, вынужден был остановиться буквально в шаге от Власты, хотя так хотелось обнять ее за плечи.
– Так почему же плата оказалась именно такой? Почему имение обязательно должно было попасть к графине? Я уж не спрашиваю о том, как Ольгица узнала о существовании графини-француженки.
– Видишь ли, брать плату за это спасение слепая провидица не могла, не велели высшие силы. По крайней мере, так объяснила сама провидица. В то же время Ольгице очень хотелось провести последние дни своей жизни именно здесь, в доме у реки. В комнате, в которой она спала девчушкой, накануне дня, когда ее забрала река.
– В каком же странном мире она живет! В мире, в котором, кажется, нет места никому другому.
– Ты прав: это ее мир, который принадлежит только ей и который навсегда останется недоступным для нас, то есть для всех прочих. – Девушка помолчала. Но и в молчании ее было что-то философично-библейское. – Убедить торговца, чтобы он подарил имение мне, она тоже не могла. Он отказался бы сделать это, поскольку, в свою очередь, я не подарила бы ему ни одной ночи из тех, какие подарила графиня.
– Завидую этому торговцу, – не упустил своего шанса Гяур. – Ему было что принимать в подарок.
– Вы жестоки и неблагодарны, князь, – тотчас же отреагировала Власта.
Две-три бесконечно долгие минуты, последовавшие вслед за этой словесной дуэлью, понадобились им обоим для молчаливого примирения, которым и воспользовался Гяур. Ему все еще не давала покоя вся эта запутанная, таинственная история.
– Но каким образом между Ольгицей и графиней оказалась в этой сделке ты?
– Еще знакомя графиню с торговцем, пророчица выдвинула условие, по которому имение со временем должно быть продано – не подарено, а именно продано – мне.
– Уж не в плату ли за то, что Ольгица выдаст ей де Рошаля, то есть де Винсента? – остановился за спиной у девушки Гяур. – Кто-то, очевидно, посоветовал графине в поисках этого человека обратиться за советом к ясновидящей. Вот Ольгица и воспользовалась этим, поставив условие: графиня получает голову француза взамен за ночи, проведенные с торговцем, имение и все остальное. Разве я не прав?
– Ты становишься почти ясновидящим, – повернулась к нему Власта.
Лицо ее оставалось до суровости сдержанным, однако полковнику нетрудно было догадаться, что сейчас девушка уже раскаивается в своих откровениях. Или, по крайней мере, мучается сомнениями: нужно ли было посвящать его, князя Одара-Гяура, в тайну этого имения, так необычно связанную с Ольгицей.
– С вами тут не то что в ясновидящие – в библейские пророки подашься, – огрызнулся князь.
– Ты, князь, вряд ли подашься.
– Почему?
– Вершить дела, подсудные небесам, тебе не суждено, – легкомысленно и почти игриво пожала плечами Власта.
– То есть вершить торг, подобный тому, благодаря которому виконт де Рошаль оказался в ловушке некоей французской мстительницы?
Власта попыталась нарисовать пальцем на запотевшем оконном стекле ромашку, однако из этого ничего не получилось, рисунок попросту расплылся.
– Виконт предстал перед миром таким подлецом, что этот грех Ольгице, наверное, простится. Тем более что на веку своем она совершила не столь уж много грехов.
24
Появилась служанка, однако Власта так и не выпустила Гяура из своих объятий, которыми, как догадывался князь, она прощалась.
– Все готово, графиня, – заикаясь проговорила служанка, не решаясь закрывать за собой дверь, не сообщив этого хозяйке.
– Прекрасно, – молвила Власта из-за плеча Гяура. – Как остальные гости?
– Господа офицеры ждут господина полковника. Они хотели войти сюда, но я…
– Но ты ни при каких условиях не впустишь их, – невозмутимо подсказала Власта. – Мы сейчас, несколько минут.
Вслед за служанкой они вышли в сад. Прямо к крыльцу тянулась ветвями яблоня с гроздьями мелких зеленых яблок, и ветер отряхивал с них дождевую росу, словно орошал ею путь молодоженов.
Река возвращалась в свои берега, оставляя на краю сада черный – из веток, ила и тины – след таинственных ночных странствий. Над усадьбой все еще витал тот особый, ильный дух половодья, который долго будет напоминать людям о ее буйном нраве и неминуемой плате за соседство.
– Мне нужно уезжать, Власта.
– Сама понимаю, что пора.
– Я говорил тебе, что еще хочу заглянуть в Грабово, осмотреть то, что осталось то ли от замка, то ли от обычного дома, доставшегося мне от предков.
– Жаль, что не могу наведаться туда вместе с тобой. Если, конечно, согласился бы взять.
– Согласился бы, конечно.
– Но ведь мы еще увидимся, правда?
– Это ты меня об этом спрашиваешь, провидица, умеющая читать судьбы людские?
– Хотела бы стать ею, способной читать…
– Ты теперь графиня и, насколько я понял, довольно богата. Так что могу оставлять, не волнуясь за твою девичью судьбу.
– Да, теперь я достаточно богата. Однако все то, что дано мне от неба, стремлюсь нацеливать не на увеличение богатства, а на то, чтобы лечить людей, помогать им, предсказывая все то, самое страшное, что может ждать их на веку. И еще… Хочу, чтобы они, да, собственно, все мы учились мужественно встречать удары судьбы.
– Ты видишь свое предназначение именно в этом?
Гул водопада на порогах был слышен теперь яснее. Ветер срывал с Сатанинского холма горсти земли и пепла и швырял их в пенящийся водоворот, успокаивая и благословляя.
– По крайней мере, не вижу никакого иного. Наверное, однажды ночью ко мне явится такая же женщина, какая явилась когда-то Ольгице. Не теряю надежды. Возможно, это произойдет на четвертый день после смерти графини.
– То есть явишься ты сама? Такой, какой станешь через шестьдесят лет?
– А возможно, и раньше: шестьдесят лет было отмеряно Ольгице, но не мне. А во всем остальном, очевидно, так оно все и будет.
– Страшновато все это, Власта, не находишь? Не хотелось бы мне жить в том мире, в каком живете ты, Ольгица, другие, вам подобные… С меня достаточно влияния тех "высших сил", которые в действительности правят нашим бренным миром.
– Но стремление познать все то, что познают такие люди, как Ольгица, оказывается сильнее страха, сильнее сомнений – вот в чем истинная загадка. При том, что я всегда предпочитала познавать.
Пройдя еще немного по каменистому берегу, они миновали беседку и снова остановились. Прямо перед ними, в просвете между кронами двух яблонь, виднелась вершина Сатанинского холма, на которой чернело несколько обугленных столбов.
– Поднимемся? – спросил Гяур, внимательно осматривая холм.
– Не нужно, – сдержала его Власта. – Мне кажется, что сейчас над ним все еще витает дух Ольгицы. Днем даже видится некое подобие ее лица.
Гяур умолк и долго смотрел на холм. Словно ожидал, что и ему тоже явится нечто похожее на лик слепой предсказательницы.
– Я не решался расспрашивать, но все же… Как именно это происходило?
– Как? – вздохнула девушка, не очень-то желая предаваться страшным воспоминаниям. – После вчерашнего ужина Ольгица попрощалась со всеми, перекрестилась, стоя перед иконой, хотя истинной католичкой она никогда не была, и пошла к себе. Ксендз попытался уговорить ее исповедаться, однако Ольгица нашла в себе мужество загадочно улыбнуться и спросить:
– Перед кем… исповедаться?
– Перед Господом, естественно! – воскликнул ксендз. – Не передо мной же! Я всего лишь смиренный посредник между вами и Всевышним.
– Не знаю, о каком Господе вы говорите, ксендз, – ответила Ольгица. – Лично мне предстоит исповедоваться перед высшими силами. Впрочем, в этом тоже нет необходимости, ибо все мои земные деяния происходили у них на глазах, а многие – с их ведома, и даже – с их подсказки, их наставления. – И ушла к себе в комнату, запретив до полуночи кому-либо не только входить к ней, но даже заходить в то крыло, где расположена ее комната.
Как она провела три часа, оставшиеся до полуночи, этого не знает никто. Но известно, что около полуночи Ольгица, то есть графиня Ольбрыхская, приняла заранее приготовленное зелье из змеиного яда и каких-то трав и заснула вечным сном. Ровно в полночь мы положили ее в гроб, занесли на холм и предали огню. Пепел, как было завещано, развеяли над рекой, – избегала каких-либо подробностей самого ритуала кремирования Власта.
– А я, по простоте своей душевной, решил, что вы совершали какой-то бесовской обряд.
– Не огорчайтесь: ксендз тоже назвал его "бесовским". Хотя кто из нас, земных, способен определить грань, за которой бесовщина начинает превращаться во вполне богоугодное деяние?
– Нет уж, лучше погибнуть в бою, чем такие приготовления к собственному вознесению в заранее предначертанный день.
– Что, уже могильным холодком отдает? – спросила Власта, все еще не отрывая взгляда от Сатанинского холма. – Не стоит бояться.
– Почему ты считаешь, что я боюсь? Не забывай, что говоришь с воином.
– Всего лишь хотела сказать тебе, что уйти нам суждено вместе, в один день.
– При этом даже не спрашиваешь, хочу ли я этого, – сдержанно возмутился Гяур.
– Но и ты не поинтересовался, хочу ли этого я, – лукаво ухмыльнулась Власта. – Но что поделаешь, это – судьба, определяя которую, высшие силы забыли спросить нас обоих: нравится ли нам такая житейская доля.
– Никакие силы не заставят меня пойти против моей воли, против собственного желания.
– Так ведь у нас все так и случится – по воле и желанию. Не волнуйся, так и случится. Ну а перед смертью я помогу тебе избавиться от страха и мучений.
– С помощью того же зелья – змеиного яда, на травке настоянного, которое собственноручно приготовила для себя Ольгица?
– Если не придумаю чего-нибудь более пикантного. Ольгица ведь готовила не просто яд, не какую-то там травяную отраву, а настоящее "зелье смерти".
– И, конечно же, передала секрет этого зелья смерти тебе, своей наследнице.
– Она действительно оставила мне рецепт. Но всего лишь рецепт. А для того, чтобы приготовить подобное "райское зелье", нужна еще особая власть над ним, без которой оно теряет свою силу.
– Хочешь сказать, что ни власти, ни силы своей пророчица тебе не передала? Никогда не поверю этому.
– Да передать-то она передала, однако вступить во власть над ними смогу не сразу, а лишь несколько дней спустя, – скороговоркой объяснила Власта, не желая, чтобы Гяур заострял внимание на этом таинстве ее наследства.
– Ага, значит, всего лишь через несколько дней?!
– Причем я пока еще не знаю, когда и как именно это произойдет. Известно только, что через двенадцать дней после завещанного Ольгицей траура явится ко мне ОНА и сообщит.
– Кто же эта… ОНА?
– Не знаю. Никогда не спрашивай меня об этом, поскольку Ольгица тоже не знала, кто к ней является. Всегда говорила: "ОНА".
– И потом, недавно ты утверждала, что эта ваша "ОНА" явится на четвертый день.
Власта остановилась, удивленно посмотрела на Гяура.
– Да, я так говорила. Странно. Тогда я предполагала, что на четвертый, но теперь… теперь словно бы повторила чьи-то слова: "Через двенадцать дней после завещанного Ольгицей траура…".
Гяур понимающе кивнул. Выяснять, с чьего голоса она повторила, уже не было смысла.
– Следовательно, траур, как ты говоришь, будет длиться двенадцать дней…
– Вас, князь, это не отяготит, – довольно сухо заметила Власта, несколько высокомерно взглянув на него. – Стол накрыт. Вино есть. Кони и карета готовы к дороге. Только мой вам совет: не очень-то задерживайтесь в своем родовом замке. Сейчас это не к месту.
– Я бы не осмелился называть его "родовым". Как, впрочем, и "замком". К тому же я и не смогу задержаться в Каменце надолго, поскольку скоро мне предстоит возвращаться в Варшаву. Но по пути в столицу обязательно загляну сюда, в ваше имение. Понятно, что это произойдет после того, как траур завершится.
– Вы не сможете заглянуть сюда.
– Почему же?.. – попытался возразить полковник, однако девушка резко прервала его.
– Потому что так сложатся обстоятельства. И не заставляйте меня всякий раз объяснять, почему то или иное событие должно произойти, и почему именно с вами. Уже хотя бы потому, что я сама этого не знаю. Видение мне такое приходит – и все тут. Или же слышу чей-то голос, обычно женский. Так что приучайтесь полагаться на эти видения, привыкайте верить мне.
Князь амбициозно хмыкнул, но тут же с подростковой непосредственностью согласился:
– Ладно, попробую привыкнуть. Не знаю, правда, удастся ли, но…
– Не огорчайтесь, сразу же после траура мне тоже на какое-то время придется оставить Ратоборово. Но в конечном итоге все сложится очень хорошо. Вот увидите. Со временем я сама найду вас.
Князь был удивлен тем, с какой холодной вежливостью Власта произносила все это. Как быстро угасал бренный пыл ее страсти и менялось настроение.
– Похоже, что в ближайшие годы мы с тобой уже вряд ли увидимся. Ты ведь знаешь, что меня ждет поход во Францию. И еще неизвестно, как там сложатся обстоятельства.
– Во время французского похода ты уцелеешь.
– Вот в этом случае я не стану расспрашивать, почему ты так считаешь. Но все равно утруждать себя поисками не стоит. Тем более – такими дальними.
Улыбка, которой озарила свое лицо юная провидица, ничего таинственного и поднебесного в себе не таила. Это была типичная женская ухмылка недоверия и ревнивости: "Значит, все-таки стремишься избавиться от меня!..".
– Когда же вы наконец поймете, князь, – все с той же холодной иронией проговорила Власта, – не я буду искать вас, не я, а сама судьба ваша.
"А ведь это уже не нищенка Власта говорит, – с легкой грустью отметил про себя Гяур. – Перед тобой – графиня Ольбрыхская. Привыкни и смирись с этим. Впрочем, в твоей жизни это мало что изменит, – успокоил он себя".