- Высокого роста, самоуверенный и немногословный, - ответил Феррандо.
- Это был Христофор Колумб.
Они озадаченно смотрели на него.
- Но зачем бы ему разыгрывать комедию? - спросил Франсуа.
- Я был знаком с Колумбом, - сказал Бехайм. - И даже считал наши отношения дружескими. Но честолюбие заставляет его все время менять маски. Он суетливый, склонный к авантюрам притворщик.
- Почему же он передумал?
- Наверное, решил сохранить тайну этой карты для себя одного, - ответил Бехайм.
- Но каким образом узнали о ней двое португальцев, похитивших мою жену?
Бехайм на мгновение умолк.
- Этого я не знаю, - произнес он, наконец. - Вероятно, от какого-нибудь шпиона. За Колумбом все время шпионят. Он ведь генуэзец, и испанцы ему не слишком доверяют. А двойная игра с королем Португалии не добавила уважения к нему и в этой стране. Кто-то выведал, что он посетил вашу мастерскую в Генуе до вашего отъезда и попросил сделать гравюру с карты.
Бехайм взмахнул рукой.
- Знаете, - сказал он, - есть одна невероятная история, в которую никто не верит. Будто бы лет пятьдесят назад португальское судно, шедшее вдоль берегов Африки, попало в сильный шторм и его понесло на запад. Через четыре дня его прибило к большой земле: это оказался целый континент, где живут голые люди. Растительность там роскошная, птицы, каких никто не видывал, а тамошние змеи могут проглотить целого барана. Это была не Индия, которую мы уже давно знаем, и, по описаниям моряков, там ничего похожего нет. Дикари встретили португальцев как сверхъестественных существ. Они кормили их и помогли починить корабль. Но когда моряки вернулись в Лиссабон, их подняли на смех и объявили сумасшедшими, настолько рассказы их казались необыкновенными.
Все присутствующие погрузились в раздумья.
- И это они нарисовали карту? - спросил Франсуа.
- Нет, - ответил Бехайм. - Смотрите: на рисунке у побережья несколько сотен, быть может, даже тысяч мелких островов. У португальских моряков не было времени исследовать все эти земли. Карта, видимо, составлена на основе китайских свитков, которые я видел собственными глазами.
- Китайских? - удивился Жак Адальберт.
- Да. Они великие мореплаватели. Добирались до юга Африки, иными словами, заходили в Великое море за Геркулесовыми столбами. Все время двигаясь на запад, они доплыли и до этого континента.
- И каков он, этот континент? - спросил Жак Адальберт.
- Он ломится от золота! - ответил Бехайм. - Рассказывают о семи великолепных городах, где золота больше, чем во всей Европе.
Жанна слушала и выглядела все более задумчивой. Мошки, плясавшие вокруг свечей, напоминали ей Людей, которых манят золотые миражи.
- Но теперь партия кажется мне проигранной, - с сожалением сказал Бехайм. - Путем в Индию завладели испанцы! Они будут купаться в золоте. Жуан Португальский поймет свою ошибку, когда увидит их богатства.
В словах его звучала горечь. Он залпом допил свое вино. Горечь испытывал и Франсуа. Португальцы, явившиеся в его мастерскую, были всего лишь алчными мечтателями, но стали невольными убийцами.
- Что вы будете делать с этим свитком? - спросил Бехайм.
Никто не смог ему ответить.
- Спрячьте его хорошенько, - сказал он, - хотя скоро ценность его будет чисто исторической. Испанцы составят куда более точные карты.
Было уже совсем поздно. Бехайм с женой на следующий день уезжали в Неаполь. Они распрощались с хозяевами дома, тепло поблагодарив их за гостеприимство.
Разговор об этих дальних путешествиях и загадочном континенте породил множество экзотических видений у всего семейства. Образы голых людей и ослепительно-ярких птиц будоражили воображение, как пряности щекочут нёбо.
4
Король без головы
Жак Адальберт вбил себе в голову, что нужно убедить французского короля Карла VIII поспорить за путь в Индию с испанцами. Он пылко убеждал в этом Жанну. Ему было неведомо, что Анна де Боже уже отослала Мануэля Эстевеса назад в Страсбург под охраной своих лучников. Она допросила осужденного и, сочтя его речи несвязными и безумными, решила, что не станет докучать брату-королю всяким вздором, приведшим к преступлению.
Подобно Бартоломео, Мануэль Эстевес твердо отстаивал свое убеждение, что до Индии можно добраться морским путем за неделю вместо восьми месяцев. В действительности бывшая регентша, взвесив все за и против, оценила этот план как слишком дорогостоящий. Конечно, Христофор Колумб открыл несколько островов, затерянных в Атлантике и населенных язычниками, раздобыл кое-какое золотишко, но в целом игра не стоит свеч.
Итак, французской короне был предложен в дар новый континент; она же предпочла одно из итальянских королевств.
Судовладельца Мануэля Эстевеса повесили.
Жак Адальберт умолил Жозефа попытаться повлиять на Карла VIII через одного из банкиров, которые финансировали итальянский поход.
Жозеф дал согласие неохотно. Выбранный им для этой деликатной миссии банкир - лионец Гильбер Куртемон - проявил к делу гораздо больший интерес. В европейских столицах уже начала распространяться весть о том, что Христофор Колумб открыл новый путь в Индию. При этом многие задавались вопросом, что же на самом деле открыл генуэзский мореплаватель.
Жак Адальберт де Бовуа отправился в Париж вместе со своим молодым дядей Деодатом де л'Эстуалем и самим Жозефом. И Жанной, которая целый год не была в столице. Франсуа счел поездку бесполезной. Путешественники остановились в особняке Дюмонслен. На следующий день Куртемон, которого сопровождал Жак Адальберт, отправился во дворец Турнель, где по-прежнему предпочитали жить французские монархи, не питавшие склонности к слишком холодному Лувру. Поскольку этот банкир ссужал деньгами короля, его попросили немного подождать, вместо того чтобы назначить аудиенцию на завтра или отложить на неделю. Они явились в девятом часу, а приняли их в одиннадцатом, и это было знаком большого расположения.
Жак Адальберт видел короля впервые. Сомнительное удовольствие. Первыми бросились ему в глаза длинный нос и грустные глаза, затем чувственный рот. За исключением костистого носа все лицо было словно вылеплено из размякшего марципана. Монарх с томным видом слушал приветственную речь Куртемона и внимательно разглядывал Жака Адальберта, который был очень хорош в белом атласном камзоле, расшитом золотом, и в плаще синего сукна с оторочкой из беличьего меха.
За спиной короля с явно настороженным видом стояли трое. Зачем пришли эти люди - докучать просьбами о какой-нибудь милости?
Жак Адальберт получил разрешение изложить суть дела. Он сделал это четко и немногословно, следуя наставлениям бабушки: Христофор Колумб открыл некие земли за Геркулесовыми столбами. Генуэзец полагал, что это Индия; однако некоторые свидетельства, в частности географическая карта, которой обладает он, Жак Адальберт де Бовуа, доказывают обратное. За островами, обнаруженными Колумбом, возможно, находится целый континент, изобилующий золотом и другими ценностями. Французская корона могла бы обогатиться, отправив экспедицию, которая обеспечила бы доступ к этим новым сокровищам.
Карл склонился к бородатому советнику: они что-то обсудили вполголоса, затем король повернулся к посетителям. Испанцы, объяснил он, ревниво относятся к тому, что считают своим, если же открытые земли столь богаты, как утверждает сир де Бовуа, они будут яростно отстаивать право собственности. Оспаривать у них новый путь в Индию означает войну с ними на море. Сейчас это затруднительно. Что до богатств, если таковые имеются, то французские торговцы всегда сумеют извлечь из них выгоду.
Вот и все.
Жак Адальберт поклонился, Куртемон последовал его примеру. Другие посетители ожидали у дверей.
Выйдя из дворца, молодой человек сказал банкиру:
- Мне показалось, будто я говорю с жителем Луны.
- Он думает только об Италии, - ответил Куртемон. - Хочет получить Неаполитанское королевство.
Опасная блажь: Неаполитанское королевство уже давно находилось под властью Арагона. Более того, неаполитанский король Фердинанд, незаконный сын Альфонса Великодушного, был связан с Сицилией, Сардинией и Арагоном, поскольку эти земли принадлежали его брату Хуану. Напасть на Неаполь означало вступить в открытую схватку с Испанией, и отданные французским монархом в подарок испанцам провинции Сердань и Руссильон вряд ли могли убедить Фердинанда отказаться от неаполитанского трона. Это понял бы и семилетний ребенок, но Карл VIII имел разум шестилетнего.
Итак, этот безголовый король вознамерился атаковать испанцев на суше, а не на море, где шансов у него было бы гораздо больше, а добыча - куда значительнее, чем Неаполитанское королевство.
Жак Адальберт и Куртемон в унынии вернулись в особняк Дюмонслен. Новость ничуть не удивила Жозефа. И Жанну, которая пришла позже. Она вместе с Деодатом посетила кладбище Сен-Северен, чтобы помолиться на могиле Бартелеми де Бовуа, потом нанесла визит Гийоме, который встретил ее с такой радостью, что у нее защемило сердце. Сын птичницы, обязанный, как и его, сестра, всем своим благополучием Жанне, представил ей жену и троих детей, старшему из которых исполнилось пятнадцать. Он предложил гостям пирожки с орехами и вино.
Внезапно она вновь увидела свое прошлое. Прилавок на улице Монтань-Сент-Женевьев, перед Корнуэльским коллежем, Матье, Вийона, Агнессу Сорель… Ее глаза увлажнились.
- Здесь я когда-то жила, - сказала она Деодату.
Он посмотрел на дом, как и мать, взволнованный.
Эхо слов "когда-то" еще звучало в голове Жанны.
Гийоме познакомил ее с сыном Донки, носившим то же имя. Верный ослик окончил свои дни, как она и желала, в деревне - точнее, в замке Ла-Дульсад, у Итье. Она погладила его потомка, и из глаз у нее брызнули слезы.
- Столько воспоминаний, правда? - прошептал Гийоме.
Она кивнула.
- Можно вас обнять? - спросил Гийоме.
Жанна раскрыла ему объятия. Неужели она так настрадалась, подумалось ей, что утешением для нее стал поцелуй бывшего работника?
Она забыла о своей печали, узнав о неудаче Жака Адальберта. Но в глубине души радовалась, что король отправил ее внука восвояси. Она была дочерью моряка, бедного Мэтью Пэрриша, и часто вспоминала отцовские проклятия "синей стерве". Жак Адальберт море видел лишь в Генуе, да и то с берега. А затевает экспедицию за Геркулесовы столбы, подумать только! Однако ее встревожила фраза, брошенная в досаде молодым человеком:
- Значит, мне надо поступить на службу к испанцам, чтобы принять участие в предстоящем плавании этого Колумба.
Жанна и Жозеф вдвоем принялись отговаривать его. Он не моряк и не знает языка, так что испанцы вряд ли окажут ему теплый прием.
- Коли на месте сидеть, так ничего и не добьешься, - возразил Жак Адальберт. - Испанцы рискнули, потому и преуспели.
Деодат смотрел на них сверкающими глазами. Было ясно, что дядя и племянник, между которыми было всего два года разницы, устремились бы на первый же баркас, снаряженный для плавания за Геркулесовы столбы.
- Нужно еще не принять за добычу ее тень, - заметил Жозеф.
По возвращении в Страсбург Жанна решила заняться Франсуа.
Впервые за сорок два года она стала вглядываться в него. Уже не как мать, но как женщина. Она надеялась на свою беспристрастность, хотя знала, как легко обмануться в отношении собственного ребенка. Он мало говорил и не нуждался в обществе. Сын надменного, язвительного и склонного к жалобам поэта любил, похоже, только печатное слово: он вкладывал душу в издание книг. Закончив работу над любой из них, он гладил ее, рассматривал каждую страницу, изучал в лупу какие-то детали, потом снова принимался ласкать корешок и обе стороны переплета.
Ласкал ли он женщин с такой же страстью? Конечно, это громко сказано, Жанна знала, что женщина у него была только одна - его собственная жена. Чрезмерной чувственностью он явно не отличался, если судить по любовным интрижкам несчастной Софи-Маргерит.
Она стала изучать его поведение за столом. У него был тонкий вкус, о чем свидетельствовало пристрастие к хорошим винам, о которых он говорил со знанием дела, детально оценивая "одежду", букет, аромат. Впрочем, он пил мало, а ел и того меньше - она никогда не видела, чтобы он накладывал себе добавки. За ужином он удовлетворялся всего двумя бокалами; никогда, нет, никогда не замечала она, чтобы спиртное ударило ему в голову. Стало быть, утехи чрева привлекали его не больше, чем утехи плоти, и Франц Эккарт в этом отношении походил на него - держался три дня на одной курице, а под конец философски обсасывал косточки. Такая воздержанность была редкостью. Жанна знала лишь двух по-настоящему воздержанных людей - Исаака и Жозефа Штернов. Но ведь то были мистики-евреи, которым вполне хватало хлеба и супа для пропитания. Матье обжирался. Филибер быстро напивался, а Франсуа Вийон прилагал большие усилия, чтобы не утонуть в вине. Бартелеми без труда справлялся с фунтом мяса. Наконец, Жак Адальберт тоже был не из тех, кто готов кормиться одним супом, как и сын Жанны от Жака - Деодат.
Так что же, Франсуа презирал все телесное? Вовсе нет: в парильне он всегда усердно мылся с мылом и щеткой, отнюдь не пренебрегая туалетной водой. Однажды, зайдя в его комнату, она с удивлением увидела, как он тщательно полирует ногти на пальцах ног.
Мужчина, который так за собой следит, предается мечтам. Но о чем он мечтает?
И какая женщина ему бы подошла?
Отчаявшись разрешить эту проблему, она отправила Францу Эккарту письмо с датой рождения Франсуа и попросила обрисовать - четко, ясно, без ученых аллегорий - характер мужчины, который появился на свет в этот день.
Она улыбнулась, представив нелепость ситуации: бабушка, взывающая к мудрости внука!
Тот не замедлил с ответом:
Дорогая Жанна, работа, которую ты просишь сделать, уже исполнена, поскольку речь идет о моем отце. Человек, родившийся под знаком Рыб, дорожит своим внутренним миром и не склонен впускать в него других. Видя бесконечное изменение мира, он презирает слова, которые в любой момент могут быть опровергнуты.
Полагаю, тебя беспокоит то, что Франсуа вдовец; действительно, этот возврат в холостяцкое состояние рискует затянуться, если он не встретит душу, способную удовлетворить как его амбиции, так и потребность в любви. Ибо этому человеку более нужна любовь и поддержка в его замыслах, нежели возня за пологом кровати.
Он действительно вынашивает весьма честолюбивые планы, и я не сомневаюсь, поскольку об этом говорят звезды, что судьба его вскоре пересечется с участью принцев и могущественных людей.
Я угадываю вопросы, которые ты задаешь себе: человек - владыка своей судьбы или наоборот? Себя я об этом уже спрашивал, и мне кажется, что человек подобен наезднику: он управляет лошадью тем увереннее, чем лучше ее знает. Однажды, когда я доказал тебе точность твоего собственного гороскопа, ты сказала мне, что астрология сродни суеверию. Но суеверия - дочери страха, а к изучению звезд толкают совсем другие побуждения.
Полагаю, ты убедилась в верности небесных предсказаний, ибо у нашего нового папы Борджиа и в самом деле есть сын, которого зовут Цезарь.
Я всегда думаю, о тебе с любовью и часто вспоминаю наши слишком редкие беседы.
Твой покорный слуга
Франц Эккарт.
Гольхейм, июля 12 дня 1493 года.
Итак, Франсуа не изменился, подумала она. В свое время он догадался о своей мужской природе, лишь когда его фактически изнасиловала Софи-Маргерит. Неужели ему надо дожидаться нового изнасилования? И кто это сделает, великое небо? Впрочем, женщина, у которой хватит дерзости, наверняка совершит подобное не в первый раз и неизбежно станет неверной супругой.
К тому же Жанна не была регентшей своего клана. Она покорно вздохнула.
Как же трудно смиряться с тем, что происходит на твоих глазах!
И еще больше с тем, чего ты не видишь.
5
Песнь духов над водами
Полная луна таит в себе угрозу. Всем известно, что она поднимает уровень моря, раскачивая колокола в городах, скрытых под водой. Не столь известно, что она вздымает также поверхность земли. И раскачивает другие колокола, звон которых раздается в голове у юных девушек.
Вдобавок в тот год, в июле, она принесла с собой сильную жару. А ленивый ветерок, ласкавший верхушки буков и дубов вокруг Гольхейма, никак не способствовал сну.
Об де л'Эстуаль заворочалась в постели и откинула один за другим все пологи, чтобы воздуха было больше. Тем самым прибавилось и света. Графы Гольхеймы были небогаты и довольно прижимисты, поэтому лишь в окна на первом этаже вставили стекла, на верхних же вполне удовлетворялись промасленной бумагой. Луна, светившая в эти окна, создавала впечатление, что за ними происходит какой-то праздник.
Об распахнула створки, которые ночью держала закрытыми из страха перед нетопырями, и вдохнула полной грудью теплый влажный воздух, чтобы перебить запах восковых свечей и простыней, всегда отдававших затхлостью.
Отсюда ей был виден павильон Франца Эккарта. Темный. Конечно, юноша спал. Если только не сидел голым на холме.
Этот загадочный молодой человек с некоторых пор стал единственным объектом ее интереса. Жених Карл казался ей распахнутым кухонным ларем в сравнении со столь драгоценной и замкнутой на ключ шкатулкой, как Франц Эккарт.
В одной ночной рубашке, сунув ноги в туфли, она спустилась в темноту. Замок спал. Откуда-то доносился мерный храп. Лестница была каменной и, следовательно, бесшумной. Скользя по плитам беззвучно, словно мышь, она добралась до служебной двери, не такой тяжелой и скрипучей, как остальные, и открыла ее. Перед ней была лужайка с буйно растущей травой. Она вышла и обогнула дом, направляясь к павильону.
Большую поляну она пересекла в отблесках синевато-зеленого сияния. По мере приближения к павильону шаг ее замедлялся: она пыталась разглядеть свет в черной массе постройки. Но нет, везде было темно. Быть может, он и в самом деле спит.
Она подошла к порогу. Лис спал, свернувшись клубочком, как сторожевая собака; при ее появлении он удивленно приподнял мордочку. Она остановилась и склонилась над ним:
- Значит, ты вообразил себя собакой?
Но зверек не шелохнулся. Она переступила через него и толкнула дверь, которую тут же закрыла за собой.
В лунном свете спящий казался скульптурой из слоновой кости. Он лежал голый на скомканных простынях. Она долго смотрела на него. Тяжелое мерное дыхание показывало, что Франц Эккарт спит глубоким сном.
Наконец она приблизилась легким шагом, стараясь ничего не задеть и избежать предательского шелеста. Но он все же почуял ее присутствие - наверно, она нарушила гармонию окружающего его мира. Он пошевелился с закрытыми глазами и неуловимым движением вдруг свернулся калачиком. И рядом с ним оказалось свободное пространство. Сначала она потрогала край постели - на ощупь очень жесткой. Было ясно, что спящий пренебрег удобством соломенного матраса. Она присела на кровать и стала рассматривать юношу вблизи. Он почти испугал ее: не освещенная блеском глаз, эта гладкая маска в ореоле черных густых волос походила на образ какого-то незнакомого зверя.