Бокх находился в состоянии полного и необыкновенного упоения от мыслей о предстоящей расправе с горделивым народом, о триумфе над ним. Долгие годы они отказывались замечать царя Бокха и его народ, теперь вынуждены будут заметить и оценить.
Величие и блеск предстоящей победы мавританский царь приписывал исключительно своей решительности и прозорливости. Его всегда раздражала воинская слава Югурты, то восхищение, с каким относились к этому незаконнорожденному, этому выскочке даже его собственные сыновья. Оказывается, ничего особенного и не требовалось для победы над этими якобы непобедимыми северянами. Нужно только призвать на поле боя настоящего воина. Такого, как он, царь Бокх.
Югурта радовался тихо, осторожно, не до конца все-таки веря в возможность столь полной победы над своим великим противником. Он прекрасно понимал, что Марий не мальчик и только невероятное, божественное стечение обстоятельств могло дать в руки противников римлян ключи к столь ослепительной победе. Югурта не ложился спать, непрерывно проверяя посты, все время придумывал за римского консула способы, при помощи которых можно спастись из двойной ловушки. Каждый раз он облегченно вздыхал, когда удавалось найти ответный ход на, может, и не существующий замысел квиритского полководца. Смакование деталей подобных вымышленных партий и составляло основную часть внутренней жизни нумидийца.
Лучше чем кто-либо другой, он понимал, что второго такого случая – пленения консула вместе с армией – судьба не предоставит.
Такая победа могла бы дать передышку в войне минимум на год. Раньше римлянам не собрать новую сильную армию. За это время от них отпадут все африканские города, за это время можно будет снестись с вечно недовольными своим положением понтийцами и даже с северными варварами и поднять их на совместную войну с гигантским средиземноморским пауком. Само собой разумеется, все силы Нумидии теперь беспрекословно встанут под его руку, с помощью нескольких несложных ходов можно будет сделать так, что и Мавританское царство захочет в качестве своего водителя видеть его, прославленного Югурту, а не кого-то из ничтожных отпрысков самодовольного Бокха.
О том, что его тесть не доживет до окончания победоносной кампании, Югурта даже и не размышлял. Это разумелось само собой, это вытекало из природы вещей.
Итак, сколь бы различно ни переживали свой общий успех два степных властителя, оба они впали в опасное состояние самоуверенности. Бокх – полностью, Югурта – в значительной степени.
Марий собрал своих офицеров, разговор их состоялся на фоне непрерывного бухания барабанов в лагере африканских варваров и протяжных, неприятных для слуха европейца песен.
– Может быть, нам ударить ночью, сомкнутым строем; пока они проснутся, пока продерут пьяные глаза…
Марий отрицательно покачал головой.
– Я весь день сегодня наблюдал за ними. Мы можем ударить только в северном и северо-восточном направлениях, а там они, уверен, по приказанию Югурты, рыли какие-то рвы. Пусть они и не так глубоки, но ночью станут непроходимыми.
– Да они и рыли их только затем, чтобы спокойно спать ночью. Они уже перепились, что будет к четвертой страже? – настаивал Скавр.
Марий снова не согласился:
– Думаю, Югурта и это предусмотрел. Да, те, что сейчас пьянствуют, скоро заснут мертвецким сном, зато те, кому предстоит стоять в карауле ночью, сейчас спят. А людей у них очень много.
Руф мрачно усмехнулся.
– Так что выхода у нас нет никакого, раз этот поразительный Югурта все предусмотрел?
– Пока я достойного выхода не вижу, кроме того, что позволит нам, умирая, нанести противнику максимальный урон.
– Сколько бы мы ни истребили этих животных, бездонная Африка восполнит эти потери.
– Ты прав, Скавр, в случае победы они не обратят внимания на свои потери, любые раны покажутся им нестрашными. Их надобно убедить, пусть даже не уничтожив большого количества этих дикарей.
И Руф, и Скавр опустили головы, чтобы консул не прочитал на их лицах нелестные мысли в свой адрес.
– Надо поссорить Югурту с Бокхом, – сказал центурион Секст Вариций.
– Иди, ссорь, – язвительно сказал Скавр и приподнял полог палатки.
Приведенные Суллой турмы начали перестраиваться в атакующий порядок, не снижая походной скорости. Операция была произведена с той ласкающей взор точностью, с которой работает хорошо отлаженная машина. Удар римской кавалерии был похож на мощный выброс катапульты.
Марий, сам об этом не догадываясь, подыграл своему спасителю, поэтому результат внезапного удара был удвоен. На рассвете, когда стали иссякать силы внимания даже у выспавшихся накануне дозорных, римляне ударили по мавританскому стану. Под покровом ночи они перевели всех своих воинов в один лагерь, северный, оставив на южной вершине для маскировки только лагерный частокол да несколько насаженных на колья пехотных шлемов.
Мавританцы были захвачены врасплох, несмотря на то, что, казалось бы, в любую минуту были готовы к бою. Вырытый ими ров был мгновенно форсирован и завален трупами сонных и полупьяных вояк. Но это отнюдь не вселило страх или панику в сердца остальных. Мавританцы до такой степени сжились с мыслью о своей победе, что их не надо было гнать навстречу опасности, они сами рвались сразиться с впавшим в безумие врагом.
Великолепно выстроенные колонны атакующих римских манипулов растворились в кишащей массе варварской пехоты, мечи и копья вязли в поражаемых телах, натиск ослабевал, и это служило защищавшимся подтверждением их непобедимости.
Югурта, услышав шум начавшегося боя, повел своих людей на штурм южного лагеря, и в этом была его ошибка – слишком много времени, по меркам скоротечного утреннего боя, он потратил на то, чтобы понять, что Марию удалось его одурачить. Разъяренный Югурта велел коннице и пехоте разделиться. Первая должна была по более длинному пути обогнуть раздвоенный холм слева, вторая – справа, с тем, чтобы, соединившись, взять римлян в двойное кольцо и наверняка задушить в нем.
Бокх, спокойно восседавший в седле во главе своего конного войска, ждал того момента, когда истекающие кровью римские когорты прорвутся сквозь толщу его пехоты, чтобы ударить по ним и растоптать, превратив в прах.
Он был отчасти даже благодарен Марию, что тот начал бой на его направлении. В сражении никогда не бывает двух победителей, народной молве все равно пришлось бы выбирать, кто – мавританец или нумидиец – сделал больше для сокрушения врага. Теперь выбор облегчен до предела. Сейчас он поднимет меч и пошлет в бой свою бешеную конницу.
Бокх положил руку на эфес своего клинка, и тут до его уха донесся звук, который он не мог бы перепутать ни с каким другим. Гул копыт приближающегося табуна.
Откуда здесь табун?
Чей табун?!
Бокх не успел спросить, как множество голосов завопило:
– Римляне!
Какие здесь могут быть римляне? Это более странно, чем табун.
Так или иначе, Бокх дал команду разворачиваться.
Его тяжеловесные цветастые всадники начали кое-как перестраиваться. Они вытаскивали мечи и натягивали тетивы луков, но в сердцах их появилась и начала разрастаться тоска.
Они уже чувствовали себя проигравшими.
Марий, стоявший на возвышении в тылу своих когорт, первым понял в чем дело и тут же закричал настолько громко, насколько позволяла сила легких, что подходит кавалерия Суллы. Он был уверен, что это его квестор. Впрочем, сейчас было все равно, кто именно командует этой спасительной конницей.
Известие, что их положение совсем не безнадежно, придало столько новой силы легионерам, что они прорвали пешую толпу варваров и ударили в тыл перестроившейся коннице Бокха.
Таким образом, она попала под двойной удар, этого было достаточно, чтобы сокрушить ее полностью и почти мгновенно.
Мавританцы бросились врассыпную. Падение с вершины близкой победы на самое дно поразило воинов Бокха, как божественный гнев, им больше и в голову не могло прийти, что можно взять в руки оружие и сопротивляться.
В результате явившиеся на поле битвы нумидийцы Югурты застали победоносную, готовую сражаться с кем угодно кавалерию Суллы и немного уставшую, пьяную от пролитой крови, но уверенную в своих силах пехоту.
Будь воля Югурты, он бы избежал столкновения, дабы сохранить в целости силы своей армии, но инерция движения воинских масс была слишком велика. Соприкосновение произошло. Почувствовав исходившую от римлян энергию и ярость, варвары тут же начали отступать.
Увидев, что происходит, Югурта отдал приказ начать отступление.
Преследовать противника римляне оказались не в силах. Сказались усталость и напряжение последних дней. Самое сильное действие на боевой строй оказали запахи, исходившие от костров, дотлевавших в мавританском лагере. Над кострами стояли котлы с чечевичной кашей, заправленной обычным бараньим жиром. Бараний жир, как известно, очень пахуч. Для изможденных, изголодавшихся людей самая грубая дикарская каша была милее нектара и амброзии. Да и то сказать – что такое нектар и амброзия, если разобраться? Пиво с медом да каша с сухофруктами.
Не слушая робкие окрики центурионов, воины ринулись к котлам и там нашли свое первое вознаграждение за удивительную победу.
Командиры проявили немного больше стойкости. Сулла спрыгнул с коня возле шатра какого-то из мавританских князьков, сбросил шлем и сел к костру, на котором дожаривалась птичья тушка. Что за птица, ему было не важно в этот момент, пусть бы даже портовая чайка, эта летающая крыса.
Марк Карма проверил шатер, не скрывается ли там кто-нибудь. Нет, дикари не оставили убийцу-самоубийцу. На полу валялись перевернутые чашки, почему-то вспоротые подушки, человеческие черепа и целая гора разнообразных костей. Скорее всего, это был шатер жреца-гадателя.
Вернувшись к своему господину, Карма застал забавную картину. Сулла ел, как хищник, обжигаясь и шипя от злости, по черному от пыли лицу ползли капли пота и смешивались с каплями быстро застывающего на щеках жира.
Победитель был явно доволен собой.
– Ну что, Марк, – крикнул он, – не нашел ли ты там вина, а?
Сглатывая слюну, Карма положил под ноги хозяину большой вытертый бурдюк, который нашел в шатре.
Сулла умелым движением развязал его и стал лить темно-красную жидкость себе в рот. Половина вина, конечно, оказалась на шее и за вырезом панциря. Протянув изрядно опорожненную емкость своему секретарю, Сулла вытер губы тыльной стороной ладони:
– Пей, победитель!
Карма поднял бурдюк.
– Послушай, а где же этот твой таинственный друг, который все добивается встречи со мной, где он?
Сделав несколько больших глотков и зажмурившись от удовольствия, секретарь сказал:
– Я хотел привести его к тебе на корабле, но он, как и все, болел. Когда мы высадились, было не до разговоров.
– Правильно, было не до разговоров, клянусь всеми монологами Плавта.
– Я предложил ему присоединиться к походу, даже дал ему коня. Я сказал ему, если он хочет говорить с тобой, пусть сопутствует тебе.
– Ты, как всегда, все сделал правильно, Марк. И что же он?
– Ни в походе, ни в бою мне было не до него. Скорее всего, он погиб.
– А что он все-таки за человек? По-твоему, мне…
Сулле не удалось закончить фразу. Раздался немного нестройный гром букцинов, что было извинительно, учитывая обстоятельства дня. Нестройный, но, безусловно, праздничный.
– Марий, – прошептал Марк.
Сулла не торопясь встал и обернулся.
По образовавшемуся живому коридору к нему приближался, слегка увязая в красноватом песке, коренастый человек, сопровождаемый пышной, хотя и весьма потрепанной свитой.
Консул 647 года Гай Марий.
Он тоже не вполне успел привести себя в порядок, поэтому, когда подошел к своему квестору и обнял его, человеку, склонному иронически смотреть на вещи, могло показаться, что обнимаются два негра, переодетых для смеха римскими легионерами.
– Спасибо тебе, Сулла, – сказал Марий.
– Я сделал только то, что было положено сделать римлянину.
– Это твоя победа.
Луций Корнелий провел рукой по лицу, обтирая птичий жир.
– Извини, следы обеда.
Марий усмехнулся.
– Да, мы заслужили право перекусить.
Изящным, каким-то даже артистическим жестом Сулла пригласил консула к своему костру.
Марий, крякнув, сел на сложенную вчетверо львиную шкуру, получилось так, что львиная пасть оказалась у него под задом.
Стоявшие вокруг легионеры приветственно закричали и стали колотить мечами по щитам.
Сулла, прежде чем сесть, провел взглядом поверх голов торжествующего войска.
– Что ты там высматриваешь? – спросил консул.
– Будь я на месте Югурты, я бы именно сейчас нанес удар. По пирующим победителям. Ничто так не кружит голову, как ощущение победы.
– Хвала Юпитеру, что ты – это ты, а Югурта – всего лишь Югурга, – сказал Марий, и собравшиеся вокруг костра засмеялись.
Глава пятая
Бокх
105 г. до Р. X.,
649 г. от основания Рима
Мавританский царь представлял собой жуткое зрелище. От него осталась одна голова, да и та была перепачкана темно-коричневой грязью. Глаза закрыты, на голове колпак из перьев птицы кагу.
Царь принимал грязевую ванну в имении, которое в незапамятные времена принадлежало карфагенскому военачальнику Гискону. Этот доживший до столетнего возраста чревоугодник и пьяница открыл, что если в момент подагрического приступа погрузиться в каменную ванну, наполненную естественной коричневой грязью, то боль отступает и можно вновь не отказывать себе в употреблении сладких вин, жареных моллюсков и понтийских специй.
Просидев половину своей восхитительной жизни в лечебной яме, Гискон закончил ее в яме выгребной, куда его бросили с перебитыми суставами мятежные карфагенские наемники.
После неудачного сражения у двугорбого холма здоровье мавританского царя Бокха пошатнулось. Нет, он не был ранен, просто заметил, что не может принять за ночь более трех наложниц и останавливается на двенадцатой куропатке за ужином, тогда как в прежние, лучшие времена управлялся с двадцатью. Кроме того, начали ныть суставы. Придворные лекари предложили ему испытанное средство – пустить кровь, но оно показалось царю слишком подозрительным – кто знает, сколько крови может выпустить лекарь, если он неумел или, пуще того, злонамерен. Ему предложили обкладывать колени горячими желудками свежезарезанных барашков. Это Бокху понравилось больше, к тому же барашков после процедуры можно было съедать. У этого средства был один недостаток – оно нисколько не помогало.
Выписанный из Коринфа лекарь приехал с огромным рукописным трактатом, принадлежавшим, по его словам, перу самого бога Асклепия. Но лекаря в день приезда укусил тарантул, и он потерял дар речи. Он мог только пальцем показать то место в книге, которое следовало читать, чтобы найти средство от царских болей.
Придворный толмач перевел с греческого указанный совет бога-врачевателя так: против болей в суставах может лучше всего помочь молоко девственниц.
Совет был загадочным, если не сказать бессмысленным, поэтому царь сразу же в него поверил. Из всех окружавших Темею, столицу царства, сел были доставлены молодые девственницы; специально выделенные люди – их набирали из опытных виноделов, умеющих обращаться с нежной виноградной гроздью, – днем и ночью в отведенном для этого крыле дворца занимались добыванием молока девственниц.
Поскольку дело шло туго, кто-то из хитроумных придворных, дабы облегчить страдания царя (а отнюдь не девиц), решил пойти на хитрость, привел во дворец несколько кормящих матерей. Конечно, о хитрости донесли государю, конечно, добродетельный хитрец был жестоко казнен. Царь стал самолично проверять, до какой степени является девственницей каждая из прибывающих во дворец девушек.
Трудно сказать, чем бы завершилось греческое лечение, если бы не Югурта. Именно он посоветовал своему тестю обратиться к помощи старинных, испытанных грязей. Бокх согласился. Все, что было освещено карфагенским опытом, вызывало в африканских правителях бесспорное уважение. По сравнению со знатоками роскоши, пунами, даже нынешние хозяева мира, квириты, казались грязными варварами.
Югурта, надо сказать, не столько заботился о здоровье своего переменчивого родственника, сколько о расположении его духа в свою пользу. Несмотря на полный разгром мавританской армии, Бокх остался самым сильным и, что самое главное, самым желанным союзником нумидийца. Неисповедимы повороты исторических судеб. Стоило римлянам разнести в пух и прах видимое военное могущество мавританского царя, как они стали относиться к нему с величайшим вниманием и уважением.
Бокх, в первые недели после сокрушительного провала, разве что на брюхе не ползавший перед своим зятем, сумевшим практически без потерь уйти от двух злополучных вершин, снова воспарил духом. Причиной тому было изменение отношения к нему римлян.
Сколько раз посольства от римского консула и сената прибывали в Криспу, столицу Нумидии? Ни разу.
Сколько раз люди в белых тогах навещали различные, даже кочевые ставки великолепного мавританского владыки? И не сосчитать!
С Югуртой покончено, по крайней мере в представлении римлян, его гибель – дело времени. Римляне умеют добиваться своего, разве они не доказали этого? Они сделали ставку на Бокха. Почему?
Этого вопроса мавританец предпочитал себе не задавать. Просто они возлюбили нумидийца, и все. А если так, то зачем держаться за то, что уже мертво?
Бокх стал отдаляться от союзника. Нет, впрямую он этого не говорил, тем более при личных встречах (которые, кстати, происходили все реже и реже). Он заверял Югурту в своей вечной дружбе и родственном отношении, а сам примеривался, как бы поскорее и без осложнений от него отделаться.
Югурта же, как назло, был удачлив в мелкой партизанской войне с римлянами. То перехватит обоз с продовольствием, то окружит и перережет заблудившуюся в песчаной буре когорту. То обманет и без потерь, и даже с приобретением, вырвется из хитроумнейшим образом расставленной ловушки.
Югурта сделался легендарной личностью не только среди нумидийцев, но и среди большинства молодых мавританских воинов. Собственные сыновья царя Бокха просили отца о том, чтобы он отпустил их в гвардию Великой Африканской Лисы. Дисма и Волукс, молодые, горячие, безрассудные, они ничего не знали о хитрой политике отца, а если бы узнали, оскорбились бы. Как после этого Бокху было не ненавидеть Югурту?!
Самое обидное состояло в том, что при нем не было ни одного человека, которому он мог бы открыть свои истинные чувства. Уважаемый римским народом и сенатом повелитель Мавритании ощущал себя живущим в какой-то клетке.
Торчащая из грязи голова чихнула. Стоявшие по краям каменной чаши негры чуть сильнее заработали громадными опахалами. Из-за колонн, увитых диким виноградом, появился Лимба, высокий, костлявый старик, увешанный ожерельями из львиных клыков и связками ящеричных черепов. Верховный жрец богини Мба. Честно говоря, Бокх терпеть его не мог, особенно за то, что старик, по его мнению, вообразил себя значимой фигурой. Вообразил, что будто бы ему позволено оказывать влияние на волю царя и что он такое влияние оказывает.