Впрочем, когда карета въехала на просторный двор, и перед Горацией предстал величественный дворец, сравнимый разве что с Версалем, она снова испугалась.
- Джон Джозеф, ты уверен, что можно явиться к императору в таком дурацком платье? Мне кажется, что я похожа на молочницу, - прошептала она.
- Ты похожа на принцессу из идиллической сказки. Потерпи, дорогая.
"Какого черта, - подумалось ему, - эти слова застревают у меня в горле? И почему, черт возьми, почему каждый поворот ее головки, каждый взгляд вызывают во мне такое желание?"
Но у него не было времени додумать эту мысль до конца. Лакеи в париках и голубых ливреях уже распахнули дверцы карсты. Горация, с блестящими от возбуждения глазами, уже ступила на порог дворца. Джон Джозеф торопливо шел за ней следом, гордый, как павлин.
Путь по бесконечному коридору длиной чуть ли не в целую милю был для Горации в новинку. Но еще большее потрясение она испытала в тот момент, когда золотые двери, украшенные купидонами и летящими лебедями, распахнулись, чтобы пропустить гостей императора в огромный зал, и мажордом, трижды ударив тростью об пол, объявил: "Капитан Джон Джозеф и леди Горация Уэбб Уэстон, Ваше Императорское Величество!"
Английский офицер со своей супругой застыли на пороге великолепной приемной, в которой, казалось, было совершенно пусто и стояла мертвая тишина. Наконец Джон Джозеф прошептал: "Сир?" И тут из-за спинки бархатного дивана с ножками в форме причудливых лап грифона раздался сдавленный шепот: "Тсс!"
Мажордом и Джон Джозеф переглянулись. Затем мажордом громко произнес:
- Будут ли еще какие-нибудь приказания, Ваше Императорское Величество?
- Тсс! - повторил император. - Ты здесь, мой английский солдат?
Из-за спинки дивана на мгновение показался нос и пенсне с огромными стеклами; потом император снова спрятался.
- Если она хорошенькая, можешь подвести ее ко мне, - послышался его голос.
Мажордом произнес уже обычным тоном:
- Мне уйти, сэр?
Эта фраза была обращена к Джону Джозефу, и тот ответил:
- Да, все будет в порядке. Мы с женой уйдем через два часа. Подготовьте для нас карету.
- Прекрасно, сэр. Если что-нибудь случится, позвоните в колокольчик.
При этих словах Горация занервничала, но Джон Джозеф, крепко взяв жену за локоть, заставил ее войти в приемную.
Горри любовалась великолепием залы. В огромном камине, по бокам которого стояли стойки в виде тритонов, пылал жаркий огонь; дрова громко трещали, стараясь отпугнуть вечернюю прохладу. На блестящей поверхности каминной полки Горация увидела отражение приемной. Над камином, в шелках, парче, высоких воротничках и пышных жабо, висели портреты покойных предков императора из рода Габсбургов. Дюжина королей и несколько малокровных королев взирали сверху вниз на ковер, некогда привезенный из Турции, над которым потрудились четверо искуснейших ткачей. Ковер отливал красными бликами: красный глаз разъяренного дракона, биение красной крови любовника, красное платье цыганки…
У Горации перехватило дыхание от такой красоты. Она стояла посреди зала, неуверенно глядя по сторонам. Впрочем, она уже совсем не боялась забавного маленького императора, который стоял на коленях за диваном, воображая, что надежно спрятался, и не подозревая, что в пятидесяти зеркалах, развешанных по стенам приемной друг напротив друга, отражаются бесчисленные комнаты с бесконечными рядами зеркал и бессчетными маленькими монархами, стоящими на четвереньках в своем укрытии.
Снова повисла тишина. Наконец, Горация не сдержалась.
- Выходите! - крикнула она. - Я вас вижу.
Пенсне снова показалось из-за дивана, но при взгляде Горации тут же спряталось обратно. Тогда Горри тоже встала на четвереньки за большим креслом. Джон Джозеф качал головой, глядя на все это, и улыбался.
- Сир, на эту игру у вас остается всего несколько минут, - сказал он. - Нам пора проведать наших солдат.
Но у императора были другие планы, и Горация с любопытством наблюдала, как бесчисленные отражения монарха ползут под диваном и по комнате, чтобы оказаться у нее за спиной. Она обернулась и обнаружила, что прямо на нее глядят самые добрые в мире светло-голубые водянистые глаза - наиболее распространенные среди тех, кому недостает соображения.
- Выходите! - повторила она. - Я вас нашла.
Император широко улыбнулся.
- Ты привез мне куклу, - сказал он. - Мой английский солдат, ты привез мне куклу! Какая она хорошенькая! Можно ее покормить засахаренными сливами?
С этими словами он полез в карман, вытащил оттуда изрядно запыленную сладость и, прежде чем Горация успела сказать хоть слово, засунул сливу ей в рот.
- Ваше Императорское Величество, - произнес Джон Джозеф, склоняясь над ними и помогая подняться сперва императору, а затем Горации, - позвольте представить вам мою жену.
Он поклонился. Следуя его примеру, Горация присела в придворном реверансе - так, как много лет назад ее учила мама: расправить юбку, напрячь колени, руки отвести в стороны и чуть-чуть назад, голову опустить.
- Она двигается! - воскликнул император, захлопав в ладоши. - А она умеет петь и танцевать?
- Да, сир.
- А как ее зовут, эту маленькую куклу-жену?
- Горация, сир. Леди Горация Уэбб Уэстон.
Император обошел Горацию со всех сторон, лучась от удовольствия.
- Она красивая, - сказал он. - Пойдем со мной, леди, я покажу тебе мою военную башню.
Поскольку он не говорил по-английски, а Горация почти не знала немецкого, то Джону Джозефу пришлось переводить, и он спокойно добавил, не боясь, что Фердинанд поймет:
- Ты ведь не боишься, дорогая?
- Вовсе нет. Он мне нравится.
- Ты его очаровала. Смотри, он хочет, чтобы ты танцевала для него.
Император привел в действие механизм настенных часов, которые начали вызванивать мелодию вальса
Штрауса. Сделав реверанс (на сей раз неглубокий и торопливый), Горация стала кружиться вокруг императора, но тот закричал:
- Нет, нет, нет! Мой английский солдат, ты должен танцевать вместе с ней. Куклы-жены не танцуют сами по себе.
Внезапно в глазах Фердинанда появилось лукавое выражение.
- Если позволить им танцевать самим по себе, - добавил он, - то придут другие солдатики и уведут их. Так что будь осторожен.
- Я буду осторожен, сир, - ответил Джон Джозеф и поклонился жене, приглашая ее на вальс.
Произошло как раз то, чего боялась вдовствующая герцогиня: семейство Хиксов и их прислуга, перебравшись в Саттон из лондонского дома на Дьюк-стрит, совершенно затерялись в огромных залах и коридорах замка. Никому из них, даже Энн в ее лучшую пору, не доводилось жить в таком гигантском особняке. Теперь пришлось привыкать к разговору на повышенных тонах и постоянной беготне по длинным темным переходам.
Вдобавок ко всем проблемам, накалившимся на них, в первую же ночь произошла неприятность. С помощью угрюмого Джекдо слуги семейства Хиксов наконец выгрузили всю мебель из повозок и внесли ее в замок через Центральный Вход. Потом, после торопливого ланча, майор вернулся в Лондон, а Энн предстояло распределить спальни между новыми жильцами. Слуг она разместила в маленьких комнатках в Западном Крыле, окна которых выходили во двор. Для себя и Элджернона она выбрала комнату в дальнем конце коридора, откуда открывался вид на великолепный парк, так же как из окон в конце Длинной Галереи, где находилась часовня. Кловерелла сообщила Энн, что именно в этой комнате ночевала Маргарет Тревельян, когда жила в замке. И, естественно, ее спальня находилась в самом лучшем состоянии.
Для Иды Энн мать выбрала комнату, где леди Уэстон некогда хранила яблоки, но потом, когда Мэлиор Мэри была еще маленькой девочкой, эта комната была разделена перегородкой и превращена в две спальни - одну для наследницы, а другую - для ее сводной сестры Шейлы.
- Это будет спальня с гардеробной, - сказала вдовствующая графиня, и дочка завизжала от радости и принялась суетиться вокруг чемоданов.
Но в первую же ночь, когда все новоселы, уставшие от переезда, разошлись по постелям, внезапно раздался пронзительный вопль; Ида Энн, босиком выбежав из своей спальни и промчавшись по всему коридору Западного Крыла, распахнула дверь спальни леди Энн и рухнула прямо на кровать матери, до смерти перепугав Элджи, который спал, лежа на спине и свесив руки за изголовье.
- О, Боже, дитя мое! - воскликнула Энн, вскочив с постели и пытаясь зажечь лампу. - Что случилось? Ты не заболела?
- Нет, нет, - шептала девушка, - но в моей комнате кто-то есть. Это привидение, белая дама. Она стояла в лунном свете и смотрела на меня.
И ни слова, ни материнская ласка, ни чашка горячего молока не смогли убедить Иду Энн вернуться обратно в свою спальню. Она настояла на том, чтобы провести остаток ночи вместе с матерью, и сонному Элджи пришлось перебраться в комнату для гостей.
На следующий день вдовствующая графиня перевела плачущую дочку в комнату поменьше - спальню сэра Джона Роджерса. На этом неприятности временно прекратились.
Кэролайн и Фрэнсис, приехавшие в гости на несколько дней и ночевавшие на бывшем "яблочном складе", ничего особенного не видели. Затем комната с перегородкой оставалась пустой в ожидании новых гостей.
А гостей было множество. Энн, лихорадочно пытаясь сделать Саттон хоть немного более жилым местом, приглашала всех (или почти всех) полюбоваться на свой новый дом и погостить денек-другой. Элджи в конце концов устал от бесконечной вереницы гостей и спасался только прогулками. Он купил двух спаниелей, по имени Полли и Энфус (это ему казалось ужасно смешным, и он все время радовался своему приобретению), и, натянув бриджи и высокие сапоги, целыми днями разъезжал верхом по саттонскому лесу.
Энн тем временем просто убивала время и скучала.
В конце концов ей пришла в голову мысль, что пора выдать замуж Иду Энн, которой уже исполнился двадцать один год и которая порядком ей надоела со своими капризами.
Итак, было решено 11 июля, в день рождения Иды Энн, устроить большой званый обед с танцами, на который вдовствующая герцогиня пригласила множество знатных молодых людей. Список гостей возглавлял майор Джон Уордлоу. Чем чаще Энн об этом размышляла, тем отчетливее ей казалось, что майору никак не больше тридцати лет и что ему самое время остепениться. И эта мысль нравилась ей все больше и больше. Энн написала ему письмо с приглашением приехать в гости и оставаться так долго, как только позволят его армейские обязанности. Вскоре пришел ответ, в котором майор писал, что принимает это предложение.
Такой ответ дал Энн пищу для размышлений. Сидя за письменным столом в своем кабинете, который некогда был салоном Элизабет Уэстон, она раздумывала, может ли в самом деле случиться так, что майор питает особые чувства к Иде Энн. Вдовствующей графине никогда не бросалось в глаза что-либо, могущее привести к такому заключению, но, с другой стороны, Джекдо всегда приезжал в Саттон охотнее других. Впрочем, если бы тогда кто-нибудь сказал Энн, что Джекдо влюблен в ее среднюю дочь и хочет вступить с ней в брак, она была бы крайне удивлена.
Наступил назначенный день, и с полудня подъезд к воротам замка загромоздили бесчисленные экипажи. Первыми Прибыли дядя Уильям, миссис Милуорд (мысленно ее до сих пор продолжали называть девичьей фамилией) и их старший сын Уильям, виконт Чьютон. Этот кузен Иды Энн состоял в гвардии шотландских мушкетеров, был холост и определенно подходил на роль жениха. Второй сын дяди, Джордж, тоже приехал на праздник. Ему было двадцать два года, и он тоже мог стать кандидатом на руку своей кузины. Следом прибыла карета с дочерьми дяди, которые тоже находились в состоянии охоты за женихами. "Что ж, им представится удобный случай", - подумала Энн.
С прибытием Кэролайн и Фрэнсиса Хикса, Аннетты и Арчи Мани, а также Фрэнсис и Джорджа Гренвилля Харкорта (они были теперь помолвлены и походили на влюбленных голубков) все семейство было в сборе. Но список приглашенных на этом не кончался. Мистер Харкорт привез с собой графа Селборна - молодого, красивого и вселившего радость в материнское сердце. Кроме того, из окрестных имений прибыло шестеро сыновей землевладельцев и два неженатых церковника. Вдобавок приехал друг Фрэнсиса, его коллега-хирург, и, само собой, майор Джон Уордлоу.
Энн хотела сосредоточить празднование в Центральном Зале. Поэтому Западную Галерею Музыкантов открыли, украсили пальмами и разместили в ней шестерых скрипачей, наяривавших вальсы Штрауса с такой силой, словно вознаграждение за их труды зависело от громкости звука. Пальмы в кадках и плющ украшали также Большой Зал и обшитую деревянными панелями столовую, где был накрыт стол на пятьдесят персон, сверкавший хрусталем и серебром. Чтобы никто не сомневался, что замок уже стал по-настоящему обжитым местом, повсюду расставили цветы в вазах и в беспорядке разбросали маленькие золоченые стульчики для тех, кому вздумается присесть отдохнуть подальше от шумного сборища. Верхом великолепия была массивная люстра, свисавшая с круглого потолка Большого Зала и отражавшая в подвесках из дутого стекла две сотни свечей.
- Ну, что скажешь, дорогой? - обратилась Энн к Элджи, глядя на Западную Лестницу, покрытую бархатом цвета красного бургундского вина. Ничего подобного ей не доводилось видеть за все свои пятьдесят восемь лет.
- Потрясающе, дорогая. Ты превзошла себя. Таким праздником не погнушалась бы и принцесса.
- Будем надеяться, что им не погнушаются женихи, этого вполне достаточно.
Элджи проворчал что-то неразборчивое и погладил ее по руке.
Джекдо, услышав удар гонга, возвестившего о начале обеда, двинулся вверх по лестнице и оказался в толпе гостей, попарно направлявшихся в столовую. Он предложил леди Лауре Уолдгрейв опереться на его руку, и та, кивнув, согласилась. Во главе процессии (сразу за своим дядей и невесткой Фрэнсис) шла торжествующая, весьма довольная собой Ида Энн в сопровождении юного лорда Селборна. Джекдо покачал головой и усмехнулся. Он понимал, что под маской дня рождения скрывается брачная лихорадка.
Он скосил глаза на леди Лауру, заметил в ней отдаленное сходство с Горацией (они были двоюродными сестрами) и почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Словно прочитав его мысли, девушка сказала:
- Вы - друг мужа моей кузины?
- Вы имеете в виду капитана Уэбб Уэстона?
- Да. Вы ничего не слышали о нем? Я часто думаю, как дела у Горации. Я ни за что не согласилась бы поменяться с ней местами.
Подумав, что эта реплика может прозвучать как оскорбление для Джона Джозефа, леди Лаура поспешно добавила:
- Нет, я ничего не имею против ее мужа. Просто в каждой газете пишут о том, как ужасно обстоят дела в Австрийской империи. "Таймс" предсказывает, что через год там начнется революция. Горации не позавидуешь.
- Думаю, она очень любит мужа и хочет быть рядом с ним, - медленно ответил Джекдо.
- Должно быть, да. И все же, мне кажется, что она чересчур смелая. Впрочем, она всегда была очень странной.
- Странной?
- Необычной. Однажды она сказала мне, что хотела бы выйти замуж за солдата и воевать вместе с ним. Мне всегда казалось, что у нее мальчишеские ухватки.
- Ну, вот, она и вышла замуж за солдата. Остается надеяться, что воевать им не придется.
- Придется, - возразила леди Лаура. - Этот сумасшедший император не сможет удержать власть в такой огромной империи, попомните мои слова.
Джекдо с удовольствием продолжил бы беседу с ней, но, подойдя к столу, обнаружил, что его карточка находится между карточкой Иды Энн слева и миссис Клайд, богатой фермерской вдовы, - справа. Поскольку Ида Энн была целиком поглощена графом и не обращала на Джекдо внимания, ему пришлось заниматься вдовой, которая оказалась настолько же тупой, насколько леди Лаура - сообразительной. Вдова была низкорослой, белокурой и считала себя весьма привлекательной для мужчин. Когда-то ей сделали комплимент, что она очень остроумна, и она изо всех сил старалась соответствовать этому определению. Она сопровождала каждую фразу веселым и бессмысленным смехом и постоянно хлопала глазами. Джекдо все это безмерно раздражало, но вдове казалось остроумным отпускать шпильки в адрес всех присутствующих женщин.
- Посмотрите на вдовствующую графиню! Какое у нее прелестное платье! Хи-хи-хи! Впрочем, я сама бы такое не надела… чересчур толстит. Конечно, в моем возрасте об этом не стоит беспокоиться.
Ей было около тридцати лет, но выглядела она значительно моложе.
- О! - произнес Джекдо, надеясь, что она отвяжется от него и будет беседовать со своим соседом справа.
Но миссис Клайд не поняла намека.
- Впрочем, я предполагаю, что когда женщина чувствует себя вполне зрелой, - продолжала она, - ей нет нужды заботиться о том, как она выглядит.
Джекдо был вне себя от ярости.
- Куда лучше, - ответил он, - обладать зрелостью, мудростью и определенным стилем, чем всю жизнь оставаться пустоголовым ребенком.
И с этими словами Джекдо наклонился над столом, чтобы побеседовать с миссис Милуорд о Гастингсе.
Прошло два часа, прежде чем гостям подали все семь перемен блюд. Было уже девять часов, когда все встали из-за стола и отправились в Большой Зал, где их ожидали танцы. Музыканты, как следует подкрепившись, вернулись в галерею и что есть духу заиграли веселую польку. Энн и мистер Хикс открыли танцы; за ними последовала именинница с очаровательным юным графом.
Джекдо заметил, что в его направлении движется миссис Клайд, призывно улыбаясь и слегка помахивая ему рукой. Делая вид, что не замечает ее, он предпринял попытку ускользнуть в единственном доступном направлении. Повернувшись, он поднялся по Большой Лестнице и направился в часовню; миссис Клайд потеряла его из виду.
Хотя музыка здесь была слышнее, потому что Галерея Музыкантов находилась рядом с часовней, в необычной атмосфере Длинной Галереи звуки словно бы замерли. Одна из самых больших галерей Англии, некогда бывшая гордостью сэра Ричарда Уэстона, теперь прозябала в сырости и полумраке; прекрасные витражи скрывались за переплетениями плюща и наростами мха.
С трепетом Джекдо увидел, что деревянный сундук, в котором нашел свою смерть Сэм Клоппер, до сих пор стоит на прежнем месте (в день свадьбы Горации он этого не заметил, потому что не сводил глаз с невесты). Но теперь он решительно прошел мимо него и очутился в комнатке за алтарем.
Когда Мэлиор Мэри превратила галерею в часовню, дальние окна (из которых многочисленные поколения рода Уэстонов любовались на раскинувшийся внизу парк и высматривали верховых, спешащих в замок с новостями) стали походить на вытяжные отверстия. В одном из них теперь висел колокол.
Джекдо с нетерпением потянул за ставень, который со скрипом подался. В летних сумерках внизу виднелся парк, а справа от парка - лес. Джекдо жадно вглядывался в пейзаж, который более трехсот лет наблюдали Уэстоны и их потомки.