Эта норвежка копия Ленни.
Как говориться: "Кто о чем…"Зато нести поклажу из-за разнице в росте им было явно неудобно. У меня появился повод вмешаться. Я протянул ей руку, в жесте – давай помогу. Она улыбнулась уже знакомой, еще вчера сразившей меня улыбкой. – "Прифьет, как дала?" вдруг выдала она до боли знакомый аля рюсс. Я все же счел за благо прибегнуть к услугам моего хоть и не большого, но как оказалось вполне эффективного naval english.
(Далее я буду передавать наше с Ленни общение (и вообще все диалоги и монологи) уже по русски. Во первых, чтобы не выпендриваться перед читателем, а во вторых, чтобы не выеживаться с английской клавиатурой. Ну а в третьих – Оно вам надо?) "Ты преподаешь русский?" – выдал я первое, что пришло в голову.
– "Как ты знаешь?" – ответила она вопросом на вопрос, явно изумленная моей нечеловеческой проницательностью. Слава Юпитеру, Фебу, Киприде и всей олимпийской родне! Она говорила по русски! Часто ошибаясь, с сильным, похожим на финский акцентом, но она говорила по русски! Я стоял и улыбался, как сами знаете кто. Видимо высокому парню все это начинало надоедать. Он аккуратно поставил тяжелую флягу на мою ногу и с ледяной вежливостью эсквайра осведомился по английски: "Не соблаговолит ли досточтимый сэр принять этот скромный презент от нашего экипажа, а именно – туалетный деодорант в изящном тридцатилитровом флаконе."
– "Что, так воняет?" покраснев и тупя от неожиданности, спросил я отчего то шепотом. – "Ужасно, сэр. Просто катастрофа, сэр." печально закивал норвежец. – "Надеюсь это поможет." Он гулко булькнул флягой, приподнимая ее, после чего попытался с силой вернуть ее обратно на мою ногу. Однако я успел отскочить с несвойственной мне сноровкой. – "Ничего, ничего. Я помогай! Я Ленни. Ленни Бьернсон. Так приятно!" – протянула она узкую ладонь. – "Так приятно." – согласился я вполне искренне и протянул свою, забыв между прочим представиться. Она ответила неожиданно сильным для девушки ее сложения рукопожатием. – "Я слышала как тебя звали друзья. Как это… Погоняло." Я не стал уточнять насколько она близка к истине. Чтобы не мучить Ленни громоздким для нерусского уха Владимиром, или невнятными Володями, Вовками и Вовами. Я решил тупо сократиться и выдал: – "Влади, зови меня Влади".
Какая это роковая ошибка я понял несколько позже, когда рыжая скотина Геша, засунув мокрый нос в судовую парилку где я мирно балдел, гнусаво и похотливо проблеял: "Влади, девочка моя. Твой суслик идет к тебе. Чмоки, чмоки – заодно и помоемся!" Это еще ничего, когда мне к примеру в дальнейшем довелось общаться с арабами так те с уважением и не без пафоса называли меня (увидите детей) – Блядимир. (с ударением на последнем слоге)
Надо сказать, что промысловые суда в рейсе и вправду не благоухают. Когда идет рыба просто не до тщательной уборки – нет времени. Это уже на переходе в порт все драют и чистят, сливая мощными струями забортной воды из пожарных гидрантов. В тот день мы потрудились на славу под руководством боцмана и Ленни, которая оказалась весьма занудной чистюлей и к тому же студенткой университета в Осло по специальности: санитарно – пищевой технологии, разумеется рыбной отрасли.
Боцман с русской щедростью плеснул на палубу из нерусской фляги половину мыльного, резко пахнущего хвоей туалетного счастья. После чего принялся сливать мощным пожарным напором. Однако эффект произошел иной. Наш работяга – жучок стал стремительно превращаться в некое заполненное душистой хвойной пеной исполинское, невыносимо гламурное джакузи. Чем остервенело-старательнее смывал мыло за борт боцман тем агрессивнее и вызывающе вела себя пена. Это напоминало оригинальный фильм ужасов.
Пахучая интимно потрескивающая пена заполняла собой все судовое пространство, проникая в каждую щель. Выйдя из каюты или поднявшись из машинного человек попадал как бы между мирами. Здесь не было не право и не лева, ни верха и не низа, ни времени, ни пространства, а только потрескивающая, благоухающая хвоей долгожданная нирвана, банно – прачечная вечность.
Только неблагодарный Дураченко не оценил этого намека судьбы, дескать смирись, оставь суету и заботы, отринь страсти человек, содрогнись, твою маман, перед лицом вечности. Его красное, разъяренное лицо, обрамленное седой хэмэнгуэевской бородой показалось из верхотуры третьего этажа палубной надстройки. Капитанская голова увенчанная пенной шапочкой словно облачком небесным, осветилась торжественно и мощно солнечными лучами из-за просветов тяжко – лиловых облаков, утихающей наконец бури.
– "Боцман!" раздался сверху громоподобный глас капитана, усиленный микрофоном громкой связи. И еще раз громоподобно: "Боцман!" Несчастный Устиныч, изнемогший в борьбе с мыльной напастью и мокрый до нитки, возвёл очи горе.
"Бронислав Устиныч", – продолжил вдруг капитан с неожиданной, что называется ледяной, но все – таки вежливостью. Причиной тому была следующая диспозиция. Наш пенный ковчег, как я уже упоминал, был пришвартован своим правым бортом к левому борту норвежца. Соответственно, когда началась невиданная доселе в ихних европах мыльная русская опера (с непередаваемым национальным каларитом). Весь личный состав Сеньи, включая, вахтенных, высыпал на свой левый борт, имея видимое намерение воспользоваться дармовым зрелищем нашего бродячего, пардон, плавучего цирка.
По мере явления из бездн нашего морского скитальца очередного, плюющегося мылом пенного призрака норвежцы все более впадали в состояние клинической истерии. Выход на мыльную сцену главного персонажа – мастера Дураченко в роли Савоофа на воздусях сопровождался уже обессиленным молчанием зрителей, вполне соответствующим кульминации мистерии. Наш кэп заметил сосредоточенных зрителей и счел за благо не подливать масло, пардон, мыло в пространство.
– "Бронислав Устиныч" – продолжил Владлен квазиспокойным тоном. – "Слушаю вас, Владлен Георгиевич." Не без претензии на светскость ответствовал мокрый боцман. – "А не жмут ли вам яйца, любезнейший?" С медоточивым иезуитством осведомилось начальство. – "Никак нет, ничуть." последовала ослепительная желтозубая улыбка. Непринужденная беседа двух светских (морских) львов была бесцеремонно прервана резкой командной фразой по норвежски, раздавшейся по громкой связи из командирской рубки "Сенья." Галерка мгновенно опустела. Зрители без аплодисментов исчезли по местам несения службы.
– "Влади!" – раздался знакомый девичий голос с палубы норвежца. – "Иди на нас, хочу тебе дать!" "Не теряйся Паганюха, беги, а то передумает." Прогнусавил глумливым Петрушкой вездесущий пошляк Геша. Я не без смущения поднялся по трапу на борт норвежца. Лени взяла меня за руку своей теплой ладонью. Это ее вполне невинное действие тем не менее породило у меня приступ внезапной аритмии.
– "Надо брать анализ фиш, ваш рыба, еще наш кук просила один, два картон кушать. Варить на наш кру (экипаж)." Мы заглянули на камбуз, где кок – молодая, лет двадцати пяти, рыжеволосая, пышногрудая фру, посмеиваясь и весело косясь в мою сторону о чем то переговорила с Ленни. После чего произошло совсем уж немыслимое. Эта Магдолина приблизилась, и демонстрируя отсутствие комплексов, пребольно ущипнула меня за щеку двумя толстыми пальцами. – "Найс бэби!", сложив губы трубочкой смачно прогудела она, словно и в самом деле имела перед собой пухлощекого, пускающего пузыри младенца.
Я отскочил, шипя от боли и негодования, чувствуя как заливаюсь пунцовым колером вареного лобстера. Агрессорша погрозила мне толстым пальцем: "Если проголодаешься, приходи когда хочешь. Я с удовольствием дам тебе грудь." томным голосом добавила она по английски. От дальнейшего, возможно рокового развития событий меня спасла Ленни.
"Идем!" Она как-то уж слишком по хозяйски схватила меня за указательный палец левой руки и потащила меня из камбуза. Я охотно подчинился. Процесс тащения за палец доставлял мне какое-то особое, возможно эротическое удовольствие. Видимо все дело было в персоне тащившей. – "Эта Марта – джаст крэйзи. Был бой, сэйлор(моряк). Он получал здесь", она коснулась моего затылка, "от Марта рукой. Сэйлор сказал, что ее суп много масла, как ее здесь", она похлопала себя по аккуратной упругой попке. "Бедный бой упадал в большой горячий суп. Доктор сказывал, что его голова, брэйн ин шок, а низ спина вареный – можно кушать."
Ее рассказ и мое эротическое удовольствие от тащения за палец прервал знакомый приятный баритон: "Капрал Бьернсон!" В узком корабельном коридоре прямо перед нами возвышался майор Бьернсон. Он же конь красный. Он же граф. Он же просвещенная Европа. Он же дворянчик и белая кость. Как и давеча с лейтенантом, он отозвал Ленни в сторону, коротко переговорил с ней, кивнул и перевел взгляд на меня. – "Хау а ю?" Я было открыл рот для ответа, однако Бьернсон опередил меня. – "Райт!" Ответил он сам себе, и заложив руки в черных лайковых перчатках за спину, заметно сутулясь отправился далее по коридору.
– "Вы однофамильцы?" спросил я, когда майорская спина исчезла из виду. – "Йа, одна фэмэли, орлогс-кэйптэн май анкл." Она отперла ключом дверь. Мы вошли в помещение похожее на кладовую. – "Дядя, удивился я, вот те здрасте. Погоди, майор твой дядя, ты капрал. У вас, что династия?" – "Как ты все знаешь?" изумилась она в свой черед, смешно приподняв выщипанные бровки. – "Йа династия. Отец деда, моего дяди, майора Свена Бьернсон фром Свэдэн, из Свеция. Он был граф Бьернсон, двойной (двоюродный) брат король Бернадот, друг Бонапарт." – "Убиться можно!" спонтанно процитировал я Утесова. "Так ты что, отпрыск династии Бернадотов королей Швеции и Норвегии, потомков напалеоновского маршала? Ты что, принцесса?" – "Йа принцесс, э литл, чуть-чуть", она показала пальчиками насколько чуть-чуть, очаровательно наморщив носик. И вдруг совершенно неожиданно обвила руками мою шею, прильнув теплыми и почему то солоноватыми губами к моим, пересохшим от вселенского восторга.
Глава 8. "Паруса Катти Сарк"
По словам все той рыжей бестии Эпельбаума, ваш визави спускался на родной борт по трапу со счастливой, блуждающей улыбкой клинического идиота, отягощенного к тому же приступами спонтанного лунатизма. На вытянутых руках я держал большую пластиковую емкость по форме весьма напоминающую детскую ванну для купания младенцев. Ванна к тому же была заполнена какими то картонными коробками. Все это, в купе с моей врожденной нечеловеческой (паганельской) ловкостью, превращало такое в сущности незначительное по сложности сооружение, как карабельные сходни (трап) в практически непреодолимое препятствие.
Насколько помниться, мой литературный предтеча – жюльверновский Паганель, в силу своей легендарной рассеянности постоянно куда-то падал, проваливался, сверзался и обрушивался, тем не менее во всех случаях, отделываясь лишь легким испугом. Могу лишь по прошествии многих лет торжественно констатировать: высокое звание Паганеля, столь удачно приклеенное мне незабвенным Устинычем, стало для меня своеобразным оберегом. Так, что все мои последовавшие по жизни дивертисменты, как то: падения со всевозможных высот, провалы в любви и дружбе, свержения с карьерных и иных лестниц и даже, как казалось, последнее окончательное обрушение судьбы, в итоге оканчивалось не то чтобы легким, но все же только испугом.
Наверное в прошлой жизни я был домашним гусем. Нереализованная мечта о полете тайно жгла мое сердце и в этой жизни. Пролетая над родной, свежевымытой, пахнущей хвоей палубой я сомнамбулически размышлял стоит ли мне обогнать летящую впереди детскую ванну, или же избрать для приземления чью то рыжую голову маячившую вблизи ярким посадочным знаком. Встреча друзей прошла в теплой непринужденной атмосфере…
Столь близкое знакомство с тощей арийской задницей Генриха Оскаровича не входило в число моих ближайших планов (к тому же вряд ли было бы одобрено покойным фюрером). В свете вышеизложенного мне пришлось спешно покинуть столь удачное (сравнительно мягкое) место посадки. К тому же непосредственная реакция самого "авианосца" не оставляла времени для продолжительных размышлений. "Пенипона Дульядед Рама тринадцатый! Свазиленд об Лесото через Антананариву поперек брашпиля! В рот тебе клеш, сволота малолетняя! Баб ему уже мало! "Какие буйные фантазии рыжего пробудили к жизни последний пассаж остается только догадываться, но как учитель географии он дал бы фору многим нынешним"".
Детская ванночка и главное упаковки с анализатором и еще чем то удачно попали на сохнущую у фальшборта, вырезанную норвежскими инспекторами сеть – часть рубашки трала. Мы втроем: Я с глухо ворчащим о каких то летающих мужеложцах Эпельбаумом и присоединившаяся к нам, успевшая переодеться в прорезиненный оранжевый комбинезон моя(О, юность!) Ленни, уложили выбранные из разных ящиков несколько десятков тушек разделанной, мороженной рыбы в емкость(летучую ванну) для дефростации (разморозки). У Ленни, казалось, открылся преподавательский талант. Я с гордостью констатировал, что наше не слишком продолжительное общение явно пошло на пользу ее лингвистическим способностям. Ее русский заметно похорошел. Собравшаяся возле нас немногочисленная, но все же толпа моряков внимала, кто с искренним интересом, а кто попросту пользовался возможностью потереться рядом с хорошенькой, да к тому же импортной "мамзелечкой".
Между тем, Ленни говорила действительно интересные вещи. Прежде всего наша советская шкерка(разделка) рыбы никуда не годилась, поскольку не соответствовала непросто международным, а элементарным медико-пищевым стандартам. В ту пору в советских магазинах купить просто кусок нормального съедобного мяса или колбасы было не так уж просто. Зато мороженной и консервированной рыбы было, что называется, завались. За мутными стеклянными витринами отделов продунивермагов под оригинальным названием МЯСО – РЫБА, первое, если и наблюдалось, то в виде обглоданных неизвестными людоедами костях безымянных страдальцев. Зато рыбный отдел был забаррикадирован огромными, пугающе похожими на противотанковые мины, банками с дальневосточной сельдью по имени Иваси. А за стеклом холодильных витрин высились горки из тушек серой неаппетитной мороженной рыбы.
Госплан гнал план.(посмотрите Википедию,т. к. пересказывать новейшую Историю СССР довольно долго.) Количество продукции было гораздо важнее качества. Наша рыбная продукция исключением не являлась. А всего то и надо было, как это делали к примеру норвежцы, при разделке зачистить позвоночное скопление крови и поместить разделанную рыбу на некоторое время в емкость с проточной забортной водой. Цвет мяса у такой рыбы был светлым и приятным для глаз. Наша же продукция имела депрессивно серый оттенок. Соответственно разнилось и пищевая ценность.
Но не будем скучно о грустном. Наша судовая разведка тоже не дремала. В русский матросский кубрик пригласили парочку языков из числа юных театралов – десантников. Норвежских ребят, что называется приманили на любопытство. Эта спецоперация происходила той же ночью, когда боцман Устиныч делил со мной бессонницу и между прочим только начал свой увлекательный рассказ о своих друзьях – гренландских эскимосах. Наши ребята, как говориться, накрыли поляну и поляна сия заслуживает отдельного описания. Вы знаете, что такое рулет из скумбрии? Не знаете? Тогда поезжайте в Мурманск и спросите! Нет, вы поезжайте и спросите! Ей боже, оно того стоит!
С крупной свежей, не менее двух килограммов рыбины аккуратно снимают филе. Затем ненадолго (часов на десять-двенадцать)помещают в тузлук (раствор соли), тут могут быть нюансы, как во времени пребывания скумбрии в тузлуке, так и в приготовлении тузлука. Затем вымоченное филе выкладывают на плотный пергамент и посыпают специями, тут есть место для творчества, но знай меру. Кто-то добавляет молотый черный перец, а кто-то горошек, обязательно два-три лавровых листа и чайную ложку рубленного чеснока. Филе заворачивают рулетом и тщательно упаковывают в пергамент. Сверток перевязывают суровой ниткой. Это счастье кладут в морозильную камеру. На следующие сутки рулет достают за час-полтора до трапезы. Упакованный в пергамент, чуть размороженный рулет режут ломтями наточенным шкерочным ножом. Сочетание запахов специй, чеснока, лавра и вкуса только-что размороженного, льдистого, отдающего морской солью мяса скумбрии непередаваемо.
Как-то приходилось в тропиках готовить рулет примерно по тому же рецепту из мяса сто килограммовой меч-рыбы. Получилось неплохо, но не то. Норвежские гости и хлебосольные хозяева нашего матросского кубрика вообщем посидели неплохо и без лишнего шума. Алкоголь в рейсе не приветствуется, но как говориться, у нас с собой было! В качестве переводчика дебютировал все тот же рыжий Эпельбаум. Бабушкины уроки родной речи оказались полезными. Норвежские же ребята, в отличие от нашей братии в школе действительно учили иностранные языки, а немецкий входил в число обязательных предметов. В процессе русско-норвежского братания под звуки немецкой речи была получена следующая ценная информация.
Прежде всего, сторожевик типа "Нордкап" – "Сенья" не должен был находиться в акватории острова Медвежий, то есть по месту несения службы! Здесь вообще в течении нескольких недель не должны были находиться корабли береговой охраны норвежских ВМФ! Причины такого не свойственного норвежцам бардака лежали в политико-экономических и внутренних межпартийных дрязгах королевства. Во всяком случае ранее такого не припоминалось. Что касаемо нашего Сени("Сенья"), то он, как только что сошедший со стапелей кораблестроительной верфи должен был мирно бороздить прибрежные воды в районе Трамсё, проходя ходовые испытания. Вообщем, не вдаваясь в подробности, орлогскэйптэн Бьернсон нарушил приказ и принял волевое решение охранять сектор Медвежий(как наиболее рискованный), руководствуясь исключительно чувством долга офицера и патриота.