Заслышав голоса, из караулки появились еще двое стражников в таких же длинных зипунах. Оба одинаково плечистые, румяные и наглые. Подошли, встали поодаль, всем своим видом давая понять, что ежели чего, то вмешаются незамедлительно. В надвратной башне загремели тяжелые ворота, и махина моста поползла вверх, стряхивая комья наметенного снега и уничтожая следы. Ловить тут было больше нечего.
Скоре удивленный, чем раздосадованный, Афанасий развернулся под пристальными взглядами стражников и побрел вниз по улице.
Вот, значит, как? Княжий это был человек. Самого Михаила Борисовича или кого-то из его приближенных. Перед взором Афанасия встало узкое лицо незнакомца, с которым беседовал в трактире соглядатай. Иначе зачем бы страже отсекать ему путь к преследованию, а тем более закрывать ворота, кои и на ночь-то только в последнее время притворять стали? Ну, тогда и концы в воду. Если про боярина можно чего узнать али в гости к нему с поклоном наведаться, то с князем такие номера не пройдут. Скорее голова на рожне окажется. Эх…
Задумчиво почесывая вспотевший под шапкой лоб, Афанасий брел обратно к своей лавке.
Глава вторая
Наступила весна. Солнышко прогрело землю. Вылезли на прогалинах подснежники. На Волге начался ледоход. Огромные льдины наползали друг на друга, ломаясь с треском. Черные промоины и разломы открывались и схлопывались в самых неожиданных местах. С последними льдинами купцы спустили на воду наново смоленные струги. Городская пристань заиграла разноцветными парусами. Настил заколыхался от тяжелой поступи грузчиков. Гомон и крики огласили тихую по зиме гавань.
Афанасий наблюдал это великолепие через распахнутое по случаю теплой погоды окно. В лавке теперь сидел нанятый торговец, бойкий отрок, работающий больше за науку, чем за жалование. В кузне грохотал молотом ретивый подмастерье, накопивший много сил на домашней сметане и потихоньку наживающий ума и опыта. Мать сняла траур и щеголяла по дому в новомодных кашмирских шалях. Сестры ежедневно перебирали купленные им обновки. Крутились перед венецианским зеркалом, отталкивая друг друга крутыми боками. На домашних харчах изрядно раздобрел и Афанасий. Сытое брюхо выпирало из-под кафтана, щеки округлились. Руки, прежде бугристые, стали гладкими и напоминали теперь два ствола, оканчивающихся короткими толстыми ветками пальцев. Дополнительную толщину придавали им перстни с самоцветными камнями, которые купец не снимал и дома. Как-то сами собой отросли у него окладистая борода ниже груди и длинные вьющиеся кудри, прикрывавшие складку на загривке. В походке и движениях появилась медлительная солидность.
Афанасий неторопливо потянулся к миске и выловил пальцами варенный в меду огурец. Откусил половину, пожевал, вяло работая челюстями. Потянулся за вторым, но до рта не донес, задумался о чем-то. Бросил прямо на пол - слуги, коих расплодилось в доме немало, все равно подберут.
Он сам себе удивлялся. Раньше при виде паруса его охватывала радостная дрожь, теперь лишь легкое сожаление… О чем? Он и сам не знал. Только бродили по закоулкам памяти воспоминания о запахе дегтя и свежей стружки, скрипе канатов и хлопанье паруса на крепком ветру. О трудовом мужицком поте, стекающем по спине, натруженной двухпудовыми мешками.
Плавное течение его дум прервал грохот. Кто-то с той стороны ворот остервенело колотил бронзовым кольцом по специально прикрученной для того пластине. Привратник Сергий на негнущихся старческих ногах проковылял к воротам и открыл смотровое окошечко. Вопросил кто. С той стороны вознесся птицей радостный, звенящий голос, до боли знакомый.
Тотчас створка ворот отлетела в сторону и во двор ураганом ворвался человек. Длинный, худой, загорелый как черт. С бородкой клинышком, какую носят в землях гишпанских да португальских. При короткой сабле. В узком польском кафтане, расшитых турецких шароварах, заправленных в короткие сафьяновые сапожки без всяких следов грязи. Видно, что не пешком шел, а на санях али телеге подъехал.
Мишка?! Друг босоногого детства и удивительного таланта купец. Путешествующий далеко и часто в любое время года, он никогда не брал с собой много товара. Все ерунду какую-то. Канаты пеньковые, воск свечной, ткани пару отрезов, чуть не дрова березовые. Но продавал их с такой выгодой, что все диву давались. Мишка всегда возвращался в дорогих заграничных платьях, с полными золота кошелями и сумами, набитыми всякими диковинами, которые сбывал кому-то за огромные деньги и становился еще богаче. Многие, в том числе и Афанасий, пытались набиться к нему в товарищи, да не принимал он никого. Один ходил. И разбойников не боялся. Все это пронеслось в голове купца, пока каблуки модных сапожек стучали по лестнице.
Дверь распахнулась, и Мишка стремительно шагнул в горницу, с порога облапил едва успевшего подняться с лавки Афанасия. Отстранился, внимательно посмотрел на друга.
- Экий ты, Афоня, какой стал, - ляпнул он вместо приветствия. - В три обхвата.
- Да это… Здравствуй, - промямлил все еще ошарашенный Афанасий, потирая живот. - Отобедать не желаешь? Подадут скоро.
- А мы с тобой года полтора уж, почитай, не видались? - продолжал, не слушая его, Михаил.
- Да, почитай, два с половиной. Ты на торг, я на торг, - проговорил Афанасий.
- Ну ничего, теперь вот вернулся, свиделись, - хлопнул Михаил Афанасия по округлому плечу.
- Так отобедать-то не желаешь?
- Отчего ж не желать - желаю, - захохотал Мишка. - Глядишь, и мне на пользу будет. - Он похлопал Афанасия по отросшему животу. - А то отощал в дороге.
- Где бывал-то, из дальних ли краев путь держишь? - вежливо поинтересовался Афанасий.
- Ой, Афоня, и не спрашивай. Где только не побывал, чего только не повидал. И на Туретчине был, и у мавров, и у гишпанцев с италийцами, и у хранцузов, и у германцев, все земли, почитай, прошел. Там такое творится! Специальные места придумали, где не как на рынке живым товаром обмениваются да за деньги, а бумагами ценными.
- Это как?
- Вот приходишь ты на рынок, а там тюки шерсти. Штук двадцать. Ты их купи и волоки домой, как хошь. Напрягайся. А в место особое приходишь - там никакого товара нет, у людей бумажки только на руках, расписки называются, на которых помечено: "тюки шерсти, два десятка". Они стоят денег. Ты такую покупаешь и домой идешь, а потом тебе привозят. Или на другую такую сменять можешь, где написано: "шкурки соболей, пять штук".
- Что ж за ерунда такая? Бумажка. Кто ей поверит? Да и подделать можно.
- Да вовсе не ерунда. Просто так бумажку ту не подделаешь, придумали умные люди, как защититься, а выгода может быть немалая.
- Как так, не пойму, - удивился Афанасий. - На растопку зимой те расписки пустить?
- Голова садовая, - улыбнулся Михаил. - Вот прикидывай, пока ты домой ходил, шерсть та в цене упасть могла, а соболя подорожать. И на те пять соболей ты шерсти уже два десятка да еще два приобресть можешь. Или вот, например, расписками этими если заведуешь, можно свой процент со сделки брать.
- Так хорошо, когда у тебя соболя, кои в цене растут, а если шерсть, что падает?
- Значит, ты в минусе, но это пока. Волнами там все, одно дорожает, другое дешевеет. На этом изрядные деньги делать можно. Буквально из воздуха. - Глаза Михаила загорелись алчным огнем. - Многое там еще можно.
- Не, ерунда какая-то, - заупрямился Афанасий, - а не честный торг. А что тебя понесло-то туда?
- Да торговлишка, будь она неладна. Там купил, тут продал - долго и муторно, а там быстро деньги делаются, и ходить никуда не надо, сиди себе - квас попивай.
- Да уж, обленился народ, - пробормотал Афанасий без особого задора. Ему снова вспомнился свежий ветер, гудящий в снастях. Хлопанье паруса, протяжные песни гребцов на веслах и непередаваемый запах других стран. Плечи его поникли. - Давай присядем ужо, в ногах правды нет. Да и разговаривать стоя несподручно.
- Афоня, ты чего это закручинился? - спросил Мишка, поставив в углу сабельку и устраиваясь на лавке подле стола, на который расторопные девки уже несли жаркое и каши в горшках, соленья в мисках, питие в жбанах и хлеба на полотенцах.
- Да так, - отмахнулся Афанасий, втискивая грузное тело в хозяйский угол под образами.
- Чего-то, смотрю, затосковал ты в своей лавке. Закис.
- Есть немного. Когда из Ливонии вернулся в последний раз, тяжко было. Отец помер, хозяйство в разорении. Мать плачет, сестры не пристроены. Пришлось спину поломать и в кузне, и в лавке, от темна до темна. А потом настроилось все, само пошло. Люди подобрались, за коими пригляд особый не нужен. Знай себе лежи на печи да в потолок плюй.
- Хорошо дела, значит, идут? - спросил Мишка, прикладываясь к кружке с хмельным медом, которая будто сама собой появилась у его локтя.
- Не жалуюсь. До Петрова дня думаю забор переделать, а к Спасу яблочному, наверное, домом займусь, чтоб до снега успеть, а то покосился что-то. Поднять надо да бревна иные заменить. Подгнили. Ну, и крышу подлатать к зиме, как без этого?
- Весь в делах, заботах. Не узнаю былого Афоню - странника и балагура, - покачал головой Михаил.
- Да, другим стал Афоня. - Афанасий с хрустом разгрыз куриный хрящ. - Ответственность на мне, семья. За них беспокоиться должен, а не с котомкой босяцкой по миру колесить.
- Зачем с котомкой-то? Вон, на меня посмотри, разве ж я на босяка похож? - удивился Михаил.
- Ну, ты… - протянул Афанасий. - Ты всегда другим был. Не таким, как прочие купцы. Говорят, секрет у тебя есть.
- Правда, есть у меня секрет, - хитро глянул на Афанасия Мишка, прихлебывая хмельной мед. - Да только не заклинание какое или амулет. Ты про меня глупостей не думай. Христианин я, с колдунами да ведьмами не знаюсь. - Он нарочито размашисто перекрестился.
- Да пусть хоть и не глупости, не поделишься же все равно, - сказал Афанасий, а сам мимо воли подался вперед, смутно на что-то надеясь.
- Да зачем тебе? Ты вон осесть решил. Хозяином заделался домовитым.
- И то верно, - выдохнул Афанасий и откинулся назад.
- Хотя… - задумчиво протянул Мишка.
- Что хотя? - встрепенулся Афанасий.
- Да понимаешь, есть дело одно, но, боюсь, не справлюсь я с ним в одиночестве.
- Велика новость, - ухмыльнулся Афанасий, отправляя в рот щепоть квашеной капусты. - Сам Михаил сын Петров себе товарища в дорогу начал подыскивать. Свет белый перевернулся. С чего бы так?
- Не то чтоб перевернулся, но изменилось многое, - помотал головой изрядно захмелевший Михаил.
- Так ты что ж, меня с собой зовешь? Правильно я понимаю?
- Не пущу! - раздалось от двери. Мать влетела в горницу и загородила собой дверь. Подслушивала, значит. - Не пущу!
- Да полно, мама, мы ж просто так… - начал Афанасий. - Беседуем…
- Не пущу! - повторила она. - Девки, сюда идите, просите брата.
Сестры, как будто ждали в сенях, вбежали и бухнулись на колени. Зарыдали на два голоса, молитвенно протягивая руки.
- А ты, Михаил, уходи, нечего его смущать. Только покой обрел человек, - продолжала мать грозно.
- Э… Да я…
- Замолчи, постылый, вон из дома!
Михаил поднялся на нетвердые ноги, пошарил глазами по горнице, припоминая, где оставил саблю. Афанасий тоже встал, с проворством, давно забытым его грузным телом.
- Погоди, Михаил, сядь. А вы замолчите, дуры! - рявкнул он так, что испуганные сестры вмиг умолкли. - И вообще, прочь отседа, не видите, мужчины разговаривают.
Сестры опрометью кинулись вон. Мать постояла еще, сверля Михаила ненавидящим взглядом, потом тоже развернулась и ушла, гордо подняв голову. Дверь за ними закрылась.
- Озверели бабы, - перевел дух Афанасий. - Совсем потеряли стыд. А вот теперь и поговорить можно, - уселся он обратно, весьма довольный собой. - Так что за дело-то?
- Дело, оно как бы и не одно, из нескольких состоит.
- Выкладывай уж, не томи.
- Слышал ты, небось, что из Москвы в Ширван возвращается посол, сиятельный Аслан-бек с большим караваном.
- Говорят на базаре. И что?
- А то, что холодает в тех землях, шкура зверя убитого по цене идет немалой. Если тут товар взять да по Волге до моря Дербентского спуститься, многих денег выручить можно. Тогда ты к Покрову дню не то что старый латать - новый дом возводить начать сможешь.
- И что, никто про это не догадывается? Никто с караваном не идет?
- Многие купцы догадываются - и московские, и ростовские, и ржевские, и ярославские. Да не многие знают, когда Аслан-бек в путь тронется. А без каравана большого трудно по Волге пройти, разбойники в низовьях страх потеряли совсем. Не то что на суда одинокие, на флотилии нападают. Потому и мягкая рухлядь в цене растет.
- А ты, что ль, знаешь день отправления?
- Знаю. На днях, почитай, потому быстро надо струг ладить, затаривать по самые борта да в Нижний гнать, встречать там посольский караван.
Афанасий опять повесил кудлатую голову.
- Да что с тобой, Афоня? - увидел его печаль Михаил. - Что за кручина?
- Чтоб струг ладить да товаром наполнять, денег нужно немало, а у меня их нет.
- Так в долг можно взять, я похлопочу, выделят тебе денег без процентов, а как вернешься, так сразу и отдашь.
- А что я в залог оставлю?
- Так лавка у тебя есть. Она не то чтоб золотые горы сулит, но твердый доход, коий просчитать можно вперед, обеспечит. Под такой залог многие одолжить согласятся. И я бы дал, да поиздержался дорогами, сам на бобах. За счет поездки той тоже рассчитываю дела свои поправить.
- То есть в доле будем?
- Как есть в доле. - Михаил широко перекрестился, как бы подтверждая эти слова.
- Хм, заманчиво. - Глаза Афанасия загорелись алчным блеском. - Только вот зачем я тебе понадобился? Ты ж такое пустяковое дело можешь и без меня провернуть. И денег тебе, небось, быстрее дадут, чем мне. И больше.
- Да видишь ли… - Михаил замялся, не зная, с чего начать.
Афанасий заметил, что мягкость языка и пошатывание - напускные, и его приятель абсолютно трезв.
- Подозревать меня начали разные люди, что не совсем я купец. Один езжу, товара с собой мало вожу. Не похож. А ежели большой ватагой отправимся, да с грудами товара, подозрительность их ослабнет авось. Вот я на твою жилку купеческую, на сердце непоседливое и понадеялся.
- По делу подозревают али зазря? - поинтересовался Афанасий.
- То не важно, - отмахнулся Михаил. - Так пойдешь со мной?
- Соблазн велик. - Афанасий задумчиво потеребил бороду. - Да погоди, не лыбься. Давай еще раз проговорим все. Ты помогаешь мне денег раздобыть на новый товар, мы нанимаем струг, загружаем его, идем до Нижнего, там присоединяемся к каравану Аслан-бека, плывем до Ширвана. Там продаем все подчистую и обратно. Так?
- Вроде того.
- А как же мы обратно пойдем? Без каравана? Разбойников там много, да и ордынцы пошаливают.
- Обратно товара можно и не брать, с деньгами вернуться. Налегке. Они таких не трогают - самим урону больше. А тебе вообще грех жалиться, с тобой и десяток разбойников не сладит.
- Для девок портовых сладкие речи оставь, - усмехнулся Афанасий, хотя видно было, что он польщен. - Подумать мне надо над твоими словами, дай времени хоть до утра.
- Хорошо, - кивнул Михаил, поднимаясь. - Я тоже пойду, еще успеть нужно многое.
На прощание они обнялись по-братски. Скрипнула дверь. Михаил исчез, оставив Афанасия наедине с тяжкими думами.
Наутро третьего дня купеческий струг заканчивал погрузку около тверской пристани. Поднятую мачту венчал парус, свернутый до ветреной поры. На носу поблескивала латунным боком пушечка. Вдоль бортов лежали снятые с уключин весла.
Собольи, лисьи и куньи меха были плотно упакованы в баулы и засунуты под палубу, подальше от брызг и сапог. Работный люд закатывал по сходням бочки с медом, до которого были охочи басурманские князья, называемые ханами. Воск, пеньку и кору для дубления кож общим сходом порешили не брать - место занимают, а выгоды с них чуть.
Помимо Афанасия, Михаилу удалось сговорить в дорогу еще троих: Андрея Прокопьева - купца в Твери известного, Митрофана, которого за хваткость и изворотливость звали Хитрован, и Шипшу, круглолицего, кривоногого татарина с тонкими ниточками вислых усов, который не успел вернуться домой до ледостава и теперь надеялся сбыть соплеменникам залежалый товар. Чтоб не платить лишнего, взяли в качестве гребцов племянников и крестников пять человек, пусть, мол, на мир посмотрят, да Шипша привел с собой двух совершенно одинаковых с лица татар, ни слова не понимавших по-русски, зато услужливых и двужильных в работе.
Наконец последние мешки были уложены, снасти и уключины проверены, родные перецелованы.
- Ну что, отваливать пора? - спросил Афанасий Михаила.
- Погоди немного. А вот…
Проследив за направлением взгляда Михаила, он заметил, что от кремля к берегу спускается целая процессия. Впереди скороходы, разгоняющие с дороги праздный люд. За ними резные сани, запряженные парой гнедых жеребчиков. Высокими полозьями они тяжело переваливались в колдобинах весенней распутицы, не пощадившей и главной тверской улицы. За санями - верхами четыре витязя в островерхих шеломах, потом еще одни сани, черные, скромные, с верхом из пропитанной маслом рогожи. А следом еще человек десять верхами, судя по блеску кольчуг и красным плащам за спиной - воины княжьей дружины.
- Это что ж, по нашу душу? - подивился Андрей.
- Как есть по нашу, - высоким, дрожащим голосом ответил Хитрован. - Не нравится мне это.
Татарин, стянув шапку, закивал лысой головой, то ли соглашаясь с купцом, то ли кланяясь издалека.
- Успокойтесь, - образумил Афанасий столпившихся у трапа купцов и их присных, - если б нас в темницу садить надумали, то княжью дружину бы на это дело не посылали. Хотя…
Купец поежился, вспомнив, как гнался зимой за соглядатаем, следы которого оборвались в княжьих покоях. Неужели продолжение, не сулившее ничего хорошего, случится прямо сейчас? В тот самый момент, когда он наконец вырвался из душного дома и отправляется в милое сердцу путешествие? А может, за борт? Да саженками через Волгу? Пока лодку спустят, он уже и на том берегу окажется. Вода нынче стылая, но если руками шевелить быстро, авось и не замерзнешь, а там в лес - и поминай как звали. Русь велика, люди, работы не боящиеся, везде нужны.
Михаил, заметив его беспокойство, подошел, положил руку на плечо:
- Ты чего, Афанасий, с лица спал? Будто лешего увидел.
- Лешего не лешего, а такие проводы мне что-то не по сердцу, - ответил купец.
- Не переживай. Хорошо все.