- Дозволь слово молвить. Я думаю, великий князь, это хитрость коварного врага. Сдав оружие, мы станем легкой добычей. Поэтому простите, люди добрые, но я со своей дружиной ухожу. Кто со мной? - Он обвел взглядом присутствующих. Многие прятали глаза. - Ну, есть еще бездумные храбрецы? - возвысил голос Мстислав Романович.
Толпа молчала. Великий князь почувствовал: в ней что-то надломилось. Еще мгновение - и дело, так блестяще начатое, может погибнуть. Надо что-то предпринять.
- Ну что ж, вольному воля, - сказал Романович. - Каждый выбирает свой путь. Но безрассудно кидаться в омут я не хочу. Думаю, что верить ханскому слову надо. А оружие… Что его жалеть! Были бы руки, а его добудем. Так я говорю, други? - он посмотрел в сторону Стромовича, стоявшего в окружении бояр.
- Так! Козелец пусть идет! - наперебой заговорили они.
- Кого направим к хану послом? - спросил Великий князь.
- Давай боярина Стромовича! - раздались голоса.
На том и порешили.
По-разному встретили это известие дружинники.
- Князьям-то что, они от кого хошь откупятся…
- Пропали наши головушки…
- Чего заревел, може, обойдется… - перебрасывались киевляне отрывистыми фразами.
Возликовали лишь козельцы, узнав о решении своего князя. Многие, прослышав о таком шаге, побежали к козельцам, да князья пресекать стали. Глубокой ночью, неслышно оседлав коней, козельцы прорвали в отчаянной рубке татарский заслон и ушли в спасительную мглу необъятных степей. Возрадовались люди: казалось, что самое страшное позади…
Обрадованный князь захотел прямиком идти до родных стен. Как ни пытался воевода убедить князя не доверять легкости, с какой они избавились от татарского преследования, - не смог. До сих пор не может простить себе Сеча, что не сумел тогда настоять на своем.
- Ты, Андрей, иди тем путем, который сам выбрал, - сказал тогда Мстислав. - Возьми половину воинов, уходи на восход, а я же пойду, как сердце велит, - домой!
Они обнялись. Больше не довелось им встретится.
Ловко расставили татары заслоны. Храбро рубился князь с дружиной, но силы были неравны. Один Сысой чудом спасся - оглушенный, свалился под копыта своего коня, и татары приняли его за убитого. Когда очнулся, кругом стояла удивительная тишина. Все поле было устлано трупами: русы лежали вперемешку с татарами. Князя нашел быстро. Тот лежал лицом вниз, разбросав руки, словно обнимал родную землю. В спине его торчал обломок черного татарского копья. Рядом княжич… Собрав остатки сил, предал Сысой их бренные тела земле. Долго после этого плутал по незнакомому краю, пока наконец чудом не наткнулся на родные места.
А Сеча ушел далеко на восток и, уже повернув на север, считая, что враг далеко позади, лицом к лицу столкнулся с татарским отрядом. Завязалась крепкая сечь. Ожесточенность русских была настолько сильной, что враг не выдержал и повернул конец, оставив на поле боя несколько убитых и четверых раненых. Кому-то пришло в голову прихватить раненых врагов в качестве военного трофея. Троих, несмотря на заботы, не довезли. А вот четвертого сберегли - дотянул до Козельска. На семнадцатый день беспрерывного хода Сеча был дома. И только через несколько месяцев, с неожиданным возвращением Сысоя, козельцы узнали о страшной трагедии, разыгравшейся в степном просторе, о гибели князя и его дружины.
Хорошо помнит Сеча, как встречали их земляки. Сколько радости, сколько горя увидел он на их лицах! Узнав, что за человек беспомощно лежит на расшитой воеводиной шубе, толпа двинулась к пленнику, угрожающе сжимая кулаки. Особенно страшны были бабы, потерявшие мужей.
- Где наши мужики? - вопили они. Мокрые от слез лица дышали таким горем, такой ненавистью, что смотреть на них без содрогания было просо невозможно. - Это ты, нехристь, их погубил! Смерть ему!
И они разорвали бы его…
- Стойте! - что было мочи закричал Сеча. - Стойте! Где и когда вы видели, чтобы на Руси били лежачего, да еще и раненого?! Или хотите позора на нашу голову? В бою я его и сам не пощадил бы, но он пленен, ранен, и наш долг оказать ему помощь. Этим всегда сильна была Русь. Так поступали наши отцы и деды. Не будем нарушать этот святой обычай! Пусть ваша доброта будет выше мести.
Толпа замерла.
- Прав воевода! - взвизгнула вдруг какая-то заплаканная баба. - Бог видит все! Бог не простит, если мы с ним расправимся!
Толпа, согласно загудев, стала расходиться.
- Стойте, бабы! - Воевода поднял руку. - Что же вы? Спасли ему жизнь - и бросаете на произвол судьбы! Кто будет ходить за ним?
Бабы, чертыхаясь, заторопились восвояси. Лишь одна, не старая еще, женщина подошла к пленнику:
- Выздоровеет, мужик в доме будет, - ласково сказала она. - Грешно душу человеческую губить…
…И вот опять татары! Ждал их Андрей Сеча, ох, ждал…
- Крепко задумался, воевода! - донесся до его сознания чей-то голос. Гости сидели за столом, поглядывая на пустые блюда.
- Задуматься есть над чем… - вздохнул Сеча. - Долго ли продержалась Рязань?
- Пять ден.
- И никто не пособил?
- Кому ж… Теперь каждый сам по себе. Очевидцы сказывали, что Батый потребовал от рязанцев десятину. Совет был, там порешили: коли врагу дать требуемое, он нашу слабость почувствует. И пока не разорит, тянуть не бросит. Не давать! На том и порешили…
- Куда дальше пошли?
- Вроде на Коломну. Больше ничего не знаем, - наперебой отвечали купцы. - Что дальше будет, судить не беремся. Но возвращаться на Рязань опасно. Вот и держим путь до Киева. Стены там не чета нашим…
Проводив гостей на отдых, Сеча позвал Акима.
- Беда на Русь пришла! - огорошил его с порога. - Татары вновь объявились. Сейчас думу думать надобно. Кликай срочно совет, да свечей, скажи, пусть принесут побольше.
- До утра не ждет? - Аким посмотрел в темные глазницы окон.
- Не ждет, Аким!..
Совет собрался быстро. Не было только князя Василия. Наконец двери открылись и вошел юноша, почти мальчик. Его лицо светилось лучезарной улыбкой, но глаза глядели не по-детски серьезно. Воевода низко поклонился и, сдвинув косматые брови, отчего взгляд сделался сумрачным, сказал тихо, но внятно:
- Прости, князь, что разбудил среди ночи… Великое горе обрушилось на землю Русскую. Татары взяли Рязань.
Гридница застыла, потом зашумела.
- Кто весть принес? - раздался резкий голос боярина Вырды.
- Купцы рязанские, - хмуро ответил Сеча. - На пятый день пала. Антихристы ее дотла сожгли. На Коломну двинулись…
Заговорил Бразд - невысокий суховатый боярин, казавшийся старше своих лет.
- Зря ты нас пугаешь, воевода. Рязань-то далече. Ну, пожгли. До нас искры не долетят. Чего нам бояться? Пусть на Коломну идут. Глядишь, там им шеи и сломают.
Разом в поддержку заговорили несколько человек, но тут же умолкли, заметив, что большая часть гридницы настроена по-иному. Князь Василий сидел спокойно, наблюдая за людьми. А те, понурив головы, о чем-то думали. Воевода чувствовал, что многие, заслышав о десятине, прикидывают.
- Что молчите, други? - обвел он всех взглядом.
- А что говорить-то… - поднялся князь Всеволод, далекий родственник козельских князей по Великой черниговской княгине. Он потеребил короткую бороденку. - Я так думаю: татары не хотят воевать, раз десятину просят. Дураки были рязанцы, что не отдали, - заключил он и, ни на кого не глядя, сел.
- Эх ты! - вскочил боярин Авдей. Толстое, всегда добродушное лицо приобрело злое выражение. Он провел пухлой ладонью по вспотевшей лысине. - Сам-то ты, князь, безземельный, потому чужое легко раздаешь. Ишь, сыскался тут! "Дураки"! - передразнил Авдей князя Всеволода. - Татарам отдай палец, они и руку отхватят! - Дыхание со свистом вырывалось из его вздымавшейся груди.
Поднялся дружинник. Многочисленные шрамы на его лице говорили о боевой жизни воина.
- Добро, оно дело наживное. А вдруг им землица наша понадобится? По мне, так лучше в сыру землю лечь, чем ее, матушку, ворогу отдать, - дружинник сел.
- Зачем лишнюю кровь проливать? Прав князь, - заговорил боярин, сидевший рядом с Авдеем. Его скуластое лицо в отсвете свечей казалось бронзовым и от этого суровым. - Рязань цела осталась бы, отдай они запрошенное. Коли дело до нас дойдет, думаю, надо согласиться, - он замолк и, зябко ежась, спрятал голову в высокий воротник кафтана.
Больше никто не захотел подниматься. Воцарилась тишина. Люди только что начали осознавать опасность, которая, словно далекое облако, зародившееся над сенью лесов, медленно нарастая, двигалось на них, грозя разразиться ливнем.
Настал черед говорить воеводе - самому уважаемому, самому авторитетному воину, слава о котором разлеталась во все стороны земли Русской. Люди верили, надеялись на него. И до сих пор он их надежду и веру не подводил.
По обыкновению кашлянув, воевода заговорил тихим низким голосом:
- Князь, други мои дорогие! Вижу, одни готовы тряхнуть судьбиной, другие - стоять насмерть. Други! Татары давно глядят на закат. Они прибрали к рукам далекий Яик, прогнав саксинов, половцев. Но, не насытившись этим куском, повернули конец на Великий Булгар. Воевали и их. Не просто пришли татары и на Русь. Ворогов давно зовет блеск злата наших городов. Пала Рязань. Кровавый пир начался. Кто на очереди? Где еще застучат копыта татарских лошадей? И рязанцы поступили правильно - десятина не спасла бы их. Думаю, надо укреплять Козельск: нарастить стены, расширить ров. Готовить оружие, продовольствие. Купцы толковали про какие-то диковинные машины, которые дробят стены… Неплохо бы взглянуть, как они работают и как их можно обезвредить. Трудное это дело, опасное. Тут и хитрость нужна, и сметка. Ехать надо к ним…
Гридница тихонько ахнула. Не смутившись, Сеча продолжал:
- Да, ехать или идти! Главное - быть там, и как можно скорее. Заодно посмотреть, что это стало за воинство, как строит свои сражения. А повезет - и путь их дальнейший выведать. Думаю, Топорка снарядить можно, - воевода глянул прямо в лицо князя.
- Топорка! Да ведь верно, он же монгол! - глаза боярина Роговича блестели, лицо сияло.
- А вдруг уйдет? - с сомнением спросил кто-то.
- Уйдет? Топорок-то? Да вы что, братцы! - вскочил Трувор. - Да сколько раз я с ним половцев гонял! Друг он надежный!
- Он и мне говорил, - поддержал его Тимофей, высокий, статный дружинник, - что мы, русы, стали для него братьями.
- Да, своим стал у нас Топорок. А семья какая! Жена русская, а смотри, как ладно живут!
- Точно, деток-то наладили сколько, - раздался смешливый голос. Многие засмеялись.
- Но одного Топорка посылать нельзя, - заметил воевода. - Всякое может случиться. Да и дороги он не знает.
- Правильно, - поддержал Рогович.
- Кого? - спросил Сеча, потеплевшими глазами глядя на боярина.
Поднялся князь Всеволод.
- Думаю, для этого подойдет… - Он помедлил - и решительно докончил: - Аскольд!
- Аскольд! - изумилась гридница.
Даже у суровых дружинников, не раз смотревших смерти в лицо, и то дрогнули зачерствелые сердца. Аскольд! Воеводин сын! Единственный! Больше нет у воеводы никого близкого, это все, что оставила ему судьба от длинной, суровой, тягостной жизни. А потому сын для воеводы был самым дорогим существом.
На Андрея Сечу страшно было смотреть. Он весь ссутулился, словно на плечи навалили непосильный груз, лицо стало безжизненным. Он поднялся, опершись на стол, и обвел присутствующих затуманенным взглядом:
- Если други не возражают, быть посему.
Много, очень много воды утекло с тех пор. Но не могла она смыть из памяти людской слова воеводы, сказанные тогда на совете, почти обрекавшие на гибель единственного сына, надежду, опору…
Было это лета 1237, в месяце студене. Заканчивался для козельцев год, открывший счет кровавым столетиям унижений Русской земли.
Часть 1. Заря кровавая
Глава 1
…Год 1237 начинался как обычно и ничего особенного не сулил. Произошло, правда, знамение: "летящю по небеси до земли ярко кругу огнену, и остася по следу его знамение в образе змея великого, и стоя по небу с час дневной и разидося". Поговорили о нем - к беде, - да и забыли, поглощенные житейской суетой.
Березоль месяц выдался теплым. Снег сходил быстро, обнажая истосковавшуюся по солнечной ласке землю. Радовался люд, поглядывая на поголубевшее небо. Радовались весне и в хоромах князя Черниговского.
Михаила Всеволодовича Чермного потянуло на волю, в клубящиеся испариной поля, где он любил послушать многоголосицу пробуждающейся жизни. Князь приказал седлать коней.
Княгиня, проводив мужа, направилась в опочивальню, где ее ждали девки. Она лениво перевернулась на живот, и две крепкие коренастые служанки, не жалея рук, начали втирать ей заморские мази, предохраняющие, по уверениям негоциантов, от ожирения и делающие кожу упругой и гладкой, как у пятнадцатилетней персиянки.
- Жиреешь - стареешь, - говаривал один ее знакомый.
Она боялась потерять красоту тела, и гривен для сохранения молодости не жалела, как ни боялась порой адских мук.
Девки убрали прилипшие к потной спине княгини черные как смоль волосы и, разделив надвое, уложили вдоль тела.
- Седина не появилась? - не поднимая головы, спросила княгиня. Одна из девок стала прядь за прядью перебирать волосы.
- Нет, матушка княгиня. Разве что один волосочек. - Отделив от остальных, она поднесла его к глазам княгини.
- Да, и вправду бел, - после некоторого раздумья ответила та. - Выдерни его. - Она горестно вздохнула.
Девка дернула волосок. В ответ раздался слабый стон. Ладони снова заскользили по бархатистой смуглой коже - наследство далеких степных предков. А княгиня, довольная и разомлевшая, закрыла глаза и предалась ставшим привычными воспоминаниям… В ее видениях возникли такие желанные смеющиеся серые глаза. За ними вырисовалось и красивое тонкое лицо польского князя Мазовецкого. В ушах княгини зазвучал тихий вкрадчивый голос: "Княгиня, время не властно над тобой! Ты не меняешься и выглядишь как непорочная дева…"
За воспоминаниями княгиня не расслышала, как скрипнула дверь и в опочивальню легкой тенью проскользнула худая как жердь, сгорбленная Агриппина. Неслышно подбежала она к резной кровати и, захлебываясь словами, зашептала в затылок княгине:
- Матушка! Ты слышишь меня, матушка?
- Чего тебе? - недовольно спросила княгиня, медленно открывая глаза.
- Гончик с Козельска, - старуха упала на колени и всплеснула руками. - Беда там! Князь, сказывают, приказал долго жить!
Княгиня поспешно вскочила. Девки в страхе разлетелись в стороны, потом принялись торопливо одевать хозяйку. Нетерпеливым движением та собрала волосы в толстый жгут, несколько раз обернула им голову и заколола позолоченным гребнем. Набросила зеленый с красной каймой платок и резко приказала:
- Зови!
Вошел гонец, с головы до пят весь обрызганный грязью. Заросшее лицо трудно было разглядеть, только глаза смотрели печально и устало.
- Ну, сказывай! - княгиня величественно выпрямилась, лицо словно застыло.
- Великая княгиня! - гонец низко поклонился и продолжал дрогнувшим голосом: - Наш князь… Богу душу отдал. - Чувствовалось, что не перебродила еще в его душе боль от случившегося.
- Когда преставился князь? Помяни, Господи, его душу грешную, - княгиня перекрестилась и вытерла глаза.
- Четвертого дня… Занемог князь, на охоте думал размяться, но Бог по-своему рассудил.
Из короткого сумбурного рассказа княгиня ничего не поняла, но переспрашивать не стала. Только сказала:
- Каждому свой конец. Что на роду написано, того не миновать. В Киев послали за дочерью?
Гонец, переступив с ноги на ногу, ответил:
- Этого, великая княгиня, не ведаю, - и провел по сухим губам рукой.
Поняв, что больше от него ничего не добиться, княгиня приказала:
- Ступай, мил человек. Агриппина, дай ему гривну да накорми с дороги.
Но гонец продолжал стоять.
- Великая княгиня, воевода повелел доложить князю.
Княгиня дернулась, губы скривились в презрительной усмешке.
- Его нет. Будет - сама скажу. Теперь ступай!
Гонец поклонился и вышел, оставив после себя на желтоватом полу грязную лужу.
- Разыщи братца моего Всеволода, - приказала княгиня Агриппине. - Хочу его видеть.
Старуха неслышно исчезла за дверью. Всеволода пришлось искать долго.
- Ты где запропастился? - набросилась на него сестра, не дождавшись, пока он перешагнет порог. - Опять у распутниц пьянствовал?!
Вошедший улыбнулся и напевно ответил:
- Я, сестрица, вольная птица, куда хочу, туда лечу.
От этих слов княгиню передернуло.
- Долетался, без портков остался!
- Михаилу своему благодарствуй! - лицо Всеволода перекосилось в гневе. - Сидел бы я в Глухове - так нет, Симеону, сыночку твоему, отчина понадобилась!
- Что старое ворошить? - сестра строго посмотрела на брата. - Зачем отдал стол свой в Бельзе?
- Будто не знаешь! Не было у меня ратных людишек противу Александра. Гонцов слал к Михаилу, тебя просил…
- Сами тогда на волоске висели. - Княгиня вздохнула. - Вернулся из половецкого плена Владимир. Стал Рюрикович войско готовить против нас…
Князь прищурился:
- Кругом одна ложь! Как мне пособить, так отговорка всегда найдется. Не верю больше никому! Намыкался вдоволь, а ты еще коришь…
- Бедный ты мой, - княгиня потянула брата за рукав и, обняв, прижалась к его груди, - некому пожалеть. А насчет Глухова ты неправ. Отец мне отказал, когда под венец с Михаилом пошла.
- Не помню! - Всеволод высвободился из ее объятий. - Грамоты не видел. Люди другое сказывали.
- Не слушай ты людей… Мне верь!
Князь фыркнул. Вдруг лицо его расцвело:
- О, какие пташки!
Он подступил к девкам и принялся щипать их за бока. Те завизжали.
- А ну, пошли вон! - набросилась на них княгиня. Девки, натыкаясь друг на друга, бросились к двери. - А ты хорош гусь! За каждым сарафаном цепляешься, грешная твоя душа! - зло визжала сестра.
Братец, глуповато ухмыляясь, покачал головой.
- Ой, сестрица, и твоя душа не светла… И сейчас по тому пану сохнешь! Вот шепну Михаилу…
- Тьфу, дурак безмозглый! Слушай, только что явился гончик с Козельска. Князь скончался.
- Ну и что? Опять хочешь послать меня на похороны?
- Дурень! Место ведь для тебя освободилось!
- Там же свой князь есть, - с сомнением возразил брат.
- Князь совсем ребенок! Возьмешь все в свои руки, потом посмотришь - юнца куда-нибудь денешь. Печенеги до княжеских кровей охочи, а с сестрой его, Всеславной - она сейчас в Киеве, - коли чего, обвенчаешься. Это тебя закрепит! - победно закончила княгиня.
- Э-э-э, сестрица… Старик воевода там - его и боюсь. Тогда хитростью удалось мне отправить его в руки кипчаков, что ж ты с князем ничего не сделала? Вернулся от тебя, еще и старика выкупил!
- Ладно, не время сейчас распри затевать! Старик опасен, посмотрим, как от него избавиться, коли в тот раз не удалось. А у тебя другого такого случая не будет. Упустишь его. Закрепнет молодой князь - ничего не поделаешь. Денег я тебе дам, немного. Бояр на свою сторону тяни, почаще в гости зови. На дармовщину они горазды.
Брат слушал ее внимательно, а когда она закончила, сказал: