- И мы сражались наравне с вами!.. Разве наши пули летят мимо голов ферингов? Кто из нас дрогнул перед штыком англичанина? - говорили другие.
- Да, да! Стрелки, гренадеры, саперы, конные, пешие, - все мы братья одного дыхания! - раздавались голоса. - Всякий, кто обнажил меч в войне против чужеземцев, достоин равной славы.
- Мирутские, файзабадские, бэрелийские сипаи - все братья! Бхай-банд!..
Но файзабадцы ничего не хотели слушать. Перессорившись со всеми, они ранним утром протрубили подъем, снялись с места и, громко крича, стреляя в воздух, двинулись прочь из крепости по плавучему мосту через Джамну.
Английские офицеры смотрели на уходящих в бинокли со своей вышки на Хребте и поздравляли друг друга, поднимая руки в белых перчатках.
- Веселый сегодня день у саибов, - с грустью сказал в тот вечер Инсуру Чандра-Синг.
- Войско без начальника, что тело без головы! - сокрушался старый Рунджит, товарищ Инсура по батарее. - Саибы уже роют траншеи в трех местах по равнине, готовятся ударить по стенам Дели, а мы всё еще не знаем, кто будет руководить защитой крепости.
Пальба по ночам становилась всё сильнее, свежие силы подходили к британцам. Беспокойнее стало в покоях шаха, на дурбарах слышались уже не пение и музыка, а резкие голоса, крик, свара. Бахадур сердился на своих министров: зачем допустили сипаев в город? Зачем связали судьбу его трона с судьбой восставшего войска?..
Всё реже звали музыкантов, плясуний во дворец, всё меньше объедков высылали им к фонтану. Уныние настало во дворце, слитный гул до полуночи стоял в городе.
А по Курнаульской дороге, подняв длинные стволы к небу, уже ползли, влекомые слонами, мощные гаубицы, большие осадные мортиры, ящики со снарядами, с ядрами, с боевым снаряжением.
Джон Лоуренс наконец решился. Он снимал пушки с афганской границы и посылал их на помощь британцам, осадившим Дели. Своей Летучей пенджабской колонне сэр Джон велел готовиться к походу.
Лазутчики из Курнаула принесли о том первые вести. Боевой жар, волнение охватило собравшиеся в крепости полки. Стрелки, гренадеры, конники, артиллеристы вышли на Большую площадь.
- Чего мы здесь сидим, как мыши, которые ждут, чтобы их заперли в мышеловку? - зашумели сипаи Девятого аллигурского полка. - Выйдем из крепости, ударим по врагу! Пробьемся на юг, на восток, вся страна за нас, соединимся с повстанцами Агры, с войсками Нана-саиба, они бьются за то же, за что бьемся и мы!..
- Да, да, братья!.. - кричали конники. - Индия велика. Пробьемся на юг, соединимся с повстанцами Ауда, Рохильканда, - тогда скоро ни одного англичанина не останется на индийской земле!..
- Не обороняться надо, а первыми бить по врагу! - поддержали конников опытные старые пехотинцы, помнившие волнения в Бенгале в 1842 году. - Оборона погубит восстание.
- Шах еще не отдал приказа о выходе из крепости, - возражали солдаты Восемьдесят второго. - Шах совещается со своими министрами.
- Слишком долго совещается великий шах! - кричали конники. - Пускай пойдут наши посланцы во дворец, поговорят с самим Бахт-ханом.
- Панди пошлем!.. Нашего Панди! - подхватили артиллеристы Тридцать восьмого. - Он сумеет поговорить с дворцовыми начальниками.
- Да-да!.. Пускай Инсур-Панди, наш лучший бомбардир, пойдет во дворец к шаху! - зашумел весь Пятьдесят четвертый полк.
Инсур пришел во дворец Бахадур-шаха.
Бахт-хан, назначенный начальником над всеми конными и пешими войсками, разрешил Инсуру войти в стланный коврами нижний зал дворца.
Бахт-хан был невелик ростом, худ лицом и шеей. Глаза с темными болезненными подглазьями глядели мимо Инсура.
Движением руки он пригласил сипая сесть у стены на подушки, устилавшие ковер.
Инсур не сел на шитые шелком подушки, не взял в руки длинной трубки кальяна и не начал речи с обычных приветствий. Лицо у Бахт-хана сразу помрачнело.
- У тебя двадцать пять тысяч солдат в крепости, начальник! - сказал Инсур. - Мирутские конники, молодцы-аллигурцы, гренадеры Тридцать восьмого рвутся в бой. Есть и легкие и тяжелые орудия в нашем Тридцать восьмом, есть и бомбардиры к ним… Мои артиллеристы послали меня к тебе, Бахт-хан… Зачем ты ждешь, когда феринги накопят силы за своими холмами и пойдут штурмом на крепость? Отдай приказ, вели своим солдатам ударить по войску противника и отогнать его далеко от стен Дели… Вся страна, все города Индии поддержат войско повстанцев.
Бахт-хан недовольно глядел на Инсура.
- Зачем полкам, присягнувшим шаху, выходить за стены Дели и ослаблять город? - ответил Бахт-хан. - Великий шах говорит: оборона трона - превыше всего. Если трон делийский качнется, кто поддержит его в других городах Индии?
На том и кончил Бахт-хан разговор с Инсуром.
- Не жди добра от Бахадур-шаха, - сказал в тот вечер Инсур своему другу и помощнику Лалл-Сингу. - Слишком много думает шах о своем троне и слишком мало - об Индии.
Сам шах, узнав о приходе посланца сипаев, смертельно испугался. Он приказал никого больше не впускать во дворец, ни от горожан, ни от повстанческого войска.
Шах укрылся в своих покоях, велел плотно занавесить все окна, а у дверей поставить охрану из черных африканских слуг. С полудня до полуночи по всем внутренним залам жгли свечи розового воска и сладко пахнущие травы. Черной тушью по голубой персидской бумаге шах чертил стихи о любви соловья к розе, тысячу раз воспетой поэтами старого Ирана.
Шах не дописал своих стихов. Какой-то старик в одежде мусульманского нищего, оттолкнув сторожа, прорвался во внутренние покои и лег у самих ног шаха.
Невилль Чемберлен уже оправился от своего ранения и принимал участие в военном совете. Обсуждался окончательный план штурма крепости Дели.
- … во-вторых, - продолжал медленный голос, - если мы беспрепятственно проникнем во дворец и овладеем столь важным участком на правом фланге противника, наши войска смогут непосредственно через западные ворота дворца войти внутрь города и по широкой улице Серебряного Базара начать постепенный захват глубоких позиций неприятеля…
- Я полагаю иначе! - сказал другой голос, отрывистый и энергичный.
Это говорил Никольсон.