- Тысячу двести? Я согласен! - торопливо сказал Эдвард.
Только он один да ещё Эвердина знали, как ему нужны деньги.
Он наполовину ослеп от истощения. От Эвердины приходили отчаянные письма.
- Очень хорошо! - заторопился Ван-Леннеп. - Половину денег можете получить хоть сегодня. Но для того, чтобы я мог свободно вести все переговоры с издателями, подпишите вот эту бумажку.
- Хорошо, - сказал Деккер. Он подписал.
"Бумажка" была договором, по которому все права на издание и переиздание рукописи Деккера отходили к Ван-Леннепу и его наследникам.
- Деньги - половину - можете получить внизу, - сказал Ван-Леннеп.
- Спасибо, менгер!
Эдвард поклонился и вышел.
- Вы действительно собираетесь печатать этот антиправительственный бред? - с возмущением спросил у Ван-Леннепа Рошуссен.
- Собираюсь! - сказал Ван-Леннеп. - Я напечатаю пустяки - несколько сот экземпляров. Ровно столько, сколько я обязан напечатать по голландским законам.
- Ну? - сказал Рошуссен. Он начинал понимать.
- И поставлю точку. Все права на дальнейшие издания книги - за мною. Никто другой не сможет её издать.
- Понимаю! - сказал Рошуссен. - Это и есть ваша "штучка"?
- Это и есть!
- Блестяще! - сказал Рошуссен.
- А эти… эти несколько сот экземпляров, по-вашему, не принесут вреда, менгер Ван-Леннеп? - с беспокойством спросил Рошуссен минуту спустя.
- Нет! - сказал Ван-Леннеп. - Я всё обдумал!.. Я назначу высокую цену за книгу: четыре гульдена золотом. Я попрошу моего издателя не выставлять её на витрине. Книга дойдёт только до тех, кто нам не опасен. До людей богатых и образованных, - для них она будет даже полезным предупреждением.
- Крепко придумано!
Эдвард бежал по улице. Земля под ним горела.
Шестьсот гульденов!..
Он спешил на почту, чтобы перевести деньги Эвердине.
"Эвердина, моя книга увидит свет!.. Я не напрасно так мучился, Эвердина!.."
Бессонные ночи, холод, слепнущие глаза - всё это было не напрасно!..
"Моя книга будет жить!.."
Он бежал на почту по набережной канала, по Броверс-Грахту, по старым, знакомым улицам Амстердама.
Вон, за углом, мостик с бронзовыми оленями. Лина Ферштег сидела здесь когда-то верхом на олене и болтала ногами.
Эдвард завернул за угол. Где-то здесь недалеко было почтовое отделение; ещё мальчишкой он бегал сюда с письмами из конторы.
Он сочинял текст телеграммы на бегу:
"ПЕРЕВОЖУ ПЯТЬСОТ ГУЛЬДЕНОВ. СКОРО ПРИШЛЮ ЕЩЁ. МУЖАЙСЯ ДОРОГАЯ, ЦЕЛУЮ ТВОЙ ЭДВАРД".
"Моя книга выйдет, Эвердина!.. Это будет удар грома, который дрожью отзовётся по всей стране".
Глава тридцать шестая
"МАКС ХАВЕЛААРр"
В мае 1860 года в Амстердаме вышла книга: "Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы Нидерландского Торгового общества". Это - было как удар грома, который отозвался по всей стране.
Голландии бросили в лицо обвинение в разбое.
Все знали о том, что кофе везут с Явы, какао - с Суматры, гвоздику - с Целебеса. Все знали, что великолепные дома на Роттердамской набережной, нарядные виллы в окрестностях Амстердама, новые паровые суда в порту - всё это создано и построено на доходы с кофейной и сахарной торговли. И вот нашёлся человек, который сказал: "Это разбой. Каждый мешок кофейных зёрен - это обездоленная семья. Каждый ящик сахара - умирающие дети".
- Неужели это правда? - ужасались люди, никогда не бывавшие в колониях. - Может быть, автор всё это выдумал?
Пятьсот экземпляров книги разошлись с молниеносной, невиданной для Голландии быстротой.
Ван-Леннеп плохо рассчитал.
Вместо "осторожного предупреждения людям избранным и образованным", книга превратилась во всенародное позорище для его родной страны.
Между Фрисландией и Шельдой
Лежит пиратская страна!..
Иностранные газеты забили тревогу. Вот как получают голландцы своё какао!.. Бельгия забывала о своём Конго, французы - об Индокитае, англичане - о своей Британской Индии. Печать Лондона, Парижа, Брюсселя подняла шум. Голландия, страна сыров и сельдей, недаром выходит на первое место по какао и сахару. Вот как обращаются голландцы с населением своих островов!
Книга дошла до Явы, и в Батавии, Сурабайе, Джакарте уже пели эту песню.
Между Фрисландией и Шельдой
Лежит пиратская страна!..
"Действительно ли малайцы, яванцы, сунданцы в наших колониях подвергаются столь жестокому обращению, или это измышления автора книги?" - запрашивали в голландском парламенте.
Кто же он был, автор книги, этот неизвестный человек, спрятавшийся за странным именем, этот Мультатули, который смело заговорил о том, о чём молчали все?
Говорят, он сам служил в Индонезии. И как раз в том самом Лебаке, о котором он пишет.
Что за странное название для книги: "Макс Хавелаар"! Это значит: Макс нищий. Говорят, автор сам был нищий, когда писал эту книгу.
- Кто станет слушать такого человека? - волновались купцы. - Кто поддержит этого сумасбродного Деккера? Его выгнали со службы в колониях. От него отказались его собственные родные. Его книгу больше не будут печатать.
Эдвард не мог пройти по улице, на него оборачивались. На Эвердину показывали пальцами: про неё тоже было написано в книге. Но там она называлась Тиной.
А Дроогштоппель? Кого автор осмеял под фамилией Дроогштоппеля?
- Не меня!.. И не меня! - открещивались амстердамские купцы.
Один Дроогштоппель даже отозвался - напечатал в газете возмущённое письмо: как можно так издеваться над отечественной торговлей!
- Нет, нет, этого человека никто не поддержит. Он одинок! - утешали себя кофейные торговцы.
Они ошибались. Эдвард не был одинок. Его книгу читали. Она воздействовала на умы. Её читали студенты, молодёжь, рабочие в доках, грузчики в порту. Слава, настоящая народная слава пришла к Эдварду. Его останавливали на улице. Ему писали письма. Его подстерегали под дверьми, просили у него книгу.
"Макса Хавелаара" у самого Эдварда не было.
Пятьсот экземпляров разошлись, и новых издательство больше не выпускало.
- Пока я жив, мои богатые соотечественники могут быть спокойны, - сказал Ван-Леннеп. - Больше ни одного экземпляра книжки в свет не выйдет.
Глава тридцать седьмая
СОРОК ГУЛЬДЕНОВ ЗА КНИГУ
- Помнишь, в Гааге?
- Да, в Гааге, - сказала Эвердина.
- Я получил твою телеграмму в двенадцать часов ночи: "Эду серьёзно болен, дифтерит, врач опасается самого худшего". У меня не было ни стюбера… Я писал тогда свои "Идеи"… У меня было много идей и мало денег… Я пошёл по городу собирать деньги, чтобы поехать к вам. В Гааге у меня было много знакомых и ни одного друга… Я стучался к почти чужим людям в первом часу ночи. Многие готовы были выругать меня, но, увидев моё лицо, молчали. Кое-где мне отвечали, что хозяин ещё в пивной, и я ходил ночью, усталый, по пивным, чтобы достать ещё два-три гульдена. Кое-где мне вовсе не открывали дверей… Всё-таки я набрал нужную сумму и утром сел в поезд…
- А в поезде ты встретил бродячих музыкантов, которые ехали из Гааги без гроша, и отдал им половину денег, - сказала Эвердина.
- Как можно было сделать иначе, Эвердина? Они хотели продать свою скрипку, чтобы пообедать.
- Ты был так горяч всегда, Эдвард, и так неосторожен! - сказала Эвердина.
- Должно быть, я слишком долго жил в Индонезии, - сказал Эдвард. Он улыбнулся. - Какой-то я не такой, как все здешние люди. "Не гуляй слишком долго под пальмами", - поётся в песне.
- А раньше? - сказала Эвердина.
- Да, раньше!.. В детстве я прыгал в канал за книгой.
Он кивнул в окно. В низкое, срезанное крышей чердачное окно комнаты виден был город, каналы, западные доки, суда, и снова каналы, - Амстердам, город, забредший по колено в море.
- Это было недалеко отсюда, на Броверс-Грахте, - сказал Эдвард.
Он всё улыбался синими, как в детстве, глазами.
- И всё-таки я не такой, как они, - сказал Эдвард. - Я не могу быть с ними.
Он сидел у окна у перевёрнутых козел, с настланными поверх досками.
Эдвард сам пристроил себе для работы эти козлы вместо письменного стола.
Десять лет голландские купцы могли спать спокойно. Ван-Леннеп был жив и охранял их от новых изданий "Макса Хавелаара".
- Кто купил дом, тот имеет право разрушить его. Я купил эту книгу, чтобы её уничтожить, - сказал Ван-Леннеп.
Эдвард судился, требовал, писал письма в газеты, - ничего не помогло.
Закон есть закон, - книга принадлежала Ван-Леннепу.
- Я счёл бы преступлением своим перед родиной, если бы допустил, чтобы такая книга получила широкое распространение, - заявил Бан-Леннеп на суде. Суд вынес решение в его пользу.
Эдвард оглядел свою комнату, получердачное окно, разбитую деревянную постель, козлы у окна.
- Помнишь, как я писал свою книгу, Эвердина? Я и сейчас такой же нищий.
Он кочевал из Амстердама в Брюссель, из Гааги в Антверпен, без часа покоя, без верного крова. Он работал на постоялых дворах, в трактирах. Эвердина тайно переезжала из города в город, спасаясь от кредиторов. Эду и Нонни годами жили у чужих людей. Часто Эдвард не мог выйти на улицу из-за рваных сапог, слишком изношенного платья. У него не хватало двадцати стюберов на керосин, на почтовую марку. Он закладывал зонтик за десять сантимов, чтобы выкупить на почте нужное доплатное письмо. Он крал репу и горох с крестьянских огородов, чтобы не умереть с голоду.
- Голландцам будет стыдно! - сказала Эвердина. - Когда-нибудь…
- Да, - сказал Эдвард. - Когда-нибудь…
Тень прошла по его лицу. Но он уже снова улыбался.
- Зато за эти десять лет я успел придумать посвящение ко второму изданию.
- Какое? - спросила Эвердина.
Эдвард написал на бумаге, протянул ей листок.
"Верной подруге, - прочла Эвердина, - героической матери, благородной женщине…"
- Кто это? - спросила Эвердина.
- Догадайся сама! - сказал Эдвард.
Почтальон шёл по двору.
- К нам, Эвердина!.. Письма!.. Много писем!..
С почтой пришли письма из Брюсселя, из Лондона, из Индии. Много писем и одна телеграмма из Гааги.
Эдвард распечатал телеграмму. Он прочёл, и листок задрожал у него в руке.
- Что такое? - спросила Эвердина.
- Ван-Леннеп умер, - сказал Эдвард.
Наследники уступали за две тысячи гульденов право на переиздание "Макса Хавелаара". Издательство Шадда телеграфировало Эдварду об этом. Оно покупало у наследников книгу.
- Видишь, Эвердина! - сказал Эдвард. - Я не напрасно придумал моё посвящение.
Он взял стул и сел, стараясь успокоиться.
- Теперь мы вздохнём, Эвердина… Теперь мы с тобой, наконец, вздохнём.
Издательство обязывалось выплатить Эдварду половину доходов с издания - около трёх с половиной тысяч - в течение ближайших двух лет.
- Я буду писать, Эвердина… У меня ещё тысяча книг в голове!..
Эдвард взял письма.
Ему писали из Лондона, Парижа, Батавии. Он был уверен, что "Макса Хавелаара" читали на Яве, на Суматре, в Сингапуре. Немногие выпущенные экземпляры ходили по рукам. Их перепродавали за двойную, за тройную цену. В Баталии за книгу платили сорок гульденов. Её читали яванцы, мадурцы, сунданцы.
Глава тридцать восьмая
КОФЕ ПО-ЯВАНСКИ
Ван-Грониус держал на ладони десяток светло-оливковых зёрен, плоских с одной стороны, выпуклых с другой, как потерявшие друг друга половинки неизвестного орешка. Босая коричневая служанка раздувала у веранды жаровню. Лист железа, натёртый оливковым маслом, тихо подогревался на ровном огне. Ван-Грониус осторожно ссыпал на лист свои зёрна. Он ворошил их серебряной лопаткой. Плодородная яванская земля взрастила эти зёрна; они впитали в себя жар тропического, солнца, благодатные соки этой красной, богатой железом почвы… Это был кофе, яванский кофе, один из лучших в мире.
Зёрна темнели медленно, из оливковых они становились светло-коричневыми, потом тёмно-коричневыми, почти чёрными.
Ван-Грониус любовно пошевеливал зёрна лопаткой. Всё его благосостояние, годы упорной работы были в этих зёрнах. У него на плантации вырастал лучший в Бантаме сортовой кофе… Зёрна слегка подпрыгивали на накалённом листе и темнели. Ван-Грониус взял одно зерно и попробовал на зуб. Можно было снимать лист с огня.
Зёрна остыли. Так же бережно, прислушиваясь к хрусту зёрен, ставших душистыми и хрупкими, Ван-Грониус размолол их в ручной мельнице. Он всегда сам готовил себе кофе. Потом сложил крупно истолчённый коричневый порошок в сотейник с решётчатым дном, затянутым редкой тканью, посолил и осторожно, по капельке, начал проливать сквозь порошок холодную воду. Это был яванский способ приготовления кофе. За двадцать минут в подставленную кастрюльку набралось не больше трёх-четырёх ложек кофейного настоя чудовищной крепости. Ван-Грониус дал жидкости постоять немного в прикрытой кастрюльке. Потом налил себе одну ложку настоя в фарфоровую чашку и заварил крутым кипятком. Кофе был готов.
Ван-Грониус расположился в кресле. Душистый пар поднимался над фарфоровой чашкой. Перед тем как отпить, Ван-Грониус поднял глаза и ещё раз обвёл глазами свои владения: просторную веранду, разовые орхидеи, подвешенные к столбам в половинках скорлупы кокосового ореха, широкое опахало под потолком, цветник перед домом, дальние склады, сушильни, кофейные деревца в цвету. И вдруг Ван-Грониус отставил чашку.
Участок трёхлетних деревьев был пуст. На нём не работал ни один человек. Даже мандуров не было видно.
Ван-Грониус сорвался с кресла. Он спрыгнул со ступенек веранды. Не вызывая никого, он бежал на участок. Он хотел сам узнать, в чём дело.
Кофейные деревца стояли в белом цвету. Ни одной головы не мелькало среди них. Ван-Грониус огляделся.
Густые зелёные заросли близко подходили к южному краю участка. Ван-Грониусу показалось, что он слышит в зарослях голоса.
Он подкрался ближе. Он пробирался сквозь заросли согнувшись, не желая спугнуть людей раньше времени. Ползучий стебель, толстый, как фламандская трубка, ударил его по носу. Ван-Грониус припал к земле.
На тесной полянке в глубине зарослей сидели, собравшись в кружок, все рабочие и работницы с участка. Даже мандуры были здесь. Они сидели на земле, скрестив ноги, и слушали.