- Так что, не успели пока, - пояснил он. - Палач захворал один, а второй запил. Ведь у меня таких семь сотен! Тут ещё Бонапарт… Но в Нижнем Новгороде обязательно обреем и клейма наложим!
Пристав скривился.
- Под личную ответственность! И учтите: это опасный убивец. Самый строгий надзор! В Нижнем долго не держать, немедля услать в Нерчинск, о чём рапортом доложить московскому обер-полицмейстеру.
- Слушаюсь.
- Смотри у меня, каналья! - Яковлев погрозил Петру кулаком. - Ты на особой заметке!
И пошёл дальше. Поравнялся с Лешаком, взял его за рукав и отвёл к окну. Там сыщик и уголовный о чём-то долго разговаривали. "Мещанин" с удивлением заметил, что общались они весьма дружески. Лешак даже, смеясь, похлопал пристава по животу. Наконец Яковлев кивнул собеседнику и ушёл. Лешак же вальяжно вернулся в строй и сказал своим что-то такое, отчего варнаки одобрительно загудели.
Поверка закончилась, и арестанты вернулись в камеры. Ахлестышев был бледен и задумчив. Он отвернулся от расспросов, лёг на нары лицом вниз и долго молча лежал. Саша-Батырь осторожно снял с него цепи и пошёл к майданщику за чаем. До двух часов пополудни никакой еды сидельцам не полагалось. Узнав об этом, офицер дал Саше двугривенный, и тот принёс три кружки с подслащённым чаем и три больших булки. А ещё новости.
- Слышь, Пётр, - тронул он своего бывшего помещика за плечо. - Лешак, бают, в Москве остаётся.
- Как в Москве? - сразу же сел Ахлестышев. - Нас всех этапом, а он при французах квартировать?
- Ага. Яковлев так велел. Будто бы по приказу самого генерал-губернатора Москвы графа Ростопчина.
- Вот это любопытно. А с какой целью?
- Кто же скажет, - пожал могучими плечами налётчик. - Особый урок у них, говорят. Секретный.
- Ха! Сейчас мы их секреты в два счёта разгадаем. Трубочистов ведь тоже Яковлев увёл?
- Он.
- А скажите-ка мне, господин клинский мещанин, - обратился Пётр к разведчику, - для чего полиции в день бегства понадобились вдруг трубочисты? Печь где-то засорилась?
Тот подумал секунд тридцать, потом ахнул.
- Боже мой, неужели? Но ведь это же невозможно!
- Отнюдь! На Ростопчина очень даже похоже.
- Тщеславный безумец! Он же весь город спалит!
Батырь недоумённо слушал этот диалог и, наконец, рассердился.
- Эй, ваши благородия, так-растак! Объясните простому человеку, чего вы поняли!
Ахлестышев наклонился к приятелю и сказал вполголоса:
- Трубочисты, скорее всего, нужны для закладки в печи взрывных зарядов.
- Да ну! А пошто?
- Чтобы дома загорелись.
- Не могёт быть!
- Могёт, Сашка, ещё как могёт. Ты только представь: огромный город. Пустой. Власти все убежали. Дома стоят без прислуги, лавки без сторожей. И полиции нет.
- Ух ты! - впечатлился налётчик. - Меня бы туда!
- …Придут французы, среди них тоже полно всякого сброда. Такое начнётся! И никто ни у кого отчёта потом не потребует - война! А тут Лешак со своими людьми. Чуешь, чем пахнет? Полагаю, власти оставляют уголовных для диверсий.
- То-то этот гад бельмастый попользуется, - с завистью сказал Саша. - Уж он не растеряется, пограбит на совесть. Будет им диверсия!
- Кому, французам? - рассердился офицер. - Там вояки такие, что всю Европу в повиновение привели. А уж вашего Лешака… Это получится диверсия против мирных обывателей!
- А Ростопчину всё равно, для него люди быдло, - пояснил Ахлестышев. - Лишь бы вышли беспорядки. Глядишь, и из французов кого зацепят. А так, конечно, своих обчистят. Сгорит полгорода, и множество людей погибнет, а графу - патриотический поступок!
- Пётр Серафимович, я правильно понял ваши догадки? Ростопчин дал задание полицейским чиновникам устроить в Москве партизанскую войну. Руками уголовных. Так?
- Очень похоже, что так. А Яковлев, сволочь, под шумок и сам пограбит. В свободное от партизанской войны время. Имея в подручных Лешака, и карт-бланш от правительства на вседозволенность. Представляете, что будет?
- Петь… - нерешительно начал Батырь. - А как бы и нам тоже… в этой… как её?
- В партизанской.
- Во! В партизанской войне поучаствовать. А? Такой случай! Заходи в любой дом и бери что хошь!
- Французы вот-вот явятся, недолго твоё счастье продлится.
- А! Французы - пустяк; я их не трону, а они меня. Москва большая, на всех хватит. Там такая суматоха! Васька Безносый сказал: драпает народ. Все заставы забиты. И баре, и дворня, и купцы с мещанами. Раненых страсть сколько в Москве оставили, так те пешком уходят, чуть не ползком. А пожарные ещё вчера сбежали, и трубы увезли.
- Трубы увезли? - поразился Ахлестышев. - Да… Я прав в своей догадке. Всё, конец Москве!
- Негодяй! Ему лавры Нерона покоя не дают! - вскричал "клинский мещанин" так громко, что на них стали оглядываться. - Из-за амбиции погубить Первопрестольную! Мне надо срочно доложить об этом военному командованию!
- Военные раньше всех смылись, - утешил его Саша. - Наскрозь Москву прошли, обывательские повозки растолкали - и ходу. Только пятки сверкали!
Офицер смутился. Пётр добил его окончательно.
- А вы сами-то, господин шпион, с какой целью тут оставлены? Почему вас просто не поселили на какой-нибудь квартире, в партикулярном платье? Зачем такие сложности?
- Ну… так решило начальство. Мне поручено смешаться с уголовными и вести наблюдение за обстановкой в городе. Среди обывателей французы подозревают наших агентов, а среди этого сброда предполагается, что не станут. У меня и бумаги с собою. Замешан в воровстве и прислан сюда из Клина на дознание.
- Это что же получается? - возмутился Саша-Батырь. - Все здеся остаются, одни мы в этап идём? Не, я так не согласный!
- Успокойся, Саша, мы тоже задержимся, - ободрил силача Ахлестышев. - Зачем мне в Нижний плюхать? Чтобы меня там обрили и клейма на лице выжгли? Чёрта с два!
- Так ведь нас Яковлев не благословил. И секретного распоряжения, как вот про их благородие, тоже никто не сделал. Как же мы задержимся? Закуют по четверо в ряд, караул с боков и марш-марш! Или мы с этапа убегём? Примером, с ночёвки?
- Бежать, Саня, надо в самую суматоху. Тогда никакой караул не уследит. Семь сотен арестантов! Ты сиди пока тихо и слушайся меня во всём. Я скажу, когда пора настанет. А из замка выйдем да по Москве двинемся, тут и спроворим.
Налётчик довольно осклабился.
- Вот такой разговор мне по душе! За твоей головой, Петь, я как за каменной стеной; во всём слушаться обещаю! Ну, пойду, ещё чего разнюхаю…
И ушёл. А офицер, осмотревшись в очередной раз, сказал чуть слышно:
- Позвольте теперь, Пётр Серафимович, представиться по-настоящему. Гвардейской артиллерии штабс-капитан Ельчанинов Егор Ипполитович.
Ахлестышев молча поклонился.
- Я слежу за вами со вчерашнего вечера и проникаюсь всё большим уважением. Без лести: у вас аналитический склад ума и большая наблюдательность. Как быстро вы раскрыли мою маскировку! А выводы насчёт трубочистов и шайки Лешака? Убеждён, что и здесь вы не ошиблись. Поступайте под мою команду, а? Мне нужны толковые помощники - один в поле не воин. Ваше же содействие армии в столь трудный для неё момент будет оценено. И даст вам право обратиться к государю с просьбой о помиловании и возвращении прав состояния.
Кровь бросилась арестанту в лицо.
- Просить о помиловании? В чём? В том, чего я не совершал?
- Но ведь вы уже осуждены! Я говорю лишь о формальной стороне дела.
- Да, государство обратилось со мной, как с ветошью. Ещё оно дало власть мошеннику Яковлеву и тому судье, что вынес облыжный приговор. Вы предлагаете мне теперь защищать такое государство?
- А вы не путайте государство с Отечеством. Идёт война, тут не до личных счётов. Страшный враг напал на нас и завтра будет в Москве. Прольётся много русской крови. Совесть вам ничего по этому поводу не подсказывает?
- Эх, штабс-капитан… - горько вздохнул Ахлестышев. - Какая может быть совесть у каторжного? Меня лишили её вместе с дворянством. И знаете, за что? Всего лишь за любовь.
- На каторгу - за любовь? Вы что, действительно убили? Из ревности?
- Нет, никого я не убивал. История моя самая заурядная; не знаю, зачем я её вам рассказываю. Но уж начал говорить, так слушайте.
Я безумно любил одну женщину. Впрочем, почему в прошедшем времени? Я и сейчас её люблю. Ольга Барыкова… Как музыка… И она, представляете, отвечала мне взаимностью! Мы довольно быстро выяснили, что жить друг без друга не можем. Казалось бы - рай на земле! Ан нет.
- Вы имеете в виду Ольгу Владимировну Барыкову? Из миллионного рода?
- О! Вот вы сразу и догадались! - желчно воскликнул Пётр. - Тоже имеете аналитический склад ума? Да, Ольга Владимировна из того самого рода. Единственная наследница. Двадцать тысяч душ крепостных, чугунолитейные заводы… Мне-то до этого не было дела, я любил Ольгу не за богатство. Но до него было дело князю Шехонскому.
- Шехонский? Которого выгнали из конногвардейцев за нечестную игру?
- Тот самый.
- Встречал его в Петербурге: редкий проходимец.
- В самую точку сказано. Так вот, сей картёжник решил поправить свои дела женитьбой. Чтобы было чего спускать за зелёным столом, а то уж поиздержался… И начал осаждать дом Барыковых. А ему говорят: есть уже у барышни жених, Пётр Ахлестышев. Не богатый, но из хорошей фамилии, и скоро свадьба! Я, так вышло, устраивал родителей Ольги. Капиталы мои их не интересовали, у самих денег куры не клюют. Зато привлекали родственники в столице: один - сенатор, другой - прокурор. А у Барыковых с их бесчисленным имениями всегда имелось в судах несколько тяжб, и они надеялись на новое свойство. Так что, с помолвкой затруднений не возникло: наша любовь совпала с их расчётом. И чуть было мы не обвенчались, как вдруг Владимир Матвеевич скоропостижно скончался от удара. Понятно, свадьбу на год отложили: траур. Тут-то и началось. Шехонский нанял вот этого самого Яковлева, а тот привлёк уголовных. Они все у него на ладони и рады услужить… Интрига против меня развивалась скоротечно. Работали профессионалисты. А я ничего не подозревал… И лишь торопил календарь, чтобы скорее прошёл этот год. Наивный дурак! И вот однажды за мной пришли. Прямо туда, на Остоженку, в особняк Барыковых. Я ж там все дни проводил… И увезли, у Ольги на глазах. Я сначала думал - чья-то злая шутка. Потом - ошибка. Вот-вот разберутся, и я побегу опять к ней. А кончилось всё лишением прав состояния и двадцатилетней каторгой. Матушкин брат, отставной бригадир Повалишин, был зарублен топором в собственной постели. С ним вместе погибли его супруга и ещё три человека дворни. Всё это исполнил Лешак, которого вы наблюдали утром…
- Лешак? "Хозяин Бутырки"? Но откуда это вам известно?
- Тюрьма всё знает. Да "иван" и не скрывал, сам бахвалился. И потом, вы же видели, какая у них с Яковлевым дружба!
- То есть, множество людей извещены, что вы не убийца, что вас обвинили ложно - и молчат?
- Да. Но кому, кроме меня, есть до этого дело? А тут дали большие деньги, и колесо закрутилось. Сработали Яковлев с Лешаком чисто: и улики подготовили, и свидетелей. В той бойне "спасся" лишь лакей - и показал на меня! Всё было, как в кошмарном сне… Помню, когда я впервые услышал обвинение - рассмеялся. Это было в кабинете обер-полицмейстера Ивашкина. Стою, смеюсь, ушам своим не верю… Тут Яковлев погано так улыбается, достаёт из кармана платок, разворачивает и показывает. А в платке - тётушкино ожерелье из розового жемчуга. Найдено у меня в бюро, в присутствии понятых! Что я после этого мог доказать, скажите, что?
Ахлестышев в ярости хватил кулаком о стену, охнул и затряс отшибленной рукой. Потом, несколько успокоившись, продолжил:
- Они продумали до мелочей, и была круговая порука. Лакей Повалишина, мой камердинер - все были куплены. Камердинер потом удавился, или от него избавились, как от опасного свидетеля. Было заявлено, что я нуждался в деньгах для свадьбы, просил у дяди в долг, но тот отказал. И тогда я-де и зарубил старика, поскольку являлся его наследником и знал смысл завещания. Знатная родня в столице, сенаторы с прокурорами, сразу отвернулась. Пальцем о палец никто не ударил! А матушка, как узнала об аресте и страшном обвинении - слегла. Она умирает сейчас в симбирской деревеньке, в тоске за сына. Когда ей сообщат о приговоре, это убьёт её окончательно. А Ольга… Ольгу взяли в крепкий оборот. Как только следствие объявило мою вину доказанной, Шехонский явился на Остоженку. Торжественный и важный. Заявил, что пришёл спасти Ольгу Владимировну. Её репутация погублена - она чуть не обвенчалась с убийцей. И неизвестно ещё, до чего у нас с ней дошло… Но князь благородно не интересуется этим щекотливым вопросом и, так и быть, готов взять опозоренную барышню в жёны. (А скандал, действительно, получился ужасный). Я полагаю, на Ольгу был произведён серьёзный натиск. Родственники стали заодно: или стыд на весь белый свет, или делайся княгиней. Чего, мол, тут выбирать? Выбор ясен. И… месяц назад они повенчались. А теперь скажите, Егор Ипполитович: до Отечества ли мне сейчас?
Ельчанинов сочувственно кивнул:
- Извините, я не знал ваших обстоятельств. То, что вы рассказали - ужасно. Я не знаю, как вам помочь…
- Снова вы одно и то же! Никто не сможет мне помочь. Жизнь поломана безвозвратно. Но и в каторгу не пойду! Завтра мы с Сашей сбежим. В суматохе откроется момент, когда будет не до нас - и зададим лататы. Как выражаются люди моего нового общества… Там расстанемся. Саша пойдёт грабить, а я - на Остоженку. Хоть подышу тем воздухом, которым дышала она… А потом исчезну. В Москве будет полный бедлам; беглый каторжник никого не заинтересует. Доберусь до Симбирска, повидаюсь с матушкой, если успею. Дальше пока не знаю. Может, подкараулю Шехонского и убью его, как собаку. Дуэль с ним для меня теперь невозможна - значит, прикончу без секундантов. Потом запишусь в полк солдатом, под чужим именем. Хоть умру за Божье дело…
На этом беседа закончилась. Арестанты слонялись туда-сюда, этаж гудел, как растревоженный улей. Ельчанинов старался не выходить из камеры. Вчерашний поляк, наоборот, где-то постоянно пропадал. Он нашёл нескольких своих соотечественников, и те, видимо, дали новичку защиту.
Неожиданно на пороге возник Саша-Батырь и громко заявил:
- Скоро уходим! Сведения точные. Похарчимся, и в поход!
Все сразу засуетились, начали собирать жалкий арестантский скарб. Прибежал майданщик, нанимать носильщиков для своих запасов. Штабс-капитан отправился разыскивать смотрителя - ему пора было освобождаться из тюремного замка. Вернулся он быстро и растерянный.
- Ничего не понимаю! Надзиратель отказался звать начальство, и грубо меня прогнал. Вероятно, секретное распоряжение передали из острога в конвойную команду. Как станут выводить - разыщу его там.
Ахлестышев при этих словах лишь покачал с сомнением головой.
Вскоре выяснилось, что никакого обеда не будет. Старосты торопливо разносили по камерам сухари. Арестанты, взволнованные и угрюмые, сидели на котомках и ждали. Наконец прозвучала труба. Тюремные стражники встали в Сборном корпусе в две шеренги с саблями наголо. Сидельцы мимо них камера за камерой выходили на улицу. Перед Фланкированными башнями они выстраивались в одну длинную шеренгу. Вокруг редкой цепью с ружьями наизготовку рассыпались пехотные солдаты вперемешку с ратниками.
Ахлестышев радостно обратил на них внимание Саши-Батыря:
- Смотри! Крестьянские парни, рекруты бестолковые. Какие из них караульщики? Настоящих-то солдат и трёх десятков не наберётся. Это команда из ополченского полка!
- Я сейчас объяснюсь и заберу вас с собой, - пообещал Ельчанинов и сделал шаг из строя. К нему со свирепым лицом кинулся седоусый унтер.
- Назад, мазура! Приклада захотел?
- Отставить! - рявкнул штабс-капитан так, что служака тут же вытянулся во фрунт.
- Я офицер, с секретным заданием, - понизив голос, сказал ему Ельчанинов. - И эти двое со мной. Отведи меня к своему командиру.
Унтер взял под козырёк и повёл всех троих в голову шеренги. Там стоял затурканный подпоручик и сверял с помощником смотрителя списки арестантов.
- Подпоручик, - с особым армейским шиком сказал ему "мещанин". - Я гвардейской артиллерии штабс-капитан Ельчанинов. Оставлен в Москве с секретным поручением, и эти люди тоже.
- Так что же? - недоверчиво спросил подпоручик, морща низкий лоб.
- У вас должно быть распоряжение полковника Толя на мой счёт. Распорядитесь немедленно отпустить меня и мою команду.
- Штабс-капитан? В таком виде? Верно, по ордонанской части? Таких велено гнать в общей колоне. Вернитесь в строй!
- Вы не поняли. Слушайте внимательно, это важно. Секретное отношение за подписью генерал-квартирмейстера Первой Западной армии полковника Толя. Насчёт штабс-капитана Ельчанинова. Проверьте списки!
Начальник конвоя посмотрел вопросительно на помощника смотрителя. Тот развязно ответил:
- Я вижу, мошенники рассчитывают найти тут дураков… Никаких секретных распоряжений к нам не поступало.
Подпоручик мгновенно покрылся красными пятнами и заревел:
- Ах, ракальи! А я потом за вас отвечай? Бегом в строй, каторжные рожи!
- Но, подпоручик… - начал было объясняться Ельчанинов, но унтер крепко схватил его за ворот и потащил обратно в шеренгу.
Троица вернулась на место не солоно хлебавши. Штабс-капитан был ошарашен и подавлен.
- Как же так? Неужели распоряжение в суматохе затерялось?
- Скорее всего, его вообще не послали, - усмехнулся Пётр. - Узнаю нашу армию! То-то Бонапарт в Москве, а не мы в Париже…
- Бог мой, они же сорвут задание! Теперь до самого Нижнего я останусь клинским мещанином, подозреваемым в воровстве!
- Успокойтесь, Егор Ипполитович. Положение ваше не безнадёжное. Держитесь нас с Сашей, и очень скоро мы все будем на свободе. А пока взгляните-ка, что там творится. Чудны дела твои, Господи!
Действительно, возле начальника конвойной команды появился Лешак, и с ним ещё с десяток колодников. Из-под шапок у них выглядывали бритые на левой стороне головы. "Иван" стоял в уверенной позе и важно кивал головой, пока помощник смотрителя что-то объяснял подпоручику. Наконец, тот махнул рукой, и вся шайка спокойно вышла за оцепление.
- На промысел отправились, - с завистью сказал Саша-Батырь. - Эх, сукины дети, мне ничего не оставят!