Московский апокалипсис - Николай Свечин 8 стр.


- Договорились, - кивнул Ахлестышев. - И пусть Бог хранит также и вас. Лично вам я желаю благополучно пересечь Неман. В обратном направлении. Это удастся не всем.

- Вы полагаете? - нахмурился Жак.

- Убеждён.

Сержант-майор с чувством пожал руки мужчинам, поклонился женщинам, и телега пустилась в опасное путешествие.

Сразу встал вопрос, как пробиваться к Серпуховской заставе. Самым коротким был путь через Зарядье и Москворецкий мост. Но в Китай-городе во множестве квартировали французы, и можно было нарваться на придирчивый патруль. Объезжать через Чистые пруды и Покровский бульвар тоже казалось опасным. На востоке полыхало уже всё: Лафертово, Рогожа, Таганка. Оставалась дорога через Охотный ряд и Моховую на Каменный мост. Так и порешили. Батырь сел за возницу, за ним устроились дамы, Ахлестышев в обнимку с ружьём поместился сзади всех.

Как только они свернули на Кузнецкий мост, стало ясно, что и здесь дела плохи. Горело сразу несколько магазинов. Гвардейцы усердно их тушили, но исход поединка с огнём был неясен… Саша завернул в Камергерский и остановился у ворот Георгиевского монастыря. Он решил проведать тётку, живущую здесь в прислугах. Крохотный монастырь, со всех сторон зажатый переулками, поразил тишиной. Прямо перед собором Святого Георгия лежал без дыхания пожилой бородач в исподнем, с разбитым в кровь лицом. Налётчик всмотрелся в него и ахнул.

- Это ж настоятель, отец Феофан! Кто его так?

- Хранцузы, мил человек, - пояснила какая-то старуха в чёрном, с ненавистью косясь на одетого в синий мундир Ахлестышева.

- Да за что?

- А он утварь скрыл и селебряные оклады, какие были. И не хотел сказывать, куда.

- Ну, скрыл. А дальше-то чего?

- До смерти забили.

Батырь поперхнулся.

- Французы? Настоятеля?

- Они, милок. Сущие звери. Прямо на амвоне замучили, потом уж мёртвого сюды сволокли и бросили. Его и дьякона. Дьякон-от, можа, ещё отойдёт, он молодой. А отец Феофан преставился.

- Выдал он тайник или нет, бабушка?

- Не выдал, молчал, за то и смерть принял мученическую. Осерчали очень хранцузы на его нежелание. И дьякон не сказал, хотя тоже знал.

- Так и не нашли?

- Сыскали, окаянные. Кто-то другой шепнул. Подсмотрел, али как… А отец Феофан…

Тут бабка шмыгнула носом и отошла в сторону.

- Эвона что… - сжал огромные кулаки Батырь. - Значит, не все французы, как Жак. Не все… Бабка!

- Здеся я, милок! - выскочила вперёд старушка.

- А остальные где? Тётка Лукерья моя где? Чё тут у вас пусто?

- Убёгли, как началось. Из русских тока я. Ночью хочу схоронить отца Феофана. Помог бы ты мне, а? Одна-те я не сдюжу.

- Погоди! Из русских только ты, а из нерусских кто?

- Да вы же мимо прошли! Там один, рыжий, мясо рубит. На образе.

- На образе - мясо? Покажи-ка мне его!

- Вон того дома насупротив. Сходи, и увидишь.

Батырь выбежал за ворота и опешил. На мостовой рыжий фузилёр разделывал тесаком баранью ногу, положив её на икону. Лицо налётчика потемнело и сделалось страшным. Француз обернулся и сказал небрежно:

- Рюс, пшёль! Эй!

Саша приблизился, занёс кулак. Рыжий смотрел на него снизу вверх с высокомерным недоумением. Раз! Что-то хрустнуло, то ли шея, то ли череп, и мародёр растянулся на тротуаре. За Сашиной спиной вдруг появился второй фузилёр. Выхватив тесак, он бесшумно подкрался и замахнулся. Батырь не видел опасности - он подобрал икону и вытирал её полой армяка.

Рука Ахлестышева сама собой дёрнула из-за пояса пистолет. Не успевая ни о чём подумать, Пётр нажал на курок. Пуля угодила французу в щёку, он повалился и засучил ногами.

Налётчик оглянулся и воскликнул:

- Ловко! Видишь, Петя, теперь ты меня спас!

Подбежала старуха, поглядела на двух мёртвых французов и торжественно перекрестила арестантов.

- Ай да молодцы! Ты тоже наш? Это дело. Побейте их всех!

Пора было сматываться. Батырь хлестнул буланку, телега через Георгиевский переулок выехала к началу Тверской. Тут всё было в дыму. Горели театр, лавки Охотного ряда, университет и целиком Моховая. На Моисеевской площади полыхали рыночные лабазы. Продвигаться можно было только от Кремля в сторону Тверских ворот. Вдруг среди дыма открылись длинные мешки, зачем-то подвешенные к фонарям. Подъехав, беглецы опешили: это оказались казнённые русские. Три фигуры со связанными за спиной руками и разбитыми головами. Видимо, их сначала расстреляли и потом, уже мёртвых, повесили. Один был одет в форму полицейского офицера, второй - семинарист, а третий - колодник в сером бушлате, с наполовину выбритой головой.

Женщины в ужасе вскрикнули и вцепились друг в друга.

- Кто это? За что их? - спросил Ахлестышев.

- Вон того я знаю, - ответил Батырь. - Фартовый, известный человек. Лёшка-Басалай кличут.

- Это поджигатели! - догадался Пётр. - Сапёры утром говорили, что по армии вышел приказ. Расстреливать на месте всех наших, кого поймают с зажигательными снарядами. А вон смотри, ещё… и ещё… Сколько же они народу перебили?!

Действительно, на мостовой лежало два десятка тел. Люди были одеты в русское платье, некоторые в солдатские мундиры.

Телега быстро проехала мимо казнённых и поравнялась с богатым особняком. Тот пылал со всех сторон. Дверь в подвал была распахнута, снизу доносились весёлые крики. Затем на пороге вырос пьяный в стельку кирасир с двумя бутылками в руках. Увидав Ахлестышева, он заорал во всё горло:

- Эй, товарищ! Присоединяйся! Тут такая мадера!

- Вас там много? - с ужасом спросил переодетый каторжник.

- Весь взвод. А что?

- Немедленно убегайте! Дом вот-вот рухнет, и вы все погибнете!

- Петя, ты чего ему балакаешь? - насторожился налётчик. - Зажмурь кадык! Ты видал, как они наших?

Кирасир хмельно сощурился.

- Там русский? Тоже приглашаю. Нальём ему, а потом вздёрнем, ха-ха!

Тут особняк загудел, задрожал - и с грохотом осел на землю. Мостовую завалило горящими обломками, в небо взметнулся фонтан багровых искр.

- Во! - обрадовался налётчик. - Бог не Микишка, как ударит, так и шишка! Туда им, собакам, и дорога… А вон гляди, опять наши лежат!

Действительно, напротив дома генерал-губернатора распластались убитые, по виду простые обыватели. Мостовая была залита кровью, словно на бойне. Возле трупов, положа руку на эфес шпаги, стоял пехотный андюжан и с подозрением разглядывал проезжавшую телегу.

- Стой! - крикнул он, вытягивая клинок из ножен. - Кто такие? Куда едете?

Ахлестышев быстро откозырял.

- Везу русскую княгиню по приказу моего капитана.

Офицер хотел что-то возразить, но тут его отвлекли. Из Столешникова вышли на Тверскую двое бородачей. Один нёс знакомый уже Петру зажигательный снаряд, второй - горящий факел. Одновременно со стороны бульвара появился сильный пикет из тридцати фузилёров. Покосившись на пикет, русские принялись хладнокровно запаливать ближайший дом. Французы закричали, но поджигатели не обратили на это ни малейшего внимания… Тогда к ним подбежал унтер-офицер. Одним ударом палаша он отрубил русскому кисть руки с зажатым в ней факелом. Бородач, даже не вскрикнув, нагнулся и поднял факел левой рукой! Тут уж нервы у фузилёров не выдержали: они накинулись на упрямцев и изрубили их с крайним остервенением.

Ахлестышев ткнул приятеля в спину - гони! Тот свернул в Леонтьевский переулок. Вскоре они пересекли Никитскую и оказались в Калашном. Здесь хотя бы можно было дышать, но впереди всё горело.

- Куда теперь? - повернул потное лицо Батырь.

- Шмыгни на Знаменку, оттуда в Лебяжий - и на мост.

- Не выйдет! Вишь, какой огонь!

- Через десять минут и здесь такой же будет! Надо прорываться, не то сгорим к чертям!

По приказу Ахлестышева все завязали лица платками (Батырь, за неимением такового оторвал подол у рубахи). Предстояло проехать Знаменку насквозь - триста саженей сплошного пламени. Саша собрался, гикнул, наддал буланке, и та рванула из последних сил.

Они ворвались в самое пекло. Огненные стены по обе стороны улицы взмывали вверх и сливались там воедино. Анфилада из пламени! Руки и лицо быстро покрылись волдырями, кожу неимоверно палило, раскалённый воздух обжигал лёгкие. Глаза слезились и болели, дышать сделалось положительно нечем. Прямо перед телегой рухнули на мостовую листы кровельного железа, а следом повалилась и целая стена. Батырь с удивительным хладнокровием объезжал препятствия и не давал кобыле сбавить бег. Что же наступит раньше: кончится эта адская галерея или они задохнутся? Когда, казалось, воздуха не осталось совсем, телега вырвалась в тихий и совершенно целый Лебяжий переулок.

- Пади!! - кричал Саша, нахлёстывая несчастную буланку. Та чуть-чуть успокоилась, понесла ровно и вскоре оказалась на берегу Москва-реки. Батырь, удачно отыскав съезд, загнал лошадь по колени в воду. Она вся дрожала от пережитого ужаса и косилась назад. Пётр спрыгнул, схватил ведро и стал обливать кобылу со всех сторон, приговаривая:

- Вот умница, вот молодчина! Всё, всё, успокойся, мы спаслись…

Испуг начал проходить. Буланка опустила голову и долго-долго пила, никак не могла напиться. Ахлестышев вычёсывал ей из гривы и хвоста тлеющие угли и бросал вниз. Остальные тоже шарили по телеге, по своим вещам, по волосам и одежде и везде находили угли и пепел. Наконец Батырь вывел телегу на набережную, подвесил лошади торбу с овсом. Ольга с Евникией, бледные, напуганные, в прожжённых во многих местах пыльниках, озирались по сторонам.

- Куда же мы поедем? - спросила Шехонская. - Взгляните, что там делается!

На Замоскворечье страшно было смотреть. Огромная стена пламени, несколько вёрст шириной и в сто саженей высотой, медленно, но неотвратимо надвигалась на дома. Словно лава вулкана, она ползла, сметая всё на пути. Пламя переливалось самыми разными оттенками: от молочно-белого до фиолетово-розового. Почти во всех московских особняках имелись запасы смолы, дёгтя, масла и водки. Когда огонь добирался до них, то вспыхивал с удвоенной силой и менял цвет. В воздух, будто ковры-самолёты, взмывали листы кровельного железа. Ветер, с утра тихий, превратился теперь в ураган. Он, как огромными мехами, раздувал и разгонял пожар. По небу неслись горящие головни, доски и целые брёвна. Они легко перелетали через реку и сыпались на Кремль и жилые кварталы, давая источник новым пожарам. Казалось, кто-то обстреливал беззащитный город зажигательными бомбами. Безопасных мест в Москве не осталось… Наступило затмение: солнце заслонила толща дыма. На улицах толпились ошалелые, перепуганные люди. Женщины с маленькими детьми на руках перебегали из переулка в переулок в поисках укрытия, и нигде его не находили. Дети постарше бежали сами, держась за материнские подолы. То тут, то там здания обрушивались на головы несчастных, погребая их под обломками. Ад, сущий ад…

Ольга вцепилась в Петра и глазами, полными слёз, смотрела на эту жуткую картину. Потом сказала:

- Оглянись вокруг.

Ахлёстышев поворотился. Огонь был повсюду. Бежать оказалось некуда. Лишь Кремль стоял в море огня, подобный острову, но и там кричали и бегали в страхе фигурки солдат.

- Пропала Москва, - чуть слышно сказала Ольга. - И мы пропали. Божий суд настал…

По Кремлёвской набережной к ним подошёл патруль. Восемь карабинеров во главе с лейтенантом: чумазые, в прожжённых мундирах, с опалёнными волосами. Пётр вытянулся перед офицером во фрунт.

- Что ты здесь делаешь, фланкёр? - строго спросил лейтенант, оглядывая женщин и возницу.

- Сопровождаю русскую княгиню согласно распоряжениям господина капитана!

- Какую ещё княгиню? И почему ваш капитан о ней печётся?

- Не могу знать, господин лейтенант. Я просто исполняю команду. Мне велено доставить княгиню Шехонскую с камеристкой к Серпуховской заставе.

- У тебя есть с собой письменный приказ?

- Так точно! За подписью сержант-майора Жака Анжильбера.

- А, Большой Жак! - радостно воскликнул офицер. - Это твой ротный фельдфебель?

И отвёл руку Петра с приказом, не став его даже рассматривать.

- Большой Жак здорово поддержал нас под Фридландом. Знаменитая личность! Правда ли, что его переводят в Старую гвардию?

- Ходят такие слухи. Нам будет его очень не хватать…

- Да, такие люди составляют лицо полка. Но, фланкёр, я вынужден прогнать вашу повозку с набережной. Вы не имеете права здесь находиться. Извини, но у меня тоже приказ.

- Но куда же нам деваться, господин лейтенант? Только возле реки ещё можно уцелеть!

- Ничем не могу помочь. Набережная и Каменный мост должны быть свободны от посторонних. И не возражай, иначе Большому Жаку придётся выручать тебя с гауптвахты! Давай, дружище, проваливай отсюда поживее со своей княгиней…

Ахлестышеву пришлось усадить всех в телегу и приказать Батырю:

- Рюс, пошёль!

Отъехав от патруля на порядочное расстояние, тот спросил:

- Что случилось? Почему нас прогнали?

- Похоже, готовят Бонапарту пути бегства. На случай, если Кремль тоже загорится. Лейтенант сказал, что набережная и мост должны быть свободны от посторонних.

- Эх-ма! Куда же мы теперь?

- Нужно место, где большая пустая площадь и рядом - вода. Соображаешь?

- Ага! Болотная?

- Она самая. Там только ларьки. А Водоотводный канал не пропустит огонь, идущий низом. Гони туда!

Телега проехала длинный корпус Суконного двора, стала заворачивать на Болотную и тут же остановилась. Всё пространство площади оказалось забито спасающимися людьми. Несколько тысяч человек разбили лагерь. Они сидели кучками возле своего скарба, и с ужасом разглядывали надвигающуюся с юга стену огня. Ахлестышев начал высматривать свободное место, как вдруг Саша схватил его за плечо.

- Яковлев! Ох, некстати…

Действительно, прямо перед ними с ружьём в руках стоял следственный пристав, переодетый в кафтан.

- Вот и попались, - буднично констатировал он. - Не захотели в рудники, стервецы? Тогда здесь подыхайте.

Яковлев! Мучитель и гонитель, сломавший ему жизнь! Вот теперь посчитаемся - война всё спишет, и концов не найдут… Пётр полез за пистолетом, но сыщик правильно понял его движение.

- Ребята, ко мне!

Немедленно восемь или девять мужиков с ружьями и пиками со всех концов площади бросились на голос.

- Убейте этих! Они французские шпионы!

Без рассуждений мужики вскинули ружья. Саша-Батырь, изловчившись, на пятачке развернул телегу и заорал диким голосом:

- По-о-шла!!

Сзади грохнуло, и пуля сбила с головы Ахлестышева кивер. Он наклонился вперёд, схватил Ольгу и повалил на дно телеги. Раздалось ещё несколько выстрелов. Каторжник увидел, как в спине у Евникии, прямо напротив сердца, появилась большая дыра. Даже не охнув, девушка легла на бок. По плечу Батыря тонкой струйкой потекла алая кровь, но он хлестал и хлестал лошадь. Телега неслась прямо в огненный коридор Большой Полянки. Пётр оглянулся: Яковлев с мужиками на двух дрожках гнались за ними. Вот беглецы на полной скорости ворвались в пекло. Опять опалило кожу и обожгло лёгкие, опять искры летели в глаза. Одежда задымилась, Пётр почувствовал, как на лице у него сгорают брови и ресницы… Казалось, что телега всё дальше и дальше проникает в преисподнюю. Преследователи остановились. Сыщик спрыгнул с экипажа, приложил ладонь ко лбу, высматривая в пламени беглецов. Будто охотник зайцев травит, подумал Ахлестышев… Затем Яковлев взял у подручного ружьё и стал выцеливать.

- Саша, пригнись! - каторжник толкнул друга в спину.

Раздался выстрел и пуля пролетела в полу вершке от Сашиной головы.

- Чёрт! Чуть не убил!

- Нажми, Саня, нажми! Там впереди есть же хоть какой пустырь или площадь! Они за нами не пойдут - правь только вперёд.

Батырь проехал кое-как ещё сто саженей, и буланка стала. Кругом был огонь. Пламя взяло беглецов в кольцо. Оно подымалось вверх и смыкалось там в сплошной огненный купол. Из этого купола сыпались горящие обломки, с боков рушились стены домов. Ехать было некуда.

Усилием воли Ахлестышев заставил себя бороться. Он соскочил с телеги, схватил буланку под уздцы и повёл вперёд. Та не шла, мотая головой и пытаясь оборвать постромки.

- Что стоишь? Помогай!

Батырь взялся с другой стороны, и они вновь двинулись вперёд. Пётр оглянулся: Ольга сидела с ногами в телеге и смотрела на него почти безумным взглядом… Но отвлекаться сейчас было некогда: всё решалось в эту минуту. Он шёл и шёл, сам не зная куда, в слепой надежде обнаружить укрытие. Ум отказывался работать, кровь стучала в висках, нервы были на пределе. Смерть, вот теперь точно смерть… Ещё шаг. Сил уже нет, и желания бороться тоже. Ещё шаг. Зачем я делаю это? Ещё шаг, уже последний… Вдруг Пётр увидел такое, отчего его разум окончательно вскипел. Впереди полыхала фашинная мостовая, преграждая беглецам путь. Казалось, сама земля горит сильным и ровным пламенем. А из улицы на эту огненную баррикаду надвигался сияющий поток расплавленного свинца. Листы его попадали с крыш, и теперь жидкий металл тёк, подобно магме Везувия. Всё. Ловушка. Здесь им и помирать… Беглецы замерли в оцепенении - спасения не было.

Ахлестышев стоял и тупо наблюдал, как к нему подбирается свинцовая река. Каторжнику сделалось всё равно. В лёгких заканчивался воздух. Осталось только упасть лицом вниз, в эту раскалённую жижу. Скорей бы уж, что ли, кончилось… Вдруг его словно ударило разрядом гальванической батареи: а Ольга? Она ведь погибнет! Нечеловеческим усилием Пётр поволок упирающуюся кобылу в обход, на тротуар. Батырь покорно семенил рядом, лицо его было безучастно. Отчаянный манёвр, почти без шансов на успех - и они перескочили лаву. Легче от этого не стало. Всюду тот же огонь, а дышать уже совершенно нечем. Ещё несколько шагов, и ещё, и ещё… Ахлестышев сам уже не мог объяснить, для чего борется; он брёл, ни о чём не думая. И, когда напряжение сделалось уже непереносимым, они вышли на перекрёсток.

Здесь тоже всё пылало, но в безумном мире огня обнаружился крохотный пятачок. Большая Полянка пересекалась здесь с какой-то другой улицей, и обломки падающих зданий не долетали до перекрестья.

Никому ничего не объясняя, Пётр распряг буланку, бросил под телегу рогожу и сложил на неё вещи и оружие. Он делал всё быстро, как заведённый автомат. Последней каторжник сгрёб и выбросил солому, устилавшую телегу. И тут же радостно ойкнул: телега оказалась обита жестью. Видимо, бывший хозяин возил на ней мясо.

- Вниз!

Саша-Батырь и Ольга послушно полезли под телегу и легли на рогожи. Пётр снял ещё тёплую Евникию и положил туда же. Все молчали: сил на разговоры не осталось. Вокруг горело, трещало и рушилось. Однако дым уходил вверх, и у земли было можно как-то дышать. Обломки зданий складывали вокруг телеги валы, словно оберегая беглецов. Княгиня гладила руку мёртвой камеристки и беззвучно плакала. Только через час она спросила:

- Кто эти люди, что убили Еву? Почему они в нас стреляли?

- Мы попали на сыщика Яковлева. Того, что придумал моё дело. Видать, много денег дал ему твой муж, если Яковлев и в горящей Москве пытается меня уничтожить!

Назад Дальше