- Он именно таков, - отвечал Ришелье, - она сама поведала мне об этом. Между нами, господа, мне было интересно, захочет ли она занять место герцогини де Шатору так же, как герцогиня де Шатору заняла место мадам де Лораге, мадам де Лораге - место мадам де Вентимиль, а мадам де Вентимиль - место мадам де Мальи. Итак, я как-то вечером разговаривал с маркизой и прямо ей сказал: "Наследство ваших сестер принадлежит вам". Она улыбнулась и ничего не ответила. Я обрисовал ей хорошую сторону этого положения, заговорил о богатстве, о могуществе, о славе, о счастье, об обожании.
- Все это прекрасно, - сказала она мне наконец, - но я предпочитаю всему этому уважение моих современников.
- Черт побери! - сказал Тремуйль смеясь. - Какая свободомыслящая женщина!
- Или хитрая, - сказал Морна с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна и из-за которой впоследствии он потерял место министра.
- Хитрая? - спросил Креки.
- Да, ведь маркиза де Флавакур уехала со своим мужем?
- Они уехали оба третьего дня утром в свое поместье в Дофине, - сказал герцог Тремуйль.
- Три дня тому назад, кажется, Флавакур имел разговор с женой о том, что король так печален и одинок после смерти герцогини де Шатору. Маркиза де Флавакур улыбалась и смотрела на мужа. Тот встал, поцеловал руку жены и сказал ей любезно:
- Милая моя, вы хотите жить или умереть?
- Жить, - отвечала она.
- Если так, мы уедем завтра и несколько месяцев не будем возвращаться ко двору.
- Флавакур так сказал? - спросил Граммон.
- А вас это удивляет?
- Нисколько! Флавакур способен убить свою жену так же легко, как поцеловать ей руку.
- Что же ответила маркиза? - спросил Коани.
- Она посмеялась над ревностью мужа, но попросила его уехать в тот же вечер, не дожидаясь утра.
- Заслуга ли в том Флавакура или нет, а все-таки маркиза уехала, - сказал Ришелье.
- А король скучает! - заметил Граммон.
- И ничего ему не мило… - прибавил Сувре.
- То есть не было мило, - поправил Таванн.
- Что ты такое говоришь, Таванн? - спросил Граммон.
- Я говорю, что ничто не нравилось королю.
- Это значит, что теперь что-то или кто-то нравится ему?
- Может быть.
- Кто же?
- Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде.
- Это факт, - сказал Сувре.
- Истинная правда, - произнес новый голос.
- Здравствуйте, Бридж, - сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля.
- Вы говорили, что король повеселел после охоты, - продолжал Бридж, - это правда, я подтверждаю это. Доказательством служит то, что вчера его величество отправился верхом на прогулку по лесу с большим с интересом…
- И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, - сказал Тремуйль, - потому что они, к счастью или несчастью, имели превосходных лошадей…
- Верно, - сказал Бридж, - эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен…
- Это вы велели дать их нам? - спросил Ришелье.
- Нет, господа.
- Но вам не может быть неприятно, что мы смогли угнаться за королем?
- Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.
- А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля.
Общество отреагировало на это воспоминание о недавнем приключении в Версале всплеском веселья.
- Ну, Бридж, вестник забавных известий, - сказал Тремуйль, - какую остроту приготовили вы нам сегодня?
- Остроту, да не мою, - отвечал Бридж.
- А чью же?
- Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня тому назад исполнилось тринадцать лет.
- Что же она сказала?
- В день своего рождения вечером она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в лото. На другое утро во что бы то ни стало хотела уехать из Версаля. Ее спросили: куда она собирается ехать? Аделаида ответила, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей намекнули, что она женщина, и она сказала: "Жанна д'Арк также была женщиной, но она была не такого знатного происхождения, как я. И, если она убила нескольких англичан, я убью их всех".
- Браво, браво! - зааплодировали придворные.
В эту минуту дверь передней отворилась, и вошел еще один новый гость.
XI
Аббат де Берни
Человек, вошедший в Зеркальную гостиную, имел очень печальный вид, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный - аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обычно радостью и удовольствием от жизни. Но в этот день аббат представлял собой олицетворение уныния. Наклонив голову, потупив глаза, с мокрым носовыми платками в руках, он шел, испуская вздохи, которых было бы достаточно для того, чтобы завертеть вместо ветра крылья знаменитой мельницы Дон Кихота. Его плачевная физиономия произвела такой комический эффект, что все присутствующие громко расхохотались. Аббат де Берни с самой мрачной физиономией вознес к небу обе руки с носовыми платками.
- Ах! - вздохнул он.
- Что с вами? - спросил Ришелье.
- Господи Боже мой! Сжалься надо мной, - причитал Берни.
- Что с вами случилось? - вскричал Тремуйль.
- И подобное несчастье висело над моей головой, - говорил Берни с величественными жестами, - надо мной, бедной, невинной жертвой…
- О! - сказал Морна, видя, что слова замирают на губах аббата. - Вы бедны - это так, вы жертва - это возможно, но невинная - это уж совсем некстати…
- Насмехаетесь! - обиделся Берни. - Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями…
- У нас нет каменьев, - возразил Морна.
- Что случилось с нашим аббатом? - вскричал Таванн. - Ты всегда такой веселый, увлеченный, теперь плачешь, стонешь, горюешь. Скажи нам, что с тобой стряслось?
- Да-да! - закричали со всех сторон. - Говорите, аббат! Говорите скорее!
Берни откинулся назад, приняв величественную позу.
- Господа, - он, - сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя отпрыском благородной и честной фамилии. Но это утешительное убеждение вдруг жестоко вырвано из моего сердца.
Аббат завершил свою патетическую фразу великолепным жестом.
- Браво! - крикнул Креки с восторгом. - Гэррик не сыграл бы лучше!
- Да, господа, - сказал аббат напыщенно, - меня поразило страшное известие!
Придворные переглядывались, спрашивая себя глазами, что значит эта шутка.
- Скажите же, наконец, что случилось? - опять спросил Ришелье.
- Я не могу найти слов, чтобы выразить состояние!
- Какое состояние? - полюбопытствовал Креки.
- Мое!
- Чем же оно так плохо?
Берни начал заламывать руки.
- Мне остается только одно, - сказал он, - броситься на колени перед королем и просить у него помилования.
- Просить помилования у короля! - с удивлением сказал Креки. - Для чего?
- Для того чтобы не умереть на эшафоте.
- Разве вы совершили какое-нибудь преступление? - смеясь, сказал Ришелье.
- Дай-то Бог, герцог! Тогда, по крайней мере, то, что со мной случилось, было бы правосудием, а я невиновен.
- Невиновны в чем?
- В преступлении.
- В каком?
- Не спрашивайте!
- До которых пор, аббат, ты намерен насмехаться над нами? - возмутился Таванн.
- Увы и увы! Если бы ты был прав, Таванн! - продолжал аббат. - Ах! Как бы мне хотелось пошутить над всеми вами! Но, нет! Жестокая судьба, слепой рок вздумали меня, невинного, поразить страданием! Ах, пожалейте меня, все окружающие!
Аббат, умилительно сложив руки, принял самый плачевный вид.
- Говорите же наконец аббат! - с нетерпением потребовал Тремуйль.
- Да, объяснитесь, - сказал Ришелье.
- Он должен все сказать, - прибавил Креки.
- Или его надо подвергнуть пытке! - сказал Морна. - Мы заставим его выпить все шампанское, находящееся в замке.
- Браво! - закричали несколько голосов разом.
- А если этого будет мало, - прибавил Ришелье, - мы пошлем в Этиоль и в павильон Бурре.
- Милосердный Боже! - вскричал аббат, сложив руки. - И я буду должен выпить все это не останавливаясь?
- Если ты не сможешь выпить все шампанское, - сказал Таванн, - тебя утопят в нем!
- Великий Боже! Если я вынужден все это выпить, - продолжал аббат плачущим голосом, - я перенесу пытку так безропотно, что, может быть, это придаст мне сил!
- Прежде чем мучиться, аббат, лучше скажите нам, что случилось, откуда вы?
- Из Парижа.
- Вы ездили туда?
- Вчера после обеда.
- Что вы делали в Париже?
- Что я там делал? - переспросил аббат задыхающимся голосом. - Вот в чем и состоит весь ужас!
- Что же?
Все окружили аббата. Тот делал усилие, чтобы заговорить.
- Это… это…
В эту минуту камердинер, остававшийся бесстрастным и, по-видимому, не слушавший, что говорилось в гостиной, вдруг отворил дверь в спальню короля, и разговор прервался, как от удара грома.
- Проходите, господа, проходите! - закричал он громким голосом.
В Зеркальной гостиной воцарилась глубокая тишина.
XII
Утро короля
Два пажа, прелестные четырнадцатилетние юноши в королевских мундирах с гербами Франции, вышитыми на правых плечах, стояли по обе стороны двери, высоко подняв головы, с лицами дерзкими и высокомерными.
Камер-юнкер в своем великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д'Айян.
Все находившиеся Зеркальной гостиной медленно приблизились в соответствии с предписанным порядком, старшие первыми вошли в комнату бесшумно и в полном молчании.
Королевская спальня в Шуази была высока, просторна и великолепно меблирована, как и все комнаты короля, - в ту эпоху вкус к хорошей мебели был на высоте.
Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была убрана такой же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. Рядом с этой балюстрадой стояли два пажа, еще два находились напротив кровати, у окна. Таким образом, с двумя, стоявшими у дверей, в комнате находилось шесть пажей - установленное этикетом число для королевской спальни. Начальником этих пажей являлся дежурный камер-юнкер.
У изголовья кровати, справа, стоял главный камердинер. В этот день дежурным был Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что король не мог обойтись без него, и три других главных камердинера даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказаний Бине.
С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с доктором Кене всегда присутствовал при подъеме короля. За балюстрадой стояли также цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера.
Король встал, и два пажа подали ему туфли. Он ответил на низкий поклон придворных движением головы, выражавшим любезность. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета никто не должен был первым заговаривать с королем. Впрочем, Людовик XV имел привычку, очень удобную для придворных: каждое утро он произносил одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была такова:
- Ну, что же сегодня вы расскажете мне нового и забавного?
В это утро король обратился со своим обыкновенным вопросом к маркизу де Креки.
- Государь, - поклонился маркиз, - я не могу достойно ответить вашему величеству. Вот аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие…
- Поскорее! Пусть он нам расскажет, - перебил король.
Придворные расступились, дав пройти аббату, который стоял смиренно в стороне в глубине комнаты.
- Ну, что же сегодня вы мне расскажете нового и забавного, аббат? - продолжал король.
- Государь! - сказал Берни. - Самое удивительное и самое неприятное происшествие…
- Государь, - перебил Ришелье, улыбаясь, - сжальтесь над плачевной участью милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот!
- Эшафот? - удивился король.
- Да, государь.
- За что?
Берни поднял руки к небу, подбежал к королю и бросился к его ногам.
- Государь! - сказал он. - Помилуйте меня!
- Помиловать? - повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.
- Да, государь, помилуйте!
- Но что вы натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?
- Ах, государь! Если бы только это!
- Как, не только это?
- Государь! Дело идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось со мной!
- Встаньте, аббат!
Берни повиновался.
- Простите меня, ваше величество!
- Но что все-таки случилось с вами?
- Ах, государь! Случилось нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!
- Так объяснитесь, аббат, я весь внимание.
- Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…
- Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?
- Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того изысканного кушанья, которое я имел уже честь готовить вместе с вашим величеством.
Людовик XV в Шуази и Трианоне имел обыкновение готовить лично.
- Я был погружен в гастрономические размышления, - продолжал аббат, - когда курьер принес мне письмо от моего дядюшки аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что едет в Париж и просил встретить его у заставы Сен-Мартен. Мой дядя чрезвычайно богат, и, хотя он никогда не был щедр к своему бедному племяннику, я счел своим долгом выехать к нему навстречу…
- До сих пор я с удовольствием вижу, что в вашей истории нет ничего страшного, - сказал король.
- Увы, государь, я еще не кончил.
- Продолжайте, аббат.
- Я поехал в Париж и остановился в гостинице напротив заставы. Время шло, но дядя не появлялся. Наступила ночь, а его по-прежнему не было. Я стал расспрашивать в гостинице, не видел ли кто въезжающего в Париж каноника в карете. Я подумал, что дядю что-либо задержало в дороге и что он приедет завтра.
- Благоразумное рассуждение, - сказал Людовик XV, подставляя голову подошедшему парикмахеру.
Король был одет в свободный пеньюар, обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажную маску, чтобы пудра не попала на лицо.
- А как ваша дочь, Даже? - спросил король.
- Ей лучше, государь, гораздо лучше! - ответил знаменитый парикмахер.
- Кене мне говорил. Скажите ей, что я слежу за ее здоровьем с большим участием, Даже. Когда она будет в состоянии ездить в экипаже, пусть навестит королеву и принцесс.
- Ах, государь! - воскликнул Даже с волнением. - Я не сомневаюсь, что вы искренне желаете Сабине быстрого выздоровления!
XIII
Удивительный случай
Предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, король вновь обратился к аббату де Берни:
- Продолжайте, аббат, я слушаю.
- Итак, я подумал, что дядя приедет в Париж днем позже, - продолжал аббат, - и решил возвратиться домой. Камердинер доложил мне, что дважды приходил какой-то человек странной наружности, спрашивал меня и упорно не хотел назвать свое имя. Я тотчас подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Человек этот вскоре опять пришел и объяснил шепотом и с большими предосторожностями, что хотел бы переговорить со мной наедине.
- Весьма интересно, - пробормотал король.
- Я провел его в свою комнату. Едва мы остались одни, как он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его со словами: "От начальника полиции". Я имею честь немного знать месье Фейдо де Марвиля, - продолжал аббат, - и очень его люблю; но какую бы привязанность ни чувствовали мы к начальнику полиции, его имя, произнесенное третьим лицом, в особенности когда это лицо имеет зловещую наружность, никогда не бывает приятно слышать - невольно охватывает дрожь. Я вскрыл письмо, прочитал его и вскрикнул от удивления.
- О чем же говорилось в этом письме? - спросил король.
- Это было приглашение немедля отправиться в полицию по важному делу. Внизу меня ждала карета: я поехал и застал месье де Марвиля в самом веселом расположении духа. Он мне рассказал, что произвел трудный и важный арест. Я посмотрел на него с удивлением, недоумевая, какое отношение это имеет ко мне. Он улыбнулся, угадав мои мысли.
- Вы мне нужны, - сказал он.
- Для чего? - спросил я с некоторым беспокойством, потому что никогда не любил вмешиваться в тайную деятельность полиции.
- Дело в том, что арестованный на дороге Патенс при въезде в Париж выдает себя за вашего родственника.
- За моего дядю?
- Вот именно.
Я находился в изумлении, близком к помешательству.
- Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте! - возмутился я.
- Скажу так: я арестовал того, кто носит этот сан и это имя, - ответил начальник полиции.
- Но зачем?
- Потому что он украл, вернее, присвоил и то и другое.
- Мой дядя украл свой сан и свое имя?
- Мало того, он присвоил и степень родства.
- О ком это вы говорите, месье?
- О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и его сан.
- Ах, Боже мой! - пролепетал я. - Мой дядя умер!
- Понятное волнение наследника! - улыбаясь, заметил Ришелье.
Аббат продолжал:
- Сколько лет не виделись с вашим дядей? - спросил меня Фейдо де Марвиль.
- Более двадцати лет, с тех пор, как я был еще ребенком, - ответил я.
- Черт побери! И вы больше с ним не встречались?
- Нет. Мы переписывались, но я его не видел с тех пор, как он уехал в Брюссель двадцать лет назад.
- Вы помните его лицо?
- Совсем не помню.
Фейдо казался очень довольным.
- Значит, сейчас вы не узнали бы своего дядю? - спросил он.
- Нет, - твердо отвечал я. - Черты его лица совершенно стерлись в моей памяти.
- Если так, любезный аббат, я сожалею, что пригласил вас. Вы не сможете оказать мне услуги, которой я ожидал от вас.
- Но я желаю, однако, получить объяснение относительно того, что же случилось с моим дядей.
- Арестованный - не ваш дядя. Ваш дядя, настоящий аббат, был убит злоумышленником, присвоившим его сан и его имя, как я уже вам говорил, для того чтобы в Париже избежать ареста.
- Но дядя мне написал, что приезжает!
- Но вы сами заявили, что не сможете его узнать. Преступник хотел использовать вас, чтобы обмануть меня.
- Милосердый Боже! - воскликнул я. - Как зовут мерзавца, который выдает себя за моего дядю?
- Его имя я могу вам назвать, - ответил Фейдо, - поскольку оно довольно известно: это Петушиный Рыцарь.