- Ни слова более. Я требую, чтоб вы уехали сегодня же, если возможно, и меня оставили здесь. Вы знаете, я упряма и никогда не изменяю принятого решения; поцелуйте меня, мои дорогие дети, и если Бог определил, что мы более не увидимся в этом мире, примите мое благословение.
Старушка обняла дорогих детей, отерла слезы, которые текли по ее сморщенным щекам, и прибавила голосом дрожащим, несмотря на ее усилия владеть собою:
- А теперь, милые дети, оставьте меня одну. Я помолюсь Богу, чтоб Он послал вам счастье, какого я для вас желаю.
- Бесполезно настаивать, - шепнул Гартман на ухо жене. - Ступайте с Ланиею готовиться в дорогу. Не забудь, дитя, что я первый хочу объявить нашему больному о твоем отъезде из Страсбурга.
- Папа, ради Бога, если вы любите меня!.. - вскричала девушка, зарыдав.
- Так надо, бедняжка. Это только тучка на твоем небосклоне. Надеюсь, что для тебя скоро опять настанут безоблачные счастливые дни.
Дамы вышли. Капитан, старик Гартман и контрабандист остались одни в столовой, где, по приказанию хозяина, подано было несколько блюд, и Оборотень оказывал им честь с усердием, которое свидетельствовало о прекрасном его аппетите.
Как скоро тележка была разгружена, Франц поставил ее во двор, осла свел в конюшню, а маленького Зидора взял с собою в кухню, где слуги принялись пичкать мальчугана едою так, что даже ему стало невмочь.
- Теперь поговорим о делах, - начал господин Гартман, - каким образом думаете вы совершить путь?
- Сколько нас будет и кому именно должен я служить проводником? - спросил контрабандист с полным ртом.
- Будет четверо: жена моя и дочь, капитан Мишель, мой сын, что здесь налицо, и его вестовой.
- Если б не было женщин, - ответил Оборотень, давая кость своей собаке, - ничего легче не могло быть. Я бы сказал, что надо отправиться пешком; это самый лучший способ остаться незамеченным; но и капитан что-то смотрит бледным и страждущим.
- Действительно, я еще слаб после того, как получил несколько, хотя и легких, ран под Фрешвилером; однако, это не помешает мне при случае владеть саблей как подобает.
- Я на это рассчитываю; вот у нас в придачу две дамы на руках. Девица-то молода и проворна, она не затрудняет, а смущает меня матушка.
- Не взять ли вам мою карету? Вы все поместились бы в ней. Лошади у меня превосходные.
- Вот хорошо, - засмеялся контрабандист, - вашу карету с четверкою лошадей, разукрашенных ленточками, и с ямщиками! Уж не лучше ли занять вагон на железной дороге? Это мне не годится.
- Ну так верхом отправьтесь.
- И этого я не одобряю.
- Право, я другого способа не вижу, - заметил Мишель.
- Вы полагаете? - посмеиваясь, ответил Оборотень.
- Да, если нельзя ни пешком идти, ни верхом ехать, ни в карете, - возразил, смеясь, капитан, - ей-богу, я не вижу, каким же способом еще можно путешествовать; разве в воздушном шаре…
- И в правду! Об этом и я не подумал. Средство, быть может, и хорошее, но к несчастью нет его у нас под рукой.
- Объяснитесь, пожалуйста, любезный друг Оборотень, как вы себя называете, - вмешался старик Гартман, - и я, признаться, как Мишель, поставлен в тупик.
- Так слушайте; есть хорошее, верное средство, но, черт возьми! Мужеством надо вооружиться.
- О! Если в этом только дело… - начал было Мишель.
- Не о вас речь, капитан, я говорю о дамах.
- Так объяснитесь же.
- Вот, видите что. Это простейшая вещь на свете. Самые хитрые лисицы дадутся в обман. Внизу моя тележка, не так ли? Она с кожаным верхом и запряжена жалким на вид осликом, за которого не дали бы тридцати су, а между тем он силен и вынослив, как лошак, да и привык ходить по дорожкам, где коза побоится ступить ногою. Вам, капитан, надо снять мундир, и солдату также; оденьтесь как я, чтоб иметь вид настоящего прощелыги с черными руками и черным лицом. Мы, извольте видеть, семейство кочующих медников, торговцев, смахивающих на жидов и мошенников в полном смысле слова, черт возьми! Я взял бумаги негодяя Исаака Лакена, которого убил, как вам известно; они могут нам пригодиться. И барыни должны переодеться в таком же вкусе, но взаправду; чтоб и чулки были толстые, и рубашки толстые и поношенные, и юбки с заплатами, черт возьми! Чтоб и сами они вымазались чернее кротов и растрепаны были словно колдуньи; если они забудут малейшую подробность, разбойники с острыми касками тотчас пронюхают в чем дело; но я, разумеется, не берусь просить об этом дам. Это вас касается. Можно ли это устроить?
- Надо, - отозвался господин Гартман.
- Так, дело решено. Вы, капитан, достанете нам пропуск для выезда из города в двенадцатом часу ночи. Это лучшее время. Мародеры ничего не заподозрят, и мы проедем мимо них как письмо по почте. Стало быть, мы условились теперь. Вы согласны?
- Я сам пойду предупредить дам и наблюдать за тем, чтоб все предписанные вами осторожности были приняты, - сказал Гартман, вставая.
В эту минуту отворилась дверь и в ней показался Паризьен.
- Прошу извинения, господин капитан, - сказал он.
- Что тебе надо? - спросил Мишель.
- Его превосходительство приказали вам сказать, чтоб вы пожаловали к ним немедленно. Они сами хотят вручить вам депеши.
- Сейчас иду.
- Скажите-ка, господин капитан, - спросил контрабандист, - не этот ли молодец поедет с нами?
- Я бы так думал, милый человек, потому что всегда нахожусь при моем капитане, нравится это или нет, - заключил вестовой, покручивая ус.
- Славно! - засмеялся контрабандист. - Дай пожать тебе руку, товарищ. Ты мне по душе. Я взялся служить капитану проводником.
- Вот что называется удача-то! Только бы нам пришлось ехать на Фрешвилер.
- Почему именно на Фрешвилер?
- Я потерял там кое-что и был бы рад отыскать опять. Подарок на память мавританки, которой я оказывал снисхождение в Африке.
- Так по рукам, дружище! - сказал контрабандист, протянув ему руку. - Если я могу помочь тебе отыскать подарок твоей мавританки, то сделаю это, положись на мое слово.
- Решено, - отвечал вестовой, опустив громадную баранью лопатку, служившую ему рукой, на ладонь Оборотня.
- Видно, знакомство уже сделано между вами, - с улыбкой заметил господин Гартман. - На столе две бутылки вина; распейте их за мое здоровье, друзья мои.
Гости не заставили повторить приглашение и уселись друг против друга.
Глава XVII
Оборотень продолжает обрисовываться все более и более
Вечером в тот же день 11 июня 1870, в двенадцатом часу ночи, странный караван выезжал по подъемному мосту из Страсбурга в госпитальные ворота на дорогу в Плобсгейм.
Караван этот состоял из шести человек: двух женщин, трех мужчин и двенадцатилетнего ребенка, огромной черной собаки, хилого, худенького осла, запряженного в повозку, обтянутую кое-как смоленым холстом.
Луна, достигшая наконец своей первой четверти, достаточно освещала своим бледным и холодным светом этих путешественников, так что им нечего было опасаться заблудиться или сломать себе шею в оврагах на дороге.
Калб в самых эксцентричных своих рисунках никогда не изображал бродяг удачнее тех, которыми мы теперь занимаемся.
Был тут великан с головой, обвязанной грязным носовым платком, в безобразной шляпе, гордо надетой набекрень, в лохмотьях, закутанный как гидальго в длинный дырявый плащ.
Два другие его спутника имели физиономию не более успокоительную.
Женщины, так же как и ребенок, лежавший в тележке, соединяли на своих лицах и в своей одежде все отвратительное безобразие, какое могут представлять продолжительная нищета, старость и закоренелое невежество.
Эти страшные лица не имели, по-видимому, другого, оружия, кроме огромных дубин, но, вероятно, в случае надобности, они показали бы оружие и поопаснее.
Тот, который шел ближе к телеге, был высокий человек, с физиономией куницы и с козлиного бородой, с головой, покрытой густыми седыми, нерасчесанными волосами; он шел, слегка согнувшись и опираясь на палку. Он казался, в особенности по своим летам, старшиной этого почтенного общества.
Маленький осел бежал довольно крупной рысью, а собака бегала около каравана, опустив морду в землю и обнюхивая кусты.
- Ну, капитан, - спросил тот из трех мужчин, которого мы еще не описывали, потому что он был в своем костюме, и читатель, вероятно, его узнал, - как вы нас находите?
- То есть, - ответил капитан, - мы представляем собою самую красивую коллекцию разбойников, какую можно вообразить. Мой отец почти испугался, когда увидал нас.
- А я так очень доволен собою, - сказал Паризьен, крутя свои усы, - я похож на прогуливающегося гидальго.
- Брат, - сказал голос из повозки, - долго еще мы останемся в этом гадком экипаже? Я предпочла бы идти пешком.
- Не торопитесь, мамзель, - сказал контрабандист, - настанет минута, когда придется поработать ногами.
- Нам здесь совсем неудобно.
- Ужасно как трясет, - прибавила госпожа Гартман, - кости все разбиты.
- Нельзя же иметь все удобства, - смеясь, сказал Мишель.
- Не находите ли вы, капитан, с вашего позволения, что луна уж очень хорошо светит и что приятно прогуливаться за городом в прекрасную ночь?
- Не говорите так много, - сказал контрабандист, - мы не знаем, кто может нас подслушать. Если хотите, разговаривайте на эльзасском наречии.
- Я, любезный друг, его не знаю, - сказал Паризьен.
- Перестаньте, старик, молчите, как я.
Путешественники подвигались таким образом несколько часов и не говорили ни слова. Дамы, утомленные усталостью, заснули.
Мишель сел на передок повозки и также заснул. Только контрабандист и Паризьен, навострив уши, бодрствовали над общей безопасностью.
К пяти часам утра, на рассвете, повозка остановилась перед фермой, которую только несколько часов бросили ее обитатели, потому что все окна и двери были отворены и огонь погасал в кухне.
Контрабандист с помощью Паризьена поставил повозку под навес, а осла в конюшню, и задал ему сена и овса, а потом разбудил дам и Мишеля, и, наконец, позвал сына.
- Ты видишь, мальчуган, - сказал он ему, - вон ту деревню в углублении? Ступай туда, засунув руки в карманы, купи бутылку водки и хлеба, а сам разузнавай, во-первых, как называется деревня, а потом, что нового в здешнем краю. Ты хорошо понял, не так ли, мальчуган? О нас ни слова.
- Да, батюшка, - ответил ребенок хитрым голосом и ушел, засунув руки в карманы и с небрежным видом.
- Теперь вы, милостивые государыни, - сказал Оборотень, - и ты, старикашка Паризьен, заройтесь в сено с головой и спите, пока я вас не позову.
- Для чего же мне оставаться здесь, - сказал Паризьен, - я ведь не больной и могу быть полезен на что-нибудь.
- Это правда, старина, но очень может быть, что к нам придут гости, а у тебя такое резкое произношение, что я не могу позволить тебе разговаривать с тем обществом, которое станет здесь шататься.
- Хорошо, понимаю. Только пусть это будет недолго, а то я ведь не выдержу.
- Полно, полно, бедный старик! Не порти себе крови. Через несколько часов мы будем вне опасности и тогда я предоставлю тебе свободу работать языком сколько хочешь. В особенности не надо курить, слышишь?
- Мы знаем, как следует обращаться с женским полом, старина. Не беспокойся.
И Паризьен с видом полурассерженным, полудовольным пошел за дамами, которые уже ушли.
- Теперь мы остались вдвоем, капитан. Если вы хотите, мы приготовим кое-что поесть. Ходьба придает аппетит. Вы должны быть голодны.
- Ну да, - ответил Мишель, - только я не знаю, где провизия.
- Не беспокойтесь, я позаботился о ней. Она в чехле на повозке. Пойдемте со мною.
Мишель пошел с ним под навес, куда поставили повозку.
Контрабандист вынул из чехла котелок, большую ложку, шумовку, кусок говядины, шесть котлет, капусту, морковь, картофель, репу, форель, перец, соль и четыре бутылки вина.
- О! О! - закричал Мишель, - я не думал, что мы так богаты.
- Позвольте, позвольте, капитан, - ответил контрабандист тем же тоном, - вы еще видели не все; есть кое-что другое; вы увидите, когда будет время.
Они взяли провизию и вернулись в кухню.
Мишель с серьезным видом начал чистить овощи, а контрабандист разводить огонь щепками и прутьями, которые нашел на дворе, принес воды из колодца и поставил котелок на огонь.
- Как вы думаете, а ведь завтрак-то у нас будет славный, капитан? - сказал он, смеясь.
- Да, если нам не помешают, - ответил молодой человек.
- Кто может нам помешать? Здешние фермеры трусы и, вероятно, убежали в Страсбург. Край еще спокоен с этой стороны; бояться нечего. Только ночь будет суровая; впрочем, если кто-нибудь придет, нас предупредят.
- Кто? Все спят, а мы оба здесь.
- А Тома-то вы забыли. Он на часах. Нечего опасаться, чтоб нас застали врасплох, он свою службу знает.
- Это правда; я забыл о бедном Томе. Как вы думаете, далеко мы теперь от Страсбурга?
- Далеко. Осел шел хорошо. Вот уже больше пяти часов, как мы в дороге, и если не ошибаюсь, мы должны быть в окрестностях Молькирха. То есть, мы сделали почти шесть с половиной лье. Пруссаки не должны еще быть в этой стороне; а если мы и увидим их, то это будут только лазутчики, разведчики, от которых нам освободиться легко.
- А я предпочел бы, чтоб мы никого не встречали, так как с нами дамы.
- Я согласен с вами; но вы знаете, капитан, ничего наверно знать нельзя, только мы скоро доберемся до гор, которые вы видите отсюда, и тогда мы будем почти в безопасности.
- Да, вероятно, пруссаки еще не имели времени дойти сюда; я опасаюсь теперь не пруссаков, а дезертиров, отставших. Сохрани нас Бог от встречи с ними, потому что с ними объясняться-то нельзя. Наконец, - философически прибавил Мишель, снимая пену с котелка, - кажется, самое главное сделано и нам нечего опасаться.
- Дай-то Бог, капитан! Попробуйте-ка бульон; кажется, мы забыли положить соли.
- Это правда, - сказал Мишель, - решительно, я плохой повар.
- Что же делать? Делаешь, что можешь. Том завизжал.
- Это что? - спросил капитан.
- Ничего, ничего, не беспокойтесь. Это возвращается мой мальчуган. Том здоровается с ним.
Действительно, почти тотчас мальчик вошел в кухню. Он держал в руках хлеб в шесть фунтов.
- Ну, мальчуган, - сказал сухо ему отец, - что ты там узнал? Где мы?
- Мы на ферме "Красивый Терновник", между Розенвилем и Молькирхом, но ближе к Молькирху. Розенвиль с рассвета остался у нас с правой стороны.
- Вы видите, что я не ошибся, капитан. А что говорят нового? Для чего уехали отсюда хозяева фермы?
- Испугались неизвестно чего. Пруссаков здесь еще не видали. Хозяева уехали в нынешнюю ночь в Мец, вот почему мы их не встретили.
- А французские солдаты где?
- Их нет. Недалеко отсюда, в Муциге, стоял батальон пехотных егерей, а третьего дня ночью ушел неизвестно в какую сторону.
- В деревне не удивились?
- Вовсе нет. Спросили, кто я, откуда; я отвечал, что путешествую с моими родными и что если нам дадут кастрюли починить, то мы очень были бы рады. Тогда мне сказали, что можно это сделать, если мы останемся здесь несколько времени, и больше ничего.
- Ты славная охотничья собака, - сказал контрабандист, обнимая сына и слегка ударив его по плечу. - Тебе хочется есть или спать?
- Мне и есть, и спать хочется, но мне кажется, я лучше позавтракал бы.
- Ну, суп готов. Ступай просить сюда дам и Па-ризьена, а пока мы с капитаном изжарим котлеты и накроем стол.
О посуде нечего было заботиться. Фермеры оставили посуду, железные ложки и вилки. Капитан поставил на стол кружку с водой вместо графина и накрыл стол как умел, между тем как контрабандист жарил котлетки.
Было половина десятого утра. Несколько часов крепкого сна возвратили дамам все их силы и всю свободу духа. Несмотря на печаль при мысли о таком быстром отъезде из Страсбурга и о разлуке, может быть, долгой с любимыми людьми, они не могли не улыбнуться при виде, с какой серьезностью Мишель исполнял обязанность повара.
Паризьен был не в духе. Он не прощал контрабандисту, что тот принудил его спать и помешал таким образом услужить капитану.
Сели за стол и позавтракали с хорошим аппетитом.
Весь день прошел без всяких приключений. Окрестности оставались пусты. Ни один крестьянин не проходил мимо фермы. К шести часам вечера поужинали утренними остатками, к которым контрабандист присоединил пирог и несколько новых бутылок вина, которые вынул из неисчерпаемого чехла; потом по его совету все пошли спать. Ферму должны были оставить в десять часов вечера.
Действительно, в десять часов повозка была заложена, и все отдохнули и освежились.
Дамы не захотели сесть на повозку, возразив, что они нисколько не устали, что предпочитают идти пешком и что когда они почувствуют усталость или сон, то еще успеют поместиться в повозке.
Контрабандист ничего не возражал.
Отправились в путь. Ночь была темная, туманная, дождь шел мелкий и холодный.
Пейзаж переменился, сделался суровее. Дорога суживалась и возвышалась мало-помалу довольно крутыми извилинами. Доехали до первых уступов Вогезов. Через час должны были очутиться в самых горах.
Однако погода изменялась все более и более; дождь пошел частый, ветер начал дуть сильнее; ехать становилось труднее по причине рытвин.
Дамы были принуждены уже с полчаса сесть в повозку.
- Мы не можем ехать далее, - сказал Мишель. - Дорога становится ужасна; если будет продолжать ехать таким образом, мы скоро так увязнем в грязи, что и не выкарабкаемся. Нет ли в окрестностях какого-нибудь дома, где мы могли бы просить гостеприимства?
- Может быть, и есть, - сказал контрабандист с задумчивым видом. - Здесь недалеко есть уединенный дом. В нем живут люди, не очень здесь любимые, и о них рассказывают много историй, которые бесполезно повторять.
- Захотят ли они отворить нам? Подумайте, что уже час утра.
- Время ничего не значит. Главное, чтоб нас не приняли за шпионов. Говорите вы по-немецки, капитан?
- Да; зачем вы спрашиваете об этом?
- Вы скоро узнаете.
- А эти дамы говорят?
- Говорят.
- Это хорошо; стало быть, мы спасены. Запомните хорошенько, что я вам скажу. Вы называетесь Розенберг. Вы убежали из Страсбурга, где вам хотели сделать неприятность из-за ваших религиозных убеждений, а еще более из-за вашей национальности. Вы уроженец Бадена, горячий протестант, принятый в сословие французских граждан; но это ни к чему не послужило вам. Вас предполагают в сношениях с пруссаками и, следовательно, считают тайным врагом Франции.
- Хорошо; я понимаю, что вы хотите сказать: мы пиэтисты.
- Да, кажется, так их называют. В особенности старайтесь хорошенько разыграть вашу роль, а то если справедливо то, что говорят об этих людях, мы погибли; никто из нас не выйдет живой из этого дома. А с Паризьеном я не знаю что мне делать. Признаюсь, я очень затрудняюсь.