- Королева, густо покраснев, сказала, что накануне сломала один из подвесков и отправила его в починку к ювелиру.
- Нужно зайти к королевскому ювелиру и узнать, правда это или нет.
- Я уже был там.
- Ну и что же? Что сказал ювелир?
- Ювелир ни о чем не слыхал.
- Прекрасно, Рошфор! Не все еще потеряно, и кто знает, кто знает… все, может быть, к лучшему.
- Я ни на мгновение не сомневаюсь, что гений вашего высокопреосвященства…
- …исправит ошибки своего шпиона, не так ли?
- Я как раз собирался это сказать, если бы ваше высокопреосвященство позволили мне договорить до конца.
- А теперь… известно ли вам, где скрывались герцогиня де Шеврез и герцог Бекингем?
- Нет, монсеньер. Мои шпионы не могли сообщить никаких точных сведений на этот счет.
- А я знаю.
- Вы, монсеньер?
- Да. Во всяком случае, догадываюсь.
- Желает ли ваше высокопреосвященство, чтобы я приказал арестовать обоих?
- Поздно. Они, должно быть, успели уехать.
- Можно, во всяком случае, удостовериться…
- Возьмите с собой десять моих гвардейцев и обыщите оба дома.
- Слушаюсь, монсеньер.
Рошфор поспешно вышел.
Оставшись один, кардинал после минутного раздумья позвонил в третий раз.
В дверях появился все тот же офицер.
- Введите арестованного! - сказал кардинал.
Господина Бонасье снова ввели в кабинет. Офицер по знаку кардинала удалился.
- Вы обманули меня, - строго произнес кардинал.
- Я? - вскричал Бонасье. - Чтобы я обманул ваше высокопреосвященство!..
- Ваша жена, отправляясь на улицу Вожирар и на улицу Лагарп, заходила вовсе не к торговцам полотном.
- К кому же она ходила, Боже правый?
- Она ходила к герцогине де Шеврез и к герцогу Бекингему.
- Да… - произнес Бонасье, углубляясь в воспоминания, - да, верно, ваше высокопреосвященство правы. Я несколько раз говорил жене: странно, что торговцы полотном живут в таких домах - в домах без вывесок. И каждый раз жена моя принималась хохотать. Ах, монсеньер, - продолжал Бонасье, бросаясь к ногам его высокопреосвященства, - вы и в самом деле кардинал, великий кардинал, гений, перед которым преклоняются все!
Сколь ни ничтожно было торжество над таким жалким созданием, как Бонасье, кардинал все же один миг наслаждался им.
Затем, словно внезапно осененный какой-то мыслью, он с легкой улыбкой, скользнувшей по его губам, протянул руку галантерейщику.
- Встаньте, друг мой, - сказал он. - Вы порядочный человек.
- Кардинал коснулся моей руки, я коснулся руки великого человека! - вскричал Бонасье. - Великий человек назвал меня своим другом!..
- Да, друг мой, да! - произнес кардинал отеческим тоном, которым он умел иногда говорить, тоном, который мог обмануть только людей, плохо знавших Ришелье. - Вас напрасно обвиняли, и поэтому вас следует вознаградить. Вот, возьмите этот кошель, в нем сто пистолей, и простите меня.
- Чтобы я простил вас, монсеньер! - сказал Бонасье, не решаясь дотронуться до мешка с деньгами - вероятно, из опасения, что все это только шутка. - Вы вольны были арестовать меня, вольны пытать меня, повесить, вы наш властелин, и я не смел бы даже пикнуть. Простить вас, ваше высокопреосвященство! Подумать страшно!
- Ах, любезный господин Бонасье, вы удивительно великодушны! Вижу это и благодарю вас. Итак, вы возьмете этот кошель и уйдете отсюда не слишком недовольный.
- Я ухожу в полном восхищении.
- Итак, прощайте. Или лучше до свидания, ибо, я надеюсь, мы еще увидимся.
- Когда будет угодно вашему высокопреосвященству! Я весь к услугам вашего преосвященства.
- Мы будем видеться часто, будьте спокойны. Беседа с вами доставила мне необычайное удовольствие.
- О, ваше высокопреосвященство!..
- До свидания, господин Бонасье, до свидания!
И кардинал сделал знак рукой, в ответ на который Бонасье поклонился до земли. Затем, пятясь задом, он вышел из комнаты, и кардинал услышал, как он в передней что есть мочи завопил: "Да здравствует монсеньер! Да здравствует его высокопреосвященство! Да здравствует великий кардинал!"
Кардинал с улыбкой прислушивался к этому шумному проявлению восторженных чувств мэтра Бонасье.
- Вот человек, который отныне даст себя убить за меня, - проговорил он, когда крики Бонасье заглохли вдали.
И кардинал с величайшим вниманием склонился над картой Ла-Рошели, развернутой, как мы уже говорили, у него на столе, и принялся карандашом вычерчивать на ней линию знаменитой дамбы, которая полтора года спустя закрыла доступ в гавань осажденного города. Он был целиком поглощен своими стратегическими планами, как вдруг дверь снова раскрылась и вошел Рошфор.
- Ну как же? - с живостью спросил кардинал, и быстрота, с которой он поднялся, указывала на то, какое значение он придавал поручению, данному им графу.
- Вот как обстоит дело, - ответил граф. - В домах, указанных вашим высокопреосвященством, действительно проживала молодая женщина лет двадцати шести- двадцати восьми и мужчина лет тридцати пяти - сорока. Мужчина прожил там четыре дня, женщина - пять. Женщина уехала сегодня ночью, а мужчина - утром.
- Это были они! - воскликнул кардинал и, взглянув на стенные часы, добавил: - Сейчас уже поздно посылать за ними погоню - герцогиня уже в Туре, а герцог Бекингем в Булони. Придется настигнуть его в Лондоне.
- Какие будут приказания вашего высокопреосвященства?
- Ни слова о случившемся. Пусть королева ничего не подозревает, пусть не знает, что мы проникли в ее тайну. Пусть предполагает, что мы занимаемся раскрытием какого-нибудь заговора… Вызовите ко мне канцлера Сегье.
- А что ваше высокопреосвященство сделали с этим человеком?
- С каким человеком? - спросил кардинал.
- С этим Бонасье?
- Сделал с ним все, что можно было с ним сделать.
Я сделал из него шпиона, и он будет следить за собственной женой.
Граф Рошфор поклонился с видом человека, признающего недосягаемое превосходство своего повелителя, и удалился.
Оставшись один, кардинал снова опустился в кресло, набросал письмо, которое запечатал своей личной печатью, и позвонил. В четвертый раз вошел все тот же дежурный офицер.
- Позовите ко мне Витре, - произнес кардинал, - и скажите ему, чтобы он был готов отправиться в дальнюю дорогу.
Через несколько минут перед ним уже стоял вызванный им человек в высоких ботфортах со шпорами, готовый отправиться в путь.
- Витре, - сказал Ришелье, - вы немедленно помчитесь в Лондон. Вы ни на одну секунду нигде не остановитесь в пути. Вы передадите это письмо в руки миледи. Вот приказ на выплату двухсот пистолей. Отправьтесь к моему казначею, он вам вручит наличными. Вы получите столько же, если вернетесь через шесть дней и хорошо выполните мое поручение.
Не отвечая ни слова, гонец поклонился, взял письмо и чек на двести пистолей и вышел.
Вот содержание письма:
"Миледи! Будьте на первом же балу, на котором появится герцог Бекингем. На его камзоле Вы увидите двенадцать алмазных подвесков; приблизьтесь к нему и отрежьте два из них.
Сообщите мне тотчас же, как только подвески будут в Ваших руках".
XV
ВОЕННЫЕ И СУДЕЙСКИЕ
На следующий день после того, как разыгрались все эти события, д’Артаньян и Портос, видя, что Атос не появляется, сообщили г-ну де Тревилю о его исчезновении.
Что касается Арамиса, то, испросив отпуск на пять дней, он, как говорили, отбыл в Руан по семейным делам.
Господин де Тревиль был отцом своих солдат. Едва успев надеть форму мушкетера, самый незаметный из них и никому не известный мог так же твердо надеяться на помощь капитана, как мог бы надеяться на помощь брата.
151
Поэтому де Тревиль немедленно отправился к главному уголовному судье. Вызвали офицера, командовавшего потом у Алого Креста, и, последовательно сопоставляя полученные сведения, удалось установить, что Атос помещен в Фор-л’Евек.
Атос прошел через все испытания, которым, как мы видели, подвергся Бонасье.
Мы присутствовали при очной ставке, устроенной обоим заключенным. Атос, до этой минуты умалчивавший обо всем из опасения, что станут беспокоить д’Артаньяна и лишат его необходимой свободы действий, теперь утверждал, что зовут его Атос, а не д’Артаньян.
Он объявил, кроме этого, что не знает ни господина, ни госпожи Бонасье, что никогда не разговаривал ни с одним из них. Около десяти часов вечера он зашел навестить своего друга г-на д’Артаньяна, но до этого часа находился у г-на де Тревиля, где он обедал. Не менее двадцати свидетелей могут подтвердить это обстоятельство. И он назвал несколько громких имен, среди прочих также и герцога де Ла Тремуля.
Второй комиссар был, так же как и первый, смущен простыми и твердыми показаниями этого мушкетера, над которым он между тем жаждал одержать верх, что всегда заманчиво для судейского чиновника в борьбе с человеком военным. Но имена г-на де Тревиля и герцога де Ла Тремуля смутили его.
Атоса также повезли к кардиналу, но кардинал, к сожалению, находился в Лувре у короля.
Это было как раз в то время, когда г-н де Тревиль, выйдя от главного уголовного судьи и от коменданта Фор-л’Евека и не получив доступа к Атосу, прибыл к королю.
В качестве капитана мушкетеров г-н де Тревиль в любой час мог видеть короля.
Мы знаем, как сильно было недоверие короля к королеве, недоверие, умело разжигаемое кардиналом, который по части интриг значительно больше опасался женщин, чем мужчин. Одной из главных причин его предубеждения против Анны Австрийской была дружба королевы с г-жой де Шеврез. Обе эти женщины беспокоили его больше, чем войны с Испанией, недоразумения с Англией и запутанное состояние финансов. По его мнению и глубокому убеждению, г-жа де Шеврез помогала королеве не только в политических интригах, но - что еще гораздо больше тревожило его - в интригах любовных.
При первых же словах кардинала о том, что г-жа де Шеврез, сосланная в Тур и, как предполагалось, находившаяся в этом городе, тайно приезжала в Париж и, пробыв пять дней, сбила с толку полицию, король пришел в неистовый гнев. Капризный и вероломный, король желал, чтобы его называли Людовиком Справедливым и Людовиком Целомудренным. Потомки с трудом разберутся в этом характере, который история пытается объяснить, приводя многочисленные факты, но не прибегая к рассуждениям.
Когда же кардинал добавил, что г-жа де Шеврез не только приезжала в Париж, но что королева возобновила с ней связь при помощи шифра, в те времена называвшегося кабалистическим; когда он стал утверждать, что, в то время как он, кардинал, уже готов был распутать тончайшие нити этой интриги и, вооружившись всеми доказательствами, намеревался арестовать на месте преступления посредницу между изгнанницей и королевой, какой-то мушкетер осмелился силой прервать ход судебного следствия и, обнажив шпагу, обрушился на честных чиновников, которым было поручено беспристрастное расследование этого дела, чтобы обо всем доложить королю, - тогда Людовик XIII потерял всякое самообладание. Охваченный безмолвным бешенством, которое, когда оно прорывалось, внушало этому монарху способность совершать самые жестокие поступки, он, побледнев, сделал шаг к дверям, ведущим в апартаменты королевы. А между тем кардинал еще не успел произнести имя Бекингема.
Именно в этот миг появился де Тревиль, холодный, вежливый, с безукоризненной осанкой.
Увидев здесь кардинала, взглянув на искаженное лицо короля, де Тревиль догадался обо всем, что здесь произошло, и почувствовал себя сильным, как Самсон перед филистимлянами.
Людовик XIII уже схватился за ручку двери. Звук шагов де Тревиля заставил его обернуться.
- Вы явились как раз вовремя, - произнес король, который, дав волю своим страстям, терял уже способность что-либо скрыть. - Хорошие вещи рассказывают мне о ваших мушкетерах!
- А у меня, - холодно ответил де Тревиль, - найдется немало хорошего рассказать вашему величеству о судейских.
- Я не понимаю вас, - надменным тоном произнес король.
- Имею честь доложить вашему величеству, - с тем же спокойствием продолжал де Тревиль, - что кучка чиновников, комиссаров и полицейских, людей весьма почтенных, но, очевидно, крайне враждебных к людям военным, позволила себе арестовать в одном доме, провести открыто по улицам и заключить в Фор-л’Евек - все это ссылаясь на приказ, который мне не согласились предъявить, - одного из моих мушкетеров, или, вернее, ваших, ваше величество, человека безукоризненного поведения, прославленного, если осмелюсь так выразиться, известного вашему величеству с самой лучшей стороны, - господина Атоса.
- Атоса? - невольно повторил король. - Да, мне, кажется, знакомо это имя…
- Пусть ваше величество потрудится вспомнить, - сказал де Тревиль. - Господин Атос - тот самый мушкетер, который на известной вам злополучной дуэли имел несчастье тяжело ранить господина де Каюзака… Да, кстати, ваше высокопреосвященство, - продолжал де Тревиль, обращаясь к кардиналу, - господин Каюзак вполне поправился, не правда ли?
- Да, благодарю, - проговорил кардинал, от гнева прикусив губу.
- Итак, господин Атос зашел навестить своего друга, - продолжал де Тревиль, - молодого беарнца, кадета гвардии вашего величества, из роты Дез’Эссара. Молодого человека не оказалось дома. Не успел господин Атос опуститься на стул и взять в руки книгу, намереваясь подождать своего друга, как целая толпа сыщиков и солдат осадила дом, взломала несколько дверей…
Кардинал знаком пояснил королю: "Это по поводу того дела, о котором я вам говорил…".
- Все это нам известно, - произнес король. - Ибо все это делалось ради нашей пользы.
- Итак, - продолжал де Тревиль, - ради вашей пользы был схвачен один из моих мушкетеров, ни в чем не повинный, ради вашей пользы он под охраной двух солдат был, словно злодей, проведен по улицам города, сквозь толпу, осыпавшую оскорблениями этого благородного человека, десятки раз проливавшего свою кровь за ваше величество и готового в любую минуту снова пролить ее.
- Да что вы? - сказал король, заколебавшись. - Неужели дело происходило именно так?
- Господин де Тревиль, - произнес кардинал, сохраняя совершенное хладнокровие, - не сказал вам, что этот ни в чем не повинный мушкетер, что этот благородный человек за час до того с обнаженной шпагой напал на четырех комиссаров, посланных мною для расследования по делу чрезвычайной важности.
- Пусть ваше высокопреосвященство докажет это! - воскликнул де Тревиль с искренностью чисто гасконской и резкостью чисто военной. - Дело в том, что за час до этого господин Атос, человек - как я осмелюсь доложить вашему величеству - весьма знатного происхождения, оказал мне честь отобедать у меня и беседовал у меня в гостиной с герцогом де Л а Тремулем и графом де Шалю.
Король взглянул на кардинала.
- Все, о чем я говорил, - произнес кардинал в ответ на безмолвный вопрос короля, - изложено в протоколе, составленном пострадавшими. Имею честь представить его вашему величеству.
- Неужели протокол судейских чиновников стоит честного слова военного? - гордо спросил де Тревиль.
- Полно, полно, Тревиль, - сказал король, - замолчите!
- Если его высокопреосвященство подозревает кого-либо из моих мушкетеров, - ответил де Тревиль, - то ведь справедливость господина кардинала достаточно известна всем, и я сам прошу о расследовании.
- В доме, где происходил этот обыск, - проговорил кардинал все с тем же хладнокровием, - живет, если я не ошибаюсь, некий беарнец, друг этого мушкетера?
- Ваше высокопреосвященство имеет в виду д’Артаньяна?
- Я имею в виду молодого человека, которому вы, господин де Тревиль, покровительствуете.
- Да, ваше высокопреосвященство, совершенно верно.
- Не считаете ли вы возможным, что этот молодой человек дурно влиял…
- …на господина Атоса, человека, который чуть ли не вдвое старше его? - перебил де Тревиль. - Нет, монсеньер, не считаю возможным. Кроме того, господин д’Артаньян также провел вечер у меня.
- Вот так история! - воскликнул кардинал. - По-видимому, решительно все провели вечер у вас!
- Не подвергает ли ваше высокопреосвященство сомнению мои слова? - спросил де Тревиль, которому краска гнева залила лицо.
- Нет, Боже меня упаси! - произнес кардинал. - Но в котором часу д’Артаньян был у вас?
- О, это я могу совершенно точно сообщить вашему высокопреосвященству: когда он вошел, я как раз заметил, что часы показывали половину десятого, хотя мне казалось, что уже позднее.
- А в котором часу он покинул ваш дом?
- В половине одиннадцатого. Через час после этих событий.
- Но в конце-то концов… - сказал кардинал, который ни на минуту не усомнился в правдивости де Тревиля и чувствовал, что победа ускользает от него, - но ведь в конце-то концов Атоса задержали в этом самом доме на улице Могильщиков.
- Разве другу воспрещается навещать друга, мушкетеру моей роты - поддерживать братскую дружбу с гвардейцами из роты господина Дез’Эссара?
- Да, если дом, где он встречается со своим другом, подозрителен.
- Дело ведь в том, что дом этот подозрителен, Тревиль, - вставил король. - Вы этого, может быть, не знали…
- Да, ваше величество, я действительно этого не знал. Но я убежден, что это не относится к части дома, занятой господином д’Артаньяном, ибо я могу вас уверить, что нет более преданного слуги вашего величества и более глубокого почитателя господина кардинала.
- Не этот ли самый д’Артаньян ранил когда-то де Жюссака в злополучной схватке у монастыря кармелиток? - спросил король, взглянув на кардинала, покрасневшего от досады.
- А на следующий день нанес удар Бернажу, - поспешил заметить де Тревиль. - Да, ваше величество, он самый; у вашего величества отличная память.
- Так что же мы решим? - спросил король.
- Это скорее дело вашего величества, чем мое, - сказал кардинал. - Я настаиваю на виновности этого Атоса.
- А я отрицаю ее! - воскликнул де Тревиль. - Но у его величества есть судьи, и они разберут это дело.
- Совершенно верно, - сказал король. - Предоставим все это им. Это их дело, они и рассудят.
- Печально все же, - вновь заговорил де Тревиль, - что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований. И армия, смею вас заверить, не очень-то будет довольна тем, что становится предметом жестоких преследований по поводу каких-то полицейских историй.
Слова были неосторожны. Но Тревиль бросил их, зная им цену. Он хотел вызвать взрыв, а взрыв сопровождается пламенем, которое освещает все кругом.