- Кроме того, - продолжал Арамис, - она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом… Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Мы снова увидим нашего славного Портоса. Я рад! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этот не продаст своей лошади, хотя бы ему предложили за нее целое царство! Хотел бы я поскорей взглянуть, как он красуется на своем скакуне, да еще в новом седле. Он будет похож на Великого Могола, я уверен…
Друзья сделали часовой привал, чтобы дать передохнуть лошадям. Арамис расплатился с хозяином, посадил Базена в фургон к его товарищам, и все отправились в путь - за Портосом.
Он был уже здоров, не так бледен, как во время первого посещения д’Артаньяна, и сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один; обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов.
- Добро пожаловать, господа! - сказал Портосу поднимаясь с места. - Вы приехали как раз вовремя. Я только что сел за стол, и вы пообедаете со мной.
- Ого! - произнес д’Артаньян. - Кажется, эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил своим лассо. А вот и телятина, вот филе…
- Я подкрепляюсь… - сказал Портос, - я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Атос?
- Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через две - две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы.
- Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезный Портос? - спросил Арамис.
- Нет, - сказал Портос, - я ждал нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены… Эй, Мушкетон! Подай стулья и удвой количество бутылок.
- Знаете ли вы, что мы сейчас едим? - спросил Атос спустя несколько минут.
- Еще бы не знать! - сказал д’Артаньян. - Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами.
- А я - баранье филе, - сказал Портос.
- А я - куриную грудинку, - сказал Арамис.
- Все вы ошибаетесь, господа, - серьезно возразил Атос, - вы едите конину.
- Полноте! - сказал д’Артаньян.
- Конину! - повторил Арамис с гримасой отвращения.
Один Портос ничего не произнес.
- Да, конину… Правда, Портос, ведь мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом?
- Нет, господа, я сохранил упряжь, - сказал Портос.
- Право, все мы хороши! - сказал Арамис. - Точно сговорились.
- Что делать? - сказал Портос. - Эта лошадь вызвала чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их.
- К тому же ваша герцогиня все еще на водах, не так ли? - спросил д’Артаньян.
- Все еще, - ответил Портос. - И потом, знаете ли, моя лошадь так понравилась губернатору провинции- это один из тех господ, которых я ждал сегодня к обеду, - что я отдал ее ему.
- Отдал! - вскричал д’Артаньян.
- О Господи! Ну да, именно отдал, - сказал Портос, - потому что она, бесспорно, стоила сто пятьдесят луидоров, а этот скряга не согласился заплатить мне за нее больше восьмидесяти.
- Без седла? - спросил Арамис.
- Да, без седла.
- Заметьте, господа, - сказал Атос, - что Портос, как всегда, обделал дело выгоднее всех нас.
Раздались громкие взрывы хохота, совсем смутившие бедного Портоса, но ему объяснили причину этого веселья, и он присоединился к нему, как всегда, шумно.
- Так что все мы при деньгах? - спросил д’Артаньян.
- Только не я, - возразил Атос. - Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить к фургон наших слуг бутылок шестьдесят, и это сильно облегчило мой кошелек.
- А я… - сказал Арамис, - вообразите только, я все до последнего су отдал на церковь Мондидье и на Амьенский монастырь и, помимо уплаты кое-каких неотложных долгов, заказал обедни, которые будут служить по мне и по вас, господа, и которые, я уверен, пойдут всем нам на пользу.
- А мой вывих? - сказал Портос. - Вы думаете, он ничего мне не стоил? Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой мне пришлось приглашать лекаря по два раза в день, причем он брал у меня двойную плату под тем предлогом, что этого болвана Мушкетона угораздило получить пулю в такое место, какое обычно показывают только аптекарям. Я предупредил его, чтобы впредь он остерегался подобных ран.
- Ну что ж, - сказал Атос, переглянувшись с д’Артаньяном и Арамисом, - я вижу, вы великодушно обошлись с бедным малым: так и подобает доброму господину.
- Короче говоря, - продолжал Портос, - после того как я оплачу все издержки, у меня останется еще около тридцати экю.
- А у меня с десяток пистолей, - сказал Арамис.
- Так, видно, мы Крёзы по сравнению с вами, - сказал Атос. - Сколько у вас осталось от ваших ста пистолей д’Артаньян?
- От ста пистолей? Прежде всего пятьдесят из них я отдал вам.
- Разве?
- Черт возьми!
- Ах да, вспомнил! Совершенно верно.
- Шесть я уплатил трактирщику.
- Что за скотина этот трактирщик! Зачем вы дали ему шесть пистолей?
- Да ведь вы сами сказали, чтобы я дал их ему.
- Ваша правда, я слишком добр. Короче говоря - остаток?
- Двадцать пять пистолей, - сказал д’Артаньян.
- А у меня, - сказал Атос, вынимая из кармана какую-то мелочь, - у меня…
- У вас - ничего…
- Действительно, так мало, что не стоит даже присоединять это к общей сумме.
- Теперь давайте посчитаем, сколько у вас всего. Портос?
- Тридцать экю.
- Арамис?
- Десять пистолей.
- У вас, д’Артаньян?
- Двадцать пять.
- Сколько это всего? - спросил Атос.
- Четыреста семьдесят пять ливров! - сказал д’Артаньян, считавший, как Архимед.
- По приезде в Париж у нас останется еще добрых четыреста ливров, - сказал Портос, - не считая седел.
- А как же быть с эскадронными лошадьми? - спросил Арамис.
- Что ж! Четыре лошади наших слуг мы превратим в две для хозяев и разыграем их. Четыреста ливров пойдут на пол-лошади для одного из тех, кто останется пешим, затем мы вывернем карманы и все остатки отдадим д’Артаньяну: у него легкая рука, и он пойдет играть на них в первый попавшийся игорный дом. Вот и все.
- Давайте же обедать, - сказал Портос, - все стынет.
И, успокоившись таким образом относительно будущего, четыре друга отдали честь обеду, остатки которого получили гг. Мушкетон, Базен, Планше и Гримо…
В Париже д’Артаньяна ждало письмо от г-на де Тревиля, извещавшее, что его просьба удовлетворена и король милостиво разрешает ему вступить в ряды мушкетеров.
Так как это было все, о чем д’Артаньян мечтал, не говоря, конечно, о желании найти г-жу Бонасье, он в восторге помчался к своим друзьям, которых покинул всего полчаса назад, и застал их весьма печальными и озабоченными. Они собрались на совет у Атоса, что всегда служило признаком известной серьезности положения.
Господин де Тревиль только что известил их, что ввиду твердого намерения его величества начать военные действия первого мая им надлежит немедля приобрести все принадлежности экипировки.
Четыре философа смотрели друг на друга в полной растерянности: г-н де Тревиль не любил шутить, когда речь шла о дисциплине.
- А во сколько вы оцениваете эту экипировку? - спросил д’Артаньян.
- О, дело плохо! - сказал Арамис. - Мы только что сделали подсчет, причем были невзыскательны, как спартанцы, и все же каждому из нас необходимо иметь по меньшей мере полторы тысячи ливров.
- Полторы тысячи, помноженные на четыре, - это шесть тысяч ливров, - сказал Атос.
- Мне кажется, - сказал д’Артаньян, - что если у нас будет тысяча ливров на каждого… правда, я считаю не как спартанец, а как прокурор…
При слове "прокурор" Портос заметно оживился.
- Вот что: у меня есть один план! - сказал он.
- Это уже кое-что. Зато у меня нет и тени плана, - холодно ответил Атос. - Что же касается д’Артаньяна, господа, то счастье вступить в наши ряды лишило его рассудка. Тысяча ливров! Заверяю вас, что мне одному необходимы две тысячи.
- Четырежды два - восемь, - отозвался Арамис. - Итак, нам требуется на нашу экипировку восемь тысяч. Правда, у нас уже есть седла…
- И сверх того… - сказал Атос, подождав, пока д’Артаньян, который пошел поблагодарить г-на де Тревиля, закроет за собой дверь, - и сверх того прекрасный алмаз, сверкающий на пальце нашего друга. Что за черт! Д’Артаньян слишком хороший товарищ, чтобы оставить своих собратьев в затруднительном положении, когда он носит на пальце такое сокровище!
XXIX
ОХОТА ЗА СНАРЯЖЕНИЕМ
Само собой разумеется, что из всех четырех друзей д’Артаньян был озабочен больше всех, хотя ему как гвардейцу было гораздо легче экипироваться, чем господам мушкетерам, людям знатного происхождения; однако наш юный гасконец, отличавшийся, как мог заметить читатель, предусмотрительностью и почти скупостью, был в то же время (как объяснить подобное противоречение?) чуть ли не более тщеславен, чем сам Портос. Правда, помимо забот об удовлетворении своего тщеславия, д’Артаньян испытывал в э го время и другую тревогу менее себялюбивого свойства. Несмотря на все справки, которые он наводил о г-же Бонасье, ему ничего не удалось узнать.
Господин Тревиль рассказал о ней королеве; королева не знала, где находится молодая супруга галантерейщика, и обещала начать поиски, но это обещание было весьма неопределенно и ничуть не успокаивало д’Артаньяна.
Атос не выходил из своей комнаты; он решил, что шагу не сделает для того, чтобы раздобыть снаряжение.
- Нам остается две недели, - говорил он друзьям. - Что ж, если к концу этих двух недель я ничего не найду или, вернее, если ничто не найдет меня, то я, как добрый католик, не желающий пустить себе пулю в лоб, затею ссору с четырьмя гвардейцами его высокопреосвященства или с восемью англичанами и буду драться до тех пор, пока один из них не убьет меня, что, принимая во внимание их численность, совершенно неизбежно. Тогда люди скажут, что я умер за короля, и, следовательно, я исполню свой долг и без надобности в экипировке.
Портос продолжал ходить по комнате, заложив руки за спину, покачивая головой, и повторял:
- Я осуществлю свой план.
Арамис, мрачный и небрежно завитый, молчал.
Все эти зловещие признаки ясно говорили о том, что в компании друзей царило полное уныние.
Слуги, со своей стороны, подобно боевым коням Ипполита, разделяли печаль своих господ. Мушкетон сушил сухари; Базен, всегда отличавшийся склонностью к благочестию, не выходил из церкви; Планше считал мух; а Гримо, которого даже общее уныние не могло заставить нарушить молчание, предписанное ему его господином, вздыхал так, что способен был разжалобить камни.
Трое друзей - ибо, как мы сказали выше, Атос поклялся, что не сделает ни шагу ради экипировки, - итак, трое друзей выходили из дому рано утром и возвращались очень поздно. Они слонялись по улицам и разглядывали каждый булыжник на мостовой, словно искали, не обронил ли кто-нибудь из прохожих свой кошелек. Казалось, они выслеживают кого-то - так внимательно смотрели они на все, что попадалось им на глаза. А встречаясь, они обменивались полными отчаяния взглядами, выражавшими: "Ну? Ты ничего не нашел?"
Однако же Портос, который первый набрел на какой-то план и продолжал настойчиво думать о нем, первый начал приводить его в исполнение. Он был энергичный человек, наш достойный Портос. Д’Артаньян, заметив однажды, что Портос направляется к церкви Сен-Ле, пошел за ним следом, словно движимый каким-то чутьем. Перед тем как войти в святую обитель, Портос закрутил усы и пригладил эспаньолку, что всегда означало у него самые воинственные намерения. Д’Артаньян, стараясь не попадаться ему на глаза, вошел вслед за ним. Портос прислонился к колонне. Д’Артаньян, все еще не замеченный им, прислонился к той же колонне, но с другой стороны.
Священник как раз читал проповедь, и в церкви было полно народу. Воспользовавшись этим обстоятельством, Портос начал украдкой разглядывать женщин. Благодаря стараниям Мушкетона внешность мушкетера отнюдь не выдавала уныния, царившего в его душе; правда, шляпа его была немного потерта, перо немного полиняло, шитье немного потускнело, кружева сильно расползлись, но в полумраке все эти мелочи скрадывались, и Портос был все тем же красавцем Портосом.
На скамье, находившейся ближе всех от колонны, к которой прислонились д’Артаньян и Портос, д’Артаньян заметил некую перезрелую красотку в черном головном уборе, чуть желтую, чуть костлявую, но державшуюся прямо и высокомерно. Взор Портоса украдкой останавливался на этой даме, потом убегал дальше, в глубь церкви.
Со своей стороны, и дама, то и дело красневшая, бросала быстрые, как молния, взгляды на ветреного Портоса, глаза которого тут же с усиленным рвением начинали блуждать по церкви. Очевидно было, что этот маневр задевал за живое даму в черном уборе; она до крови кусала губы, почесывала кончик носа и отчаянно вертелась на скамейке.
Заметив это, Портос снова закрутил усы, еще раз погладил эспаньолку и начал подавать знаки красивой даме, сидевшей близ клироса, даме, которая, видимо, была не только красива, но и знатна, ибо позади нее стояли негритенок, принесший ее подушку для коленопреклонений, и служанка, державшая мешочек с вышитым гербом, служивший футляром для молитвенника, по которому дама читала молитвы.
Дама в черном уборе проследила направление взглядов Портоса и увидела, что эти взгляды неизменно останавливаются на даме с бархатной подушкой, негритенком и служанкой.
Между тем Портос вел искусную игру: он подмигивал, прикладывал пальцы к губам, посылал убийственные улыбки, в самом деле убивавшие отвергнутую красотку.
Наконец, ударив себя в грудь, словно произнося mea culpa , она издала такое громкое "гм!", что все, даже и дама с красной подушкой, обернулись в ее сторону. Портос выдержал характер: он все понял, но притворился глухим.
Дама с красной подушкой, действительно, была очень хороша собой и произвела сильное впечатление на даму в черном уборе, которая увидела в ней поистине опасную соперницу, на Портоса, который нашел, что она гораздо красивее дамы в черном, и на д’Артаньяна. Последний узнал в ней женщину, виденную им в Мёне, Кале и Дувре, которую его преследователь, человек со шрамом, называл миледи.
Не теряя из виду даму с красной подушкой, д’Артаньян продолжал следить за маневрами Портоса, очень забавлявшими его; он решил, что дама в черном уборе и есть прокурорша с Медвежьей улицы, тем более что церковь Сен-Ле находилась не особенно далеко оттуда.
Сделав дальнейшие выводы, он угадал, кроме того, что Портос пытается отомстить прокурорше за свое поражение в Шантийи, когда она проявляла такое упорство в отношении своего кошелька.
Однако д’Артаньян заметил также, что никто, решительно никто не отвечал на любезности Портоса. Все это были лишь химеры и иллюзии, но разве для истинной любви, для подлинной ревности существует иная действительность, кроме иллюзий и химер!
Проповедь окончилась. Прокурорша направилась к чаше со святой водой; Портос опередил ее и, вместо того чтобы окунуть палец, погрузил в чашу всю руку. Прокурорша улыбнулась, думая, что Портос старается для нее, но ее ждало неожиданное и жестокое разочарование: когда она была от него не более чем в трех шагах, он отвернулся и устремил взгляд на даму с красной подушкой, которая встала с места и теперь приближалась в сопровождении негритенка и горничной.
Когда дама с красной подушкой оказалась рядом с Портосом, он вынул из чаши руку, окропленную святой водой; прекрасная богомолка коснулась своей тоненькой ручкой огромной руки Портоса, улыбнулась, перекрестилась и вышла из церкви.
Это было слишком; прокурорша больше не сомневалась, что между этой дамой и Портосом существует любовная связь. Будь она знатной дамой, она лишилась бы чувств, но она была всего только прокуроршей и удовольствовалась тем, что сказала мушкетеру, сдерживая ярость:
- Ах, вот как, господин Портос! Значит, мне вы уже не предлагаете святой воды?
При звуке ее голоса Портос вздрогнул, словно человек, пробудившийся от столетнего сна.
- Су… сударыня! - вскричал он. - Вы ли это? Как поживает ваш супруг, милейший господин Кокнар? Что он - все такой же скряга, как прежде? Где это были мои глаза? Как я мог не заметить вас за те два часа, что длилась проповедь?
- Я сидела в двух шагах от вас, сударь, - ответила прокурорша, - но вы не заметили меня, так как не сводили глаз с красивой дамы, которой только что подали святую воду.
Портос притворился смущенным.
- Ах, вот что… - сказал он. - Вы видели…
- Надо быть слепой, чтобы не видеть.
- Да, - небрежно сказал Портос, - это одна герцогиня, моя приятельница. Нам очень трудно встречаться из-за ревности ее мужа, и вот она дала мне знать, что придет сегодня в эту жалкую церковь, в эту глушь, затем только, чтобы повидаться со мной.
- Господин Портос, - сказала прокурорша, - не будете ли вы так любезны предложить мне руку на пять минут? Мне хотелось бы поговорить с вами.
- Охотно, сударыня, - ответил Портос, незаметно подмигнув самому себе, точно игрок, который посмеивается, собираясь сделать ловкий ход.
В эту минуту мимо них прошел д’Артаньян, следовавший за миледи; он оглянулся на Портоса и заметил его торжествующий взгляд.
"Эге! - подумал он про себя, делая вывод, находившийся в полном соответствии с легкими нравами этой легкомысленной эпохи. - Уж кто-кто, а Портос непременно будет экипирован к назначенному сроку!"
Повинуясь нажиму руки своей прокурорши, как лодка рулю, Портос дошел до двора монастыря Сен-Маглуар, уединенного места, загороженного турникетами с обеих сторон. Днем там можно было видеть лишь нищих, которые что-то жевали, да играющих детей.
- Ах, господин Портос! - вскричала прокурорша, убедившись, что никто, кроме постоянных посетителей этого уголка, не может видеть и слышать их. - Ах, господин Портос, вы, должно быть, ужасный сердцеед!
- Я, сударыня? - спросил Портос, выпячивая грудь. - Почему вы так думаете?
- А знаки, которые вы делали только что, а святая вода? Кто же такая эта дама с негритенком и горничной? По меньшей мере принцесса!
- Ошибаетесь, - ответил Портос. - Это всего лишь герцогиня.