XL. КРОВЬ
Ставрошевская опять сделала над головой Эрминии пассы, и та на минуту как будто успокоилась, но сейчас же стала рваться снова, по-видимому, ужасно мучаясь и совершенно изнемогая в этой муке.
- Боже мой… что он делает… он убьет ее!.. - воскликнула пани Мария, делая со своей стороны усилия помешать влиянию Роджиери, которое проявлялось так ощутительно.
И между ними как бы началась борьба, которая должна была вырешить: заставит ли доктор Роджиери на расстоянии послушаться Эрминию, или Ставрошевской удастся отстоять ее.
А молодая девушка билась как истязуемая жертва этой борьбы, и казалось, что она уже не выдержит больше.
По крайней мере, Жемчугов начинал изнемогать, главным образом от нравственного напряжения, которое он испытывал при всей этой сцене.
- Уж и впрямь не отпустить ли ее? - сказал он пани Марии. - Ведь она не выдержит!..
Но вдруг совершенно неожиданно Эрминия затихла, а на улице раздался крик.
Жемчугов опять уложил Эрминию на диван и вместе с пани Марией кинулся к окну, чтобы посмотреть, что произошло на улице.
Но над Петербургом стояла такая густая свинцовая туча, что трудно было видеть что-нибудь; уличных же фонарей тогда ночью не зажигали.
Крик повторился.
Грунька, уже успевшая слетать вниз, прибежала и заявила, что она из нижнего окна видела, как на улице убили человека.
В доме поднялась суматоха, на улице послышались голоса. Очевидно, сошлись сторожевые с ближайших рогаток, и в парадные двери Ставрошевской послышался стук.
Грунька сбежала вниз к дверям и, не отворяя их, вступила в переговоры со стучавшими, а потом явилась с докладом, что просят позволения внести раненого для оказания ему помощи.
Пани Мария задумалась.
- Кто бы он ни был, а раненому надо помочь! - сказал Жемчугов.
- Пусть внесут вниз, в диванную! - приказала Ставрошевская Груньке и, когда девушка побежала, обратилась к Жемчугову: - Очевидно, ранен доктор Роджиери, потому что Эрминия спокойна!
- Но что же мы будем делать с нею? - спросил Жемчугов, показав головой на молодую девушку. - Все-таки необходимо на время увезти ее из Петербурга! Нужно только знать, как далеко распространяется сила доктора Роджиери или подобных ему?
- Для того, чтобы они могли воздействовать, им необходимо более или менее точно знать, где находится тот или та, кому они приказывают. Они должны как бы мысленно перенестись сами в то место, а так вообще в пространство они влиять не могут.
- Тогда все превосходно! - воскликнул Жемчугов. - Я могу увезти эту девушку в такое место, что никто не найдет.
- Я тоже поеду с нею! - решительно произнесла Ставрошевская.
- Для вас это будет слишком опасно, потому что окажется слишком явным, что вы действуете наперекор приказанию герцога. Напротив, вам нужно держаться в этой истории так, как будто вы совсем ни при чем, тем более, что через несколько времени спасенная вами больная опять вернется к вам!
- Да, вы, пожалуй, правы! - согласилась пани Мария. - Но куда вы отправите ее?
- В Петергофе у князя Шагалова есть дача. Я думаю, там будет до поры до времени вполне безопасно.
- Но ведь нельзя же отправить ее туда одну!
- Дайте ей Груньку с собой.
- Это все равно, что она поселится одна, и тогда, конечно, всякий обратит на нее внимание.
- Вам не жаль будет ста целковых?.. - спросила вдруг Грунька.
- Ста целковых? Ну, положим, мы найдем их… А зачем они тебе? - проговорил Жемчугов.
- За сто рублей, - пояснила Грунька, - наша барышня Убрусова не только в Петергоф, а куда угодно поедет и с кем угодно, хоть с самим сатаной… Уж очень они до денег охочи!..
- А ведь она права! - согласился Жемчугов. - Это - самая лучшая комбинация!
- Сейчас мы договоримся окончательно, - сказала Ставрошевская, - а пока я только спущусь вниз и узнаю, что там такое.
Внизу уже успели внести раненого, и пани Мария спустилась туда как раз вовремя.
Лишние люди уже ушли; возле раненого хлопотали дворецкий и повар Авенир, и там же был бироновский немец Иоганн, которого Ставрошевская знала в лицо, потому что, кажется, знала в лицо всех, кто жил в Петербурге.
- Я и мой знакомый, доктор Роджиери, - пояснил он, - шли мимо вашего дома, возвращаясь из гостей, где слишком долго засиделись, и вдруг доктор совершенно неожиданно и как будто без всякой причины подвергся нападению сзади и был ранен кинжалом! Вот все, что я знаю. Он, кажется, истекает кровью, а потому я решился просить вашего гостеприимства, чтобы оказать первую помощь раненому.
- Вы послали за доктором?
- Я сейчас сам хотел отправиться за ним.
- Хорошо, идите; а пока я обмою рану и сделаю перевязку, потому что в этом деле я понимаю немного! - проговорила пани Мария и быстрыми, легкими шагами побежала наверх за бинтами, тряпочками для корпии и вообще за всем, что нужно для перевязки.
На ходу она бросила Жемчугову:
- Роджиери ранен и, по-видимому, опасно! С ним бироновский Иоганн; он поехал за доктором. Поистине мой дом обращается в лазарет!
- Если Роджиери ранен, - решил Жемчугов, - то мы, во всяком случае, выигрываем время и можем обождать до утра, так как завтра утром итальянец будет находиться с мадемуазель Эрминией под одной кровлей, и, значит, отвозить ее к нему будет некуда. Я могу удалиться?
Ставрошевская кивнула ему головой и сказала:
- До свиданья! До завтра!..
Грунька проводила Митьку до дверей, и он пробрался, как ни в чем не бывало, закоулками в соболевский дом.
Там Шешковский, привыкший за своим делом не спать по ночам, и хорошо выспавшийся в течение дня Иван Иванович сидели и разговаривали.
Митька пролез к себе в комнату через окно и, когда вышел в столовую к Соболеву с Шешковским, то последний обратился к нему и заговорил совсем усталым голосом:
- Представь себе, не могу я уговорить этого человека, чтобы он скрылся из Петербурга! Уперся и ни с места!.. Какие резоны я ему не представляю, у него на все есть ответ!
- Да это потому, что ты, вероятно, не затронул главного, что удерживает его здесь! - сказал Митька и обернулся к Соболеву. - Послушай, Иван Иванович, желаешь ты отвезти на своей тройке завтра спозаранку в Петергоф мадемуазель Эрминию?
Соболев, как будто чувствуя, что Митька говорит нечто для него интересное, несколько более оживленно спросил:
- Какую мадемуазель Эрминию?
- Ту самую… которая девица… Ее зовут Эрминией.
- Ее зовут Эрминией? - воскликнул Соболев. - И я могу отвезти ее в Петергоф на своей тройке?
- И остаться при ней, если хочешь…
- Да что ты говоришь? Митька!.. Да как же, брат, не хотеть?! Странно даже спрашивать об этом!
- Но только для этого тебе надо преобразиться в лакея!
- В лакея? При ней быть лакеем?.. Разве нельзя как-нибудь иначе сделать?..
- Ах, ты, глупая голова! Да в каком же ином виде тебе можно будет жить вместе с молодой девушкой?.. Ведь она будет знать, что ты - не лакей, а живешь при ней, чтобы оберегать ее от всяких случайностей, для других же ты будешь изображать лакея и этим сам укроешь свое инкогнито!
- Да! Если она будет знать, тогда, конечно, другое дело! Тогда ведь это все великолепно устраивается! Итак, я могу скрыться из Петербурга! - сказал Соболев в сторону Шешковского.
- Ну, вот видишь! - к нему же обратился Жемчугов. - И уговорили молодца!
- Ну, а там у тебя что было? - спросил Шешковский Митьку.
- Мне, брат, опять повезло! - ответил тот. - Сейчас в доме у пани Марии лежит раненый доктор Роджиери, и Ставрошевская ухаживает за ним вместе с картавым немцем, так что благодаря этому отъезд мадемуазель Эрминии мы можем устроить не спеша.
- Как же это все случилось?
- А вот сейчас выйдем вместе - мне надо отправиться к Шагалову, - так я и расскажу тебе все. Только сейчас надену высокие сапоги, а то в чулках и башмаках ночью по городу ходить неудобно.
Жемчугов вышел на стеклянную галерею за сапогами и, к крайнему своему удивлению, увидел, что там горела свечка, а возле этой свечки возился Ахметка.
- Ты что тут делаешь? - окликнул его Жемчугов. - Откуда ты взялся и куда пропадал?
- Я в бане был!.. Надо, не надо, я раз в год в баню хожу! - заявил Ахметка.
- Ты не ври! Ведь тебя здесь не было двое или даже трое суток, а на такой срок в баню не ходят!.. Да и баня у нас у самих топится каждую неделю!.. Что это ты делаешь, однако? - спросил опять Митька, увидев, что Ахметка отирает какой-то тряпицей свой кинжал.
- Кинжал чищу! - спокойно ответил Ахметка.
- Ты когда вернулся? Недавно?.. Только что?..
- Недавно.
Ахметка произнес это очень тихо и опустил голову.
- Послушай, Ахметка, ведь на твоем кинжале сейчас была кровь.
- Кинжал для того и делают, чтобы на нем кровь была.
Жемчугов долго и пристально поглядел на него и наконец сказал, понижая голос до шепота:
- Ведь то, что случилось сейчас с итальянцем у дома пани Ставрошевской, - твоих рук дело?
- Никаких тут ни рук, ни дела нет! - проворчал Ахметка.
- Да ты мне скажи, дьявол, видел тебя кто-нибудь?.. Заметил?.. Надо ли скрывать тебя?
- Зачем скрывать? Если нужно будет, Ахметка сам себя скроет!.. Ничего скрывать не надо! Никто ничего не видел.
- С какой стати ты это сделал?
- Ничего я не делал и ничего я не знаю!.. Ничего не делал…
- Как же нам теперь быть с тобой, Ахметка?
- А никак не быть. Ты мне сделал защиту, я тебе благодарен и тебе сделаю защиту!.. Кровь за кровь, а дружба за дружбу. Небось, барин-Митька, Ахметка зла тебе не сделает!.. Пригодится еще! А кровь за кровь…
- Так ты только кровь за кровь признаешь?
- Или за кровную обиду. А так Ахметка - не разбойник.
- Ну, хорошо! Теперь мне некогда, я после поговорю с тобой, - и, взяв сапоги, Жемчугов пошел в комнаты.
"Неужели у этого Ахметки, - рассуждал он, - есть какие-нибудь кровавые счеты с доктором Роджиери? А впрочем, чего на свете не бывает! Но, во всяком случае, надо будет разузнать об этом".
XLI. ЦВЕТОЧКИ
На другой день Шешковский явился к Андрею Ивановичу Ушакову на дом с обычным докладом.
Вчерашние тучи, разразившиеся ночью ливнем, рассеялись; солнце засветило ярко, стало тепло, и все заблестело кругом, зазеленело и зацвело.
Генерал-аншеф Ушаков был большой садовод и любитель нежных цветов. При его доме на Фонтанной, где он жил, был разбит огромный сад, великолепно содержанный, с дорожками, утрамбованными и усыпанными песком, с клумбами и целыми цветниками, с искусно подстриженными деревьями и кустами на голландский образец, в виде петухов, грибов, арок, ваз и т. п. , но без всяких затей, которые бывают в парках. Не было ни павильонов, ни фонтанов, ни гротов, ни искусственных развалин - ничего, кроме огромного цветника.
Когда выдавался хороший день, в особенности, весною, Андрей Иванович любил ходить в своем саду с садовым ножом в руках, в сопровождении садовника, давать ему свои указания или вместе с ним любоваться на цветы.
Шешковский обыкновенно тоже призывался в сад. Тогда Ушаков отпускал садовника и начинал беседовать со своим секретарем, водя его по своим цветочным владениям и часто вставляя среди деловых рассуждений фразы, обращающие внимание Шешковского на какой-нибудь листик, клумбу или дерево. Эти маленькие отступления нисколько не мешали деловому разговору; напротив, Шешковский очень любил эти доклады в саду, потому что тогда все проходило необычайно гладко.
Так и на этот раз Шешковский был позван в сад и нашел Ушакова наклоненным над целым рядом клумб разноцветных тюльпанов.
- Здравствуйте! - встретил его генерал-аншеф. - Посмотрите, как нынче тюльпаны удались! И какая странность: желтые главным образом! А красные вот не так!.. Ну, что у вас нового?
- Все благополучно, ваше превосходительство! Ничего особенного!..
Ушаков поглядел на своего секретаря и, убедившись по его спокойному виду, что и впрямь все обстояло благополучно, в знак своего удовольствия достал свою золотую табакерку, открыл ее и потянул носом табак.
- Этого… как его там?.. Ну, словом герцогского поджигателя нашли, как было приказано его светлостью?..
- Нашли, ваше превосходительство.
- И взяли?
- Так точно!.. Он, оказалось, не был сумасшедшим. Это у него был бред, причем сегодня после ареста выяснилось, что у него натуральная оспа. Он лежит в карантинном каземате.
- Та-ак!.. - протянул Ушаков. - Бедный! Как же это он так заразился? - покачал он головой. - Как же мы будем теперь допрашивать его?
- Может быть, ваше превосходительство, господин Иоганн, из преданности к герцогу Бирону, пройдет для допроса к оспенным, в карантинный барак?
- Что же! Может быть! - усмехнулся Андрей Иванович. - Я доложу!.. А посмотрите, - показал он на огромный куст белой сирени, - ведь такой красоты вы, пожалуй, нигде во всем Петербурге не найдете! Хороши цветочки?
- Великолепные цветочки, ваше превосходительство!
- Я, как поеду к герцогу, так велю нарвать букет. Это, вероятно, доставит удовольствие его светлости! Ну, а с мамзелью что?
- Пока только выяснили ее имя… Ее зовут Эрминия.
- Она отвезена к доктору Роджиери?
- К сожалению, это нельзя было сделать!
- Почему?
- Потому что доктор Роджиери сам был сегодня раненый внесен в дом пани Ставрошевской, где находится эта Эрминия.
- И опасно ранен?
- Кажется, опасность серьезная.
Ушаков вдруг выпрямился и, сдвинув брови, воззрился на секретаря и произнес:
- Смотрите, Шешковский, как бы вам не сожалеть об этой ране, нанесенной итальянцу?
- Я очень сожалею, ваше превосходительство, об этом случае! - твердо и спокойно произнес Шешковский. - Но дальше сожаления пойти не могу, потому что решительно не знал, да и не мог знать, что господину Роджиери с господином Иоганном понадобится ночью шнырять под окнами польской пани. Очевидно, его пырнул совершенно случайно какой-нибудь негодяй, наткнувшийся на них; ведь если бы тут было заранее обдуманное дело, то его можно было бы оборудовать гораздо более тонко; но для таких людей не было решительно никакого смысла так грубо расправляться с итальянцем, существование которого, напротив, как я полагаю, нужно для хода известных событий.
Андрей Иванович прослушал все это очень внимательно, прищурив один глаз и наморщив лоб; очевидно, он усиленно соображал все происшедшее.
- Так что я могу быть по-прежнему доволен своим секретарем, - произнес он с расстановкой, - и мой друг Шешковский не позволил себе ничего лишнего?
- Решительно ничего, ваше превосходительство!
- Следствие производится?
- Я поручил пока расследование Дмитрию Жемчугову. Но, ваше превосходительство, посмотрите, кажется, что-то случилось! Бежит слуга!
И в самом деле, от дома к ним бежал слуга в ливрее Ушакова и прерывающимся голосом, растерянно еще издали докладывал:
- Ваше превосходительство, его светлость герцог Бирон изволили пожаловать.
- Сам приехал! - усмехнулся Ушаков. - Останьтесь здесь где-нибудь незаметно! - сказал он Шешковскому. - А я пойду к нему навстречу один.
Едва успел Шешковский зайти за живую ограду из густого и высокого кустарника, подстриженного в виде крепостной зубчатой стены, а Андрей Иванович направиться к дому, как оттуда уже показался спускавшийся по ступенькам террасы в сад сам герцог Бирон.
Спустившись, он пошел навстречу Андрею Ивановичу широкими шагами, сильно размахивая тростью, на которую опирался.
- Что же это такое, генерал? - заговорил он на ходу. - В Петербурге режут людей на улице?
- Что делать, ваша светлость! Это не в одном Петербурге, но и во всех городах в России и за границей! - невозмутимо ответил Ушаков, отвешивая на песке дорожки по-придворному церемонный реверанс и запахивая на груди свой шелковый архалук, в котором по-домашнему гулял в саду.
- Но это нельзя допускать! - горячился Бирон. - Ведь ранен доктор Роджиери!
- И, кажется, опасно, ваша светлость!
- Вы уже все знаете?
- Я был бы плохой начальник Тайной канцелярии, если бы не знал всего, что мне должно знать! - ответил по своему обыкновению Андрей Иванович. - Я не понимаю одного: как доктор Роджиери мог очутиться вместе с господином Иоганном ночью, среди Невской першпективы, у дома пани Ставрошевской. Конечно, я не мог даже предположить об их намерении сделать это, а то иначе непременно послал бы для охраны их своего агента.
- Вы уже начали расследование?
- На расследование командирован один из лучших агентов.
- Я хочу, генерал, чтобы вы сами взялись за это дело и немедленно отправились вместе со мной в дом к этой польке. Я хочу сам навестить господина Роджиери и узнать о его здоровье. Он - слишком видный иностранец, чтобы нам легко относиться к такому случаю с ним.
- Я сделаю, ваша светлость, все от меня зависящее, чтобы выяснить это дело. Но вы позволите мне допросить господина Иоганна, чтобы он подробно рассказал мне, как и почему он и доктор Роджиери оказались у этого дома.
Бирон поморщился.
- Я уже слышал это один раз от вас сегодня, но не понимаю, как могут гулять по Петербургу ночью негодяи, когда улицы заграждены рогатками. Но, впрочем, поедемте… - В этот момент герцог случайно взглянул на куст белой сирени и невольно залюбовался им, после чего произнес: - Очень хорошие цветочки!
"Будут и ягодки!" - подумал Ушаков и последовал за ним.
XLII. ЯГОДКИ
Герцог Бирон, посадив с собою в карету Андрея Ивановича Ушакова, ехал молча. Он не разговаривал потому, что его мысли были заняты соображением о том, что случилось вдруг там, откуда идет направление судьбы человеческой?
До сих пор все способствовало не только к упрочению его счастья, но даже к увеличению его. Все ему давалось, и стоило ему лишь захотеть, как сейчас же случалось желаемое.
И вот только в последние дни судьба словно противоречила ему. Все, происшедшее с пожаром дома, не нравилось герцогу.
Последняя неприятность - нанесенная кинжалом рана доктору Роджиери - вывела Бирона из терпения, и он решил взять это дело в свои руки и во что бы то ни стало добиться истины.
Теперь он ехал не для того только, чтобы навестить раненого, но и для личного производства следствия.
Появление самого герцога, да еще вместе с начальником Тайной канцелярии, конечно, было событием из ряда вон выходящим, но все-таки не произвело в доме пани Ставрошевской никакого переполоха. Когда ей доложили, что изволил пожаловать герцог Бирон в сопровождении генерал-аншефа Ушакова, она спокойно проговорила:
- Просите пожаловать его светлость.
Она как раз находилась в это время у постели больного Роджиери, который еще не приходил в себя. Ночью он бредил, под утро заснул было и затих, потом опять заметался, но в сознание не приходил; затем сон снова охватил его.
Роджиери лежал в диванной на принесенной сюда постели, и, войдя к нему, Бирон увидел итальянца лежащим на высоких, ослепительной белизны подушках, причем бледность его лица почти ничем не отличалась от этой белизны.