Был поздний вечер, темный и дождливый; ветер жалобно выл на дворе, но в большой уютной гостиной пани Ставрошевской было хорошо; пылал камин, посреди комнаты на мягком ковре стоял круглый стол, с необыкновенной роскошью накрытый на четыре прибора.
В граненых кувшинах были вина - мальвазия и рейнское. В большой серебряной вазе стояли фрукты; янтарный осетровый балык лежал ломтиками на саксонской тарелке, свежая икра стояла на хрустальной тарелке во льду; тут же были нежный окорок ветчины, страсбургский паштет. Сервиз был весь тонкий, саксонский, приборы золотые и красивые - модные тогда, разноцветные - бокалы на высоких ножках с вьющеюся ярко-цветной змейкой внутри.
Пани Мария сидела у камина с Жемчуговым, в кресле за маленьким столиком, на котором дымился пахучий пунш, особенно приятный с холода. Ставрошевская только что приехала из дворца и, продрогши в карете, отогревалась теперь, входя мало-помалу в привычную ей непринужденную жизнь после тяжелой придворной натянутости. Откинувшись на спинку кресла, она вытянула вперед ноги, уложив их одна на другую, мешала ложечкой пунш в стакане и пила его медленными глотками, явно наслаждаясь вкусом горячей влаги и желая продлить удовольствие.
- Знаете ли что? - сказала она Жемчугову. - Как хотите, а надо получить Эрминию обратно, потому что герцог во что бы то ни стало желает вернуть ее.
- Он вспомнил-таки о ней?
- Да он никогда и не забывал. Я и доктор Роджиери кое-как оттягивали время, ссылаясь на болезненное состояние Эрминии и на то, что она еще плохо поправилась. Но без конца так тянуть нельзя и рано или поздно надо будет привезти ее в Петербург.
- Но куда же мы привезем ее?
- Самое лучшее прямо во дворец, в те комнаты, которые отведены для меня. Это будет гораздо более безопасно и скрытно, чем предприятие с заколоченным снаружи домом. Лучше всего следовать теории, которая говорит, что если хочешь спрятать что-нибудь надежно, положи на видное место и сделай так, чтобы этого не заметили.
- Значит, передать Эрминию снова заботам пани Марии?
- Да, это будет самым безопасным! Жемчугов посвистал и произнес, распуская рот в широкую улыбку:
- А у пани Марии не найдется какого-нибудь порошочка или капель, от которых мадемуазель Эрминия отправится на тот свет гораздо надежнее, чем от удара этого дурака Стася? Впрочем, между нами говоря, он вовсе не так глуп.
- Этот человек слишком поторопился! Я не думала, что это удастся ему так скоро! Мне просто хотелось отделаться от него.
- Ну, пани Мария, вы мне зубов не заговаривайте! Со мной ведь это лишнее! Вы мне дело говорите!
- Хорошо! Я скажу вам дело. Вот видите ли: мне теперь нет никакой нужды отделываться, как вы говорите, от Эрминии!
- Положим, я никогда не говорил этого!
- Ну, все равно. Только нужды мне никакой нет.
Я теперь обеспечена, теперь у меня положение, какого я еще никогда не имела, и деньги отца мне сейчас вовсе не так необходимы, как были прежде. Я вовсе не жадна. Мне нужно только необходимое, чтобы не умереть с голода.
- То есть паштеты на саксонской тарелке и вина в граненом хрустале! - показал Митька на накрытый посреди гостиной стол.
- Ну да! - продолжала Ставрошевская. - У меня есть теперь все, что нужно. Кроме того, у меня явился план, при котором мне нужны именно полное здоровье и благополучие Эрминии.
- Интересно, пани, в чем тут дело?
- Очень просто: через Эрминию я помирю отца с герцогом Бироном, который даст ему ублаготворение за прежнее, и стану снова любезной моему родителю дочерью.
- Все это умно и достаточно доказательно, чтобы можно было поверить. Но к этому я добавлю еще, что если случится что бы то ни было с Эрминией, пока она у вас, вы ответите предо мной - безразлично, виноваты вы или нет…
Пани Мария подумала и сказала:
- Хорошо! Я принимаю ваше условие.
- На этих же днях Эрминия будет перевезена к вам во дворец.
LXI. МАЛЕНЬКИЙ УЖИН
Ставрошевский был прав: картавый немец Иоганн был отцом барона Цапфа фон Цапфгаузена, хотя барон не носил его фамилии и сам не подозревал, что произошел от плебейской крови бироновского любимца.
У барона был старший брат, у которого гувернером - вернее, дядькой - служил картавый Иоганн, тогда еще молодой человек. Старый барон Цапф был рано проживший свое здоровье старик, и молодой, здоровый парень приглянулся баронессе. Старый барон, застав их в положении, не допускавшем никаких сомнений в неверности баронессы, повернулся, прошел к себе в кабинет через анфиладу комнат своего наследственного замка, велел позвать туда Иоганна, при нем надел на руку перчатку и в этой перчатке - "чтобы не марать рук", как он сказал, - дал пощечину картавому немцу, а затем тут же у себя в кабинете застрелился, считая, что другим образом он свой позор смыть не может. Результатом этого было то, что Иоганну пришлось оставить навсегда замок Цапфгаузен, а баронесса через несколько месяцев родила сына, и Иоганн узнал, что этот сын от него.
Другой сын барона Цапфа, старший, тот, у которого Иоганн был дядькой, кончил жизнь на дуэли, и наследником титула и родового замка явился младший сын, не подозревавший, что в его жилах течет демократическая кровь.
Иоганн пережил многое, много видел на своем веку и довольно знал, потому что учился в Геттингенском университете и пополнял свои знания чтением. К Бирону он попал, когда тот сделался из простого конюха любимцем Анны Иоанновны, герцогини Курляндской, жившей в Митаве на хлебах из милости своего дяди, царя Петра. Бирону нужен был скромный, образованный человек, который своими знаниями мог бы пополнить безусловное отсутствие образования у него самого.
Иоганн сжился с Бироном и, когда тот стал первым лицом в России и получил титул герцога, внутренне гордился сознанием, что, собственно, делал все через его светлость не кто другой, как он, Иоганн. Но вся его сила заключалась именно в том, что он должен был прятать эту силу, молчать о ней и не показывать вида, что герцог не только слушается его, но даже и подчиняется. Таким образом для всех посторонних, в том числе и для барона Цапфа фон Цапфгаузена, картавый немец Иоганн был лишь услужающим герцога Бирона и ничем больше.
Если бы картавый немец вздумал признаться гордому барону, что он - его отец, то это признание, конечно, было бы отвергнуто с негодованием. Иоганн знал это и молчал, но все-таки судьба барона была дорога ему.
В полную невинность барона в петергофской истории Иоганн верил, и раскрытое Митькой участие в этом деле Ставрошевского вполне подтверждало эту веру.
Нужно было, чтобы Ставрошевский сознался, но исполнить его требования Иоганн медлил потому, что они были трудны, и потому еще, что хотел выждать, не пойдет ли Ставрошевский на уступки.
Митька несколько раз сносился со Ставрошевским, пробуя уговорить его согласиться хотя бы на ссылку в Сибирь, вместо полной свободы и безопасности, но тот твердо стоял на своем и уступить не хотел.
Иоганн думал, что положение барона в полку мало-помалу само собой изменится к лучшему. Но его расчеты не оправдались. Барона товарищи стали уже избегать, а если он ходил по казармам в офицерское помещение, то начинались разговоры, явно намекающие на то, что ему необходимо снять с себя тяготеющее на нем обвинение. Для восстановления честного имени нужны были неопровержимые доказательства, иначе, намекали барону, он должен поступить, как его отец, который по-рыцарски "смыл" свой позор.
Барон Цапф пришел к Иоганну с вопросом:
- Правда ли, что мой отец застрелился из-за какого-то позора, а не случайно ранил себя, как мне рассказывала об этом моя матушка?..
Когда барон рассказал создавшееся для него положение в полку и заявил, что для него нет другого выхода, как покончить с собой, Иоганн признал, что пора согласиться на поставленные Ставрошевским условия и обещать ему все, что угодно, лишь бы он принял вину на себя.
Митька, конечно, не сообщал Иоганну о том, что Ставрошевский знает его тайну. Сам же Ставрошевский никаких подробностей того, как он узнал эту тайну, не сообщил, а ограничился лишь общим ответом, что о семейной катастрофе Цапфов фон Цапфгаузенов рассказал ему какой-то старый барский слуга, с которым он встретился во время своих скитаний.
Иоганн поехал ужинать с доктором Роджиери к пани Марии для того, чтобы увидеть там Митьку и переговорить с ним окончательно.
Иоганн и Роджиери приехали в карете и застали Жемчугова и Ставрошевскую за пуншем у камина.
- Ну, что вам угодно? - спросила она. - Пунша или сейчас ужинать?
- Я предпочел бы ужин, - сказал картавый немец, - потому что не люблю ничего наполовину. Я голоден, а потому мне хочется есть, и я желаю согреться хорошим ужином, а не горячей водичкой.
- А для меня, - сказал Роджиери, - пунш не существует, так как я не пью ничего спиртного!
- Да, да, я знаю, - весело подхватила пани Мария, беря итальянца под руку и ведя его к столу. - Вы пьете только воду и, кажется, готовы вместе с нею проглотить и лодки, и целые корабли.
За стол сели так: по сторонам Ставрошевской доктор Роджиери и Иоганн, а против нее Митька Жемчугов.
- Ведь мы сегодня соединяем приятное с полезным? - начала пани Мария, угощая и распоряжаясь поставленными на столе яствами. - Будемте же есть и разговаривать о делах!.. Вот Дмитрий Яковлевич, - показала она на Жемчугова, - говорит, что Эрминия совсем поправилась и может переехать в Петербург. Я думаю, лучше всего перевезти ее во дворец, в комнаты ко мне. Пока она была больна ну, еще можно было оставить ее у князя Шагалова в Петергофе; но раз она выздоровела, ей, конечно, приличнее всего находиться под моим крылышком.
Она многозначительно переглянулась с доктором Роджиери.
Иоганн, по-видимому, был тоже подготовлен и ел молча, не возражая.
- Тут, пожалуй, будет затруднение с братом Эрминии, - сказал Жемчугов. - Он ни за что не отойдет от нее и не отпустит ее от себя. Надо подумать об этом!
- Ну, его можно записать в придворный штат, хотя бы арапом! - предложил Иоганн.
- Как арапом? - воскликнули в один голос Ставрошевская и Митька. - Ведь он же не черный!.. Ведь если сказать ему это, он, пожалуй, на ножи полезет с обиды.
- Арапом - это только номинально! - пояснил немец. - Дело в том, что арапы при дворе получают больше всего жалованья, и поэтому иногда камер-лакеев даже жалуют в арапы! Кроме того, для арапов штатов не положено и их может быть сколько угодно!
- А он у вас во дворце не набуянит? - спросил Митька.
- А разве он буйно вел себя в Петергофе? - спросила в свою очередь Ставрошевская.
- О, нет, в Петергофе это - самый тихий человек, но лишь потому, что он видит, что его сестре там очень хорошо.
- Так во дворце ей еще лучше будет, и он, значит, станет держать себя еще тише! - решила пани Мария.
- Ну, что же! Пусть так и будет, - сказал Роджиери.
- И я думаю, что дело наладится! - согласился Жемчугов.
- Это все - пустяки! - начал Иоганн, накладывая себе на тарелку полную порцию паштета. - А вот главное - нужно как-нибудь разрешить дело с супругом нашей хозяйки, с этим врагом господина Брюля. Имеются, кажется, несомненные данные, что он был совершителем нападения на Эрминию в Петергофе и воспользовался для этого мундиром честного офицера, барона Цапфа фон Цапфгаузена.
Говоря это, Иоганн старался не смотреть на Ставрошевскую, а она тоже потупила взор в тарелку и делала вид, что все это вовсе не касается ее, а она занята куском фаршированного поросенка.
- Конечно, барона надо выручить! - уверенно произнес Митька. - И надо, чтобы пан Станислав сознался… Но только вот что: будем ли мы настаивать на том, чтобы он нес непременно наказание? Ввиду его чистосердечного сознания, если он, конечно, принесет его, а также ввиду того, что Эрминия простила его и сама просит не наказывать, можно будет исходатайствовать высочайшее помилование…
- О, да, это можно! - обещал Иоганн. - Но ведь дело в том, что он требует полной свободы.
- Ну, что же! - улыбнулся Роджиери. - Если испросить помилование ему, то можно и выпустить его, и дать полную свободу, согласно обещанию.
- Но как же быть с господином Брюлем? Ведь он требует выдачи этого Ставрошевского! - сказал Иоганн.
- Когда этот человек будет выпущен и данное слово таким образом исполнено, - пояснил Роджиери, - то можно будет опять взять его и отослать в Варшаву к господину Брюлю…
- А знаете, это - очень хорошая идея! - одобрил Иоганн. - Это - чисто итальянская, но очень хорошая идея!.. Мы так и поступим.
- Делайте, как знаете, в этом случае, - проговорил Жемчугов. - Я не могу сюда вмешиваться, потому что пан Ставрошевский, по-моему, совсем с ума сошел. Он со мной вовсе не хочет разговаривать, да и вообще, я свое дело тут сделал, раскрыл вам самую кашу, а как вы ее расхлебаете - это дело ваше!
- Бедный Станислав! - томно произнесла Ставрошевская. - Он мне всегда казался человеком погибшим. Хотите пива? - обратилась она к Иоганну. - Ведь у меня специально для вас приготовлено пиво.
Никто из трех сидевших с нею мужчин не ожидал от нее такой самоуверенности, и даже этим испытанным в жизни людям стало как будто неловко, и они замолчали.
- Да, всегда хорошо выпить стакан доброго пива! - проговорил, наконец, Иоганн, принимаясь за налитую ему Ставрошевской большую глиняную с серебряной крышкой кружку пива.
- Ну, а теперь, покончив с делами, будем весело ужинать! - предложила пани Мария, как ни в чем не бывало.
И эта странная компания, состоявшая из немца, польки, итальянца и русского, изображавших якобы образец дружбы, но, в сущности, сошедшихся, чтобы перехитрить друг друга, принялась есть, пить и непринужденно разговаривать, причем Митька, да и другие, особенно внимательно следили за своими стаканами и пили только то вино и ели только те куски, которые сначала пробовала хозяйка.
LXII. ДОБРАЯ ДЕВУШКА
Когда Роджиери и Иоганн сели в карету, чтобы ехать домой после ужина пани Ставрошевской, Иоганн быстро обернулся к итальянцу и проговорил:
- Вы вполне уверены, что эта полька предана вам?
- Насколько я умею разбираться в людях, да, я доверяю ей; она не обманет меня.
- Ну, а господин Жемчугов?
- Это - очень странный человек! Он, кажется, единственный, мысли которого я не могу прочитать.
- Да, это очень странно! Ведь мои мысли, господин доктор, вы читаете и много раз доказывали это?
- Да, ваши мысли я прочесть могу!
- А вы слышали, как Жемчугов сказал, что Ставрошевский перестал разговаривать с ним?
- Слышал.
- А вы знаете, почему? - вдруг особенно громко произнес Иоганн, потому что карету сильно колыхнуло на ухабе и он мотнулся вперед. - Потому что пан Ставрошевский ревнует господина Жемчугова к своей жене.
- Вот как?
- Да! Я был сам у него в крепости, куда меня пропустили по приказанию герцога, и он сообщил мне, что Митьке Жемчугову он не верит; он так и сказал это! Дело в том, что Жемчугов уж очень усердно защищал его жену, а потому - и это главное, - когда он еще был на свободе под именем Финишевича, я поручал ему следить за Жемчуговым, но он не уследил и был в этом смысле обнаружен. Тогда он пошел потом проверять и, проверяя, узнал, что от дома, где живет Жемчугов, весьма легко пройти по задворкам к дому, где живет пани Мария, и что господин Жемчугов ходит по этим задворкам.
- Что же из этого следует, господин Иоганн?
- Что вам не следует доверять пани Марии. Она обманывает вас с Митькой Жемчуговым.
- Вы очень подозрительны!
- О, да, я очень подозрителен, господин доктор, и не доверяю никому. Примите все-таки во внимание, что я сказал вам.
- Хорошо, я приму во внимание! - сказал Роджиери, когда они уже подъезжали к Летнему саду.
Через несколько дней картавый немец прошел в большой дворец, рассчитав так, чтобы попасть туда в то время, когда государыня вставала и, значит, все приближенные находились при ней, а в комнатах этих приближенных производилась уборка.
Он прошел по хорошо знакомым ему коридорам к покоям, отведенным совсем в стороне для Ставрошевской. В распоряжение пани Марии были даны четыре комнаты подряд; они были совершенно отделены от остальных помещений придворных и примыкали к обыкновенно пустынным нарядным гостиным дворца.
Иоганн отворил двери и увидел хорошенькую субретку; та сделала ему очень грациозный книксен и проговорила по-французски:
- Bonjour, monsieur! : Немец приятно улыбнулся.
- О, я сейчас догадался, - сказал он, - что вы - иностранка! Такой грации не может быть у русской горничной!
- О, нет! - ответила девушка. - Я - русская. Это была Грунька.
- Вы шутите! - произнес Иоганн, продолжая изъясняться на ломаном французском языке. - Но все равно, вы состоите камеристкой пани Марии Ставрошевской?
- Так точно, господин Иоганн.
- Вы знаете меня?
- Да, я видела вас, когда вы были у нас в доме на Невском.
- Отчего же я не видел вас там никогда?
- Оттого, что я очень скоро уехала.
- Одна? без Барыни?
- С барышней.
- Ах, да, с Эрминией! - догадался Иоганн. - А теперь вы вернулись?
- Да, и, как видите, поселились во дворце.
- Это я все знаю, так как сам же помогал устраивать ваше благополучие. Значит, Эрминия здесь?
- Да. Мы приехали вчера; она устала после переезда и теперь отдыхает.
- А ваша барыня?
- Она прошла к императрице.
- Ну, вот что, моя добрая девушка, - заговорил Иоганн деловито и внушительно. - Хотя вы как иностранка, вероятно, получаете здесь изрядное жалованье, но все-таки вам хотелось бы еще больше денег; не так ли, добрая девушка?
Грунька грациозно присела, но ничего не ответила в ожидании, что будет дальше.
- Так вот вы можете получить от меня гораздо больше денег, чем то жалованье, которое вам дают.
- Но ведь я должна служить своей госпоже.
- Я вам и буду платить деньги именно за службу вашей госпоже.
Здравствуйте, сударь!
- Понимаю! Вы, значит, хотите жениться на ней или поухаживать и желаете закупить сначала горничную, как это делается во французских комедиях!
- О, нет! В моем предложении нет ничего дурного или предосудительного!
- Да что же тут дурного, если такой кавалер, как вы, станет ухаживать!
Грунька сказала это с таким видом, что трудно было разгадать, сочувствует ли она старому немцу или издевается над ним.
- Но я не хочу ухаживать за вашей госпожой, - серьезно сказал Иоганн. - Я желаю только, чтобы вы присматривали за ней; она еще молода, может сделать какой-нибудь ложный шаг и погубить свое положение здесь, во дворце, а я могу предостеречь и наставить ее. Так вот ради пользы своей госпожи вы и сообщайте мне все, что она делает.
- А могу я спросить на это разрешение пани Марии?
- Ну, конечно, нет! Ведь тогда пропадет вся занимательность вашего занятия.
- Да что же такого особенного может сделать моя госпожа, что за ней надо следить и рассказывать вам?
- Ну, мало ли что? Она может, например, увлечься каким-нибудь кавалером!
- Пани Мария обыкновенно принимала у себя многих, но до сих пор не увлекалась никем.
- Так ли это? Вы наверно знаете?
- Мне кажется, что наверно.
- У нее не было никого избранного?
- Решительно никого.