"Впрочем, все зависит от умения взяться за дело, - рассуждал сам с собой Калеб. - Я имел неосторожность назвать бочара зеленым новичком, и с тех пор он плохо относится к дому Рэвенсвудов. Но он женился на славной девушке, Джин Лайтбоди, дочке старого Лайтбоди, того самого, что жил в Луп-де-Дайке, а старый Лайтбоди был женат на Мэрион, служившей у леди Рэвенсвуд сорок лет тому назад.
Помню, я не раз повесничал с нею, а она, говорят, теперь живет у зятя. У этого мошенника водятся якобитские и георгиевские денежки. Эх, кабы до них добраться!.. Конечно, если я попрошу взаймы у этого неблагодарного болвана, то окажу ему и его семейке столько чести, сколько они вовсе не заслуживают.
А если он и потеряет на нас немного, так не велика беда. Накопит еще".
Приняв, таким образом, решение, Калеб мигом повернул назад и поспешно зашагал к дому бочара, распахнул без долгих церемоний дверь и сразу очутился в сенях, откуда он мог, никем не замеченный, окинуть взглядом всю кухню.
В противоположность запустению, царящему в замке, дом бочара был полной чашей; в очаге весело пылало пламя. Молодая жена бочара в нарядном платье с широкими рукавами и кружевным воротничком заканчивала праздничный туалет, и ее красивое, добродушное лицо отражалось в осколке зеркала, специально для этой цели прикрепленном к посудной полочке. Ее мать, старая Мэрион, "самая развеселая женщина в околотке", по единодушному мнению окрестных кумушек, сидела перед пылающим огнем во всем великолепии парадного облачения: на ней была гроденаплевая блуза и нить янтарных бус, волосы были уложены в замысловатый узел и скреплены лентой. Уютно попыхивая трубочкой, она надзирала за стряпней, ибо на очаге, упомянутом нами выше, стоял большой горшок, или, точнее говоря, котел, в котором, громко булькая, варилась говядина с хлебными ломтиками, а на вертелах, усердно поворачиваемых двумя мальчишками-учениками, стоявшими по обе стороны печи, жарились бараний бок, жирный гусь и пара диких уток - зрелище, более приятное для страждущего сердца и голодного желудка отчаявшегося мажордома, чем красавица хозяйка и ее развеселая матушка. Вид этого изобилия и соблазнительный запах так подействовали на Калеба, что он едва не лишился чувств. На мгновение он отвернулся, желая посмотреть, что творится в парадной половине дома, и взору его представилась картина, глубоко поразившая его сердце; большой круглый стол был накрыт на десять, а то и на все двенадцать человек и "убран", как любил выражаться Калеб, белоснежной скатертью; большие оловянные фляги и несколько серебряных кубков, вероятно содержавших в себе напиток, достойный их великолепного вида, чистые тарелки, ложки, вилки и ножи, отточенные, начищенные и готовые к употреблению, казалось были разложены здесь по какому-то особо торжественному случаю.
"Что из себя корчит этот неуч бочар! - подумал Калеб, с завистью любуясь праздничным столом. - Противно смотреть, как это холопское отродье набивает себе утробу. Не будь я Калеб Болдерстон, если часть этих превосходных яств сегодня же не отправится со мною в замок".
Задавшись этой целью, Калеб смело шагнул в кухню и любезно раскланялся с обеими хозяйками - старой и молодой. Замок "Волчья скала" был своего рода королевским двором для всего околотка, и Калеб - его первым министром; а давно уже замечено, то, если мужское население, платящее подати, нет-нет да и выражает свое недовольство придворными, прекрасный пол, несмотря ни на что, никогда не отказывает им в своей благосклонности, ибо от кого же, как не от них, наша слабая половина узнает последние придворные сплетни и наиновейшие моды. Поэтому обе женщины тотчас бросились обнимать Калеба, громко изъявляя свой восторг:
- Вы ли это, мистер Болдерстон? Какое счастье видеть вас! Садитесь, садитесь, сделайте милость! Хозяин будет вне себя от восхищения! Для него это такая радость! Ведь у нас сегодня крестины. Вы, вероятно, слышали об этом и, конечно, останетесь взглянуть на обряд. Мы зарезали барана, а один из наших работников ходил на охоту и подстрелил на болоте диких уток. Вы, кажется, всегда любили дичь?
- Что вы, что вы, хозяюшки, - замахал руками Калеб, - я зашел только поздравить вас, да заодно хотел сказать пару слов хозяину, но раз его нет дома… - И Калеб сделал движение, будто собрался уходить.
Нет, мы вас так не отпустим! - смеясь, воскликнула старшая хозяйка, крепко держа его за фалды - вольность, относившаяся ко времени их былого знакомства. - А вдруг это принесет малютке несчастье, если вы уйдете до крестин.
- Я очень тороплюсь, голубушка, - возразил дворецкий, однако, не слишком сопротивляясь, дозволил усадить себя за стол и, видя, что хозяйка дома поспешно ставит перед ним прибор, добавил:
- Нет, есть я решительно не могу, мы в замке прямо уже дышать не в силах, объедаясь с утра до ночи. Право, даже стыдно быть такими чревоугодниками, а всему виной английские пудинги, черт бы побрал этих англичан.
- Бог с ними, с вашими английскими пудингами, мистер Болдерстон, - сказала матушка Лайтбоди. - Отведайте-ка наших пудингов: вот ржаной, а вот овсяный. Какой вы больше любите?
- Оба хороши, голубушка, оба превосходны, уж куда лучше, да с меня довольно и запаха - я только что отобедал (у несчастного с самого утра не было во рту ни крошки!). Но, чтобы не обижать вас, хозяюшки, с вашего позволения, заверну их в салфетку да захвачу с собой, а за ужином обязательно съем.
Откровенно говоря, мне страх как надоели все эти пирожные и сладкие подливы, которыми потчует нас Мизи. Вы же знаете, Мэрион, деревенские лакомства всегда были мне больше по душе, и деревенские красавицы тоже, - прибавил он, смотря на молодую хозяйка. - Как похорошела после замужества! А ведь и раньше была первой красоткой в нашем приходе, да, пожалуй, и во всей окрестности. У доброй коровушки и телка хороша.
Женщины приняли комплименты каждая на свой счет и улыбнулись Калебу, потом они улыбнулись друг другу, а Калеб тем временем завернул пудинги в салфетку, которую специально принес на случай, словно фурьер-драгун, повсюду таскающий с собой фуражную сумку, в надежде наполнить ее чем приведется.
- А что нового у вас в замке? - спросила молодая хозяйка.
- Нового? Да уж такие новости, каких вы никогда и не слыхивали! Лорд-хранитель гостит у нас с дочерью; он прямо-таки готов навязать ее нашему милорду, если тот сам не захочет взять ее в жены. Ручаюсь, сэр Эштон не преминет отдать за нею все наши бывшие земли.
- Ах, боже мой! - в один голос воскликнули обе женщины и тотчас засыпали Калеба вопросами:
- А он захочет на ней жениться? А хороша она собой?
А какие у нее волосы? А что на ней надето - амазонка или платье с накидкой?
- Та-та-та! Да тут не меньше дня нужно, чтобы ответить на все ваши вопросы, а у меня нет и минуты свободной. Но где же хозяин?
- Он поехал за пастором, - сообщила миссис Гирдер, - за достопочтенным Питером Байдибентом из Мосхеда; бедняжка долгое время скрывался от преследований в горах и схватил там ревматизм.
- Вот как! Виг, да еще из тех, что прятались в горах! - с нескрываемым раздражением воскликнул Калеб. - Я помню время, Мэрион, когда вы и другие порядочные женщины обращались в подобных случаях к достопочтенному мистеру Кафкушену и его молитвеннику.
- Что правда, то правда, мистер Болдерстон, - согласилась миссис Лайтбоди. - Но как же быть?
Джин - жена своего мужа и должна во всем его слушаться. Она и псалмы поет и гребень выбирает по его сказке. На то он хозяин и глава дома. Так-то, мистер Болдерстон.
- И денежки, чего доброго, тоже у него хранятся? - спросил Калеб, которому мужское владычество в доме не сулило ничего хорошего.
- Все, до последнего пенни. Но, как видите, мистер Болдерстон, Гирдер наряжает ее как куколку, так что она не может на него пожаловаться. На чем выиграешь, а на чем и проиграешь.
- Ладно, ладно, Мэрион, - сказал Калеб, несколько павший духом, но отнюдь не сраженный. - Вы, мне помнится, вели себя с вашим мужем иначе; ну да у всякой пичужки свой голосок. Однако мне пора; я и зашел-то только для того, чтобы сказать Гирдеру, что умер Питер Панчен, бочар при королевских погребах в Лите. Пожалуй, если мой господин замолвит словечко за вашего мужа перед лордом-хранителем, это может принести Гилберту немалую пользу, но раз его нет дома…
- Ах, подождите его, - взмолилась молодая женщина, - я всегда говорила мужу, что вы желаете ему добра, но он такой обидчивый - слова нельзя сказать.
- Ну хорошо, подожду еще минутку.
- Значит, вы говорите, - начала молодая жена мистера Гирдера, - что мисс Эштон хорошенькая?
Она и должна быть хорошенькой, если собирается за нашего молодого лорда: он ведь такой красавчик и сидит на лошади как настоящий принц. Знаете, мистер Болдерстон, когда ему случается проезжать мимо нашего дома, он всегда смотрит в мое окно. Вот потому-то я не хуже всех других знаю, какой он из себя.
- Еще бы, дружочек! Мой господин всегда говорит, что у жены бочара самые черные глазки во всем околотке, а я ему отвечаю: "Вполне возможно, ваша милость, ведь они ей достались от ее матушки. Черные-пречерные, это уж мне по собственному опыту известно". А? Мэрион! Ха-ха-ха! Хорошее было времечко.
- Ах вы, старый проказник! - воскликнула Мэрион. - Разве так можно говорить при молодой женщине? Джин, мне кажется, ребенок плачет. Ну конечно, он опять схватил эту гадкую простуду.
Мать и бабка, натыкаясь друг на друга, бросились из кухни в темный угол дома, где находился юный виновник торжества.
Увидев, что поле боя очистилось, Калеб поднес к носу живительную понюшку - табак всегда придавал ему силы, помогая утвердиться в принятом решении.
"Не видать мне счастья на этом свете, - подумал он, - если Гирдер и Байдибент будут лакомиться этими вкусными утками".
Повернувшись к стоящим у очага мальчикам, Калеб сунул старшему из них, которому на вид было лет одиннадцать, два пенса и сказал:
- Вот тебе деньги, дружок, сбегай-ка к миссис Смолтраш и попроси ее насыпать мне в кисет табачку; она тебе даст за труды пряник, а я пока поверчу за тебя утку.
Не успел старший мальчик закрыть за собою дверь, как Калеб, окинув оставшегося поваренка суровым и пристальным взором, снял с огня вертел с дикими утками, за которыми взялся присматривать, и, нахлобучив шляпу, торжественно удалился с трофеем в руках. Он шел не останавливаясь и задержался только у харчевни, чтобы в нескольких словах передать через хозяйку мистеру Хейстону Бакло, что его никак нельзя будет устроить в замке на ночь.
Просьба Рэвенсвуда была и так слишком кратко изложена его дворецким, но в устах деревенской трактирщицы она прозвучала совсем уж грубо и оскорбительно: не только Бакло, а любой, даже спокойный и уравновешенный человек вышел бы из себя. Капитан Крайгенгельт, при единодушном одобрении всех присутствующих, предложил догнать старую лису (то есть Калеба), пока она еще не ушла в свою нору, и задать ей хорошую трепку. Но Локхард тоном, не терпящим возражений, объявил слугам сэра Эштона и лорда Битлбрейна, что малейшая обида, причиненная домочадцам молодого Рэвенсвуда, нанесет тягчайшее оскорбление лорду-хранителю. Сказав все это достаточно веско, чтобы отбить у слушателей охоту потешаться над стариком, он отправился в обратный путь, прихватив с собою двух слуг, нагруженных всей той снедью, какую ему удалось раздобыть, и в конце селения догнал Калеба.
Глава XIII
Принять ваш дар? - Да, я просил об этом,
Но хуже то, что, я уже украл,
И худшее, - что, растерялся я."Ум без гроша"
Лицо мальчика, единственного свидетеля нарушения Калебом всех законов собственности и гостеприимства, могло бы послужить прекрасным сюжетом для картины. Он остолбенел, словно воочию увидел один из тех призраков, о которых ему рассказывали в долгие зимние вечера; забыв о возложенной на него обязанности, он перестал поворачивать вертел и, в довершение всех бед, баранина пригорела и обуглилась. Увесистая пощечина вывела мальчика из оцепенения. Перед ним стояла миссис Лайтбоди, женщина тучная (хотя, надо полагать, другие качества соответствовали ее имени), к тому же мастерски владеющая искусством рукоприкладства, в чем ее покойный супруг, как говорят, имел возможность убедиться на собственном опыте.
- Недоносок ты паршивый! Почему у тебя сгорело жаркое, дармоед никчемный?
- Не знаю, - пролепетал мальчик.
- А куда делся этот негодяй Джайлс?
- Не знаю, - прорыдал несчастный.
- Где же мистер Болдерстон?.. О боже! Именем святых отцов и церковного суда, отвечай: где вертел с дичью?
Тут подоспела миссис Гирдер, и обе женщины принялись что было сил кричать на бедного мальчишку, оглушая его одна справа, другая слева, и довели до такого состояния, что он не мог уже вымолвить ни слова. Только с приходом второго мальчика истина мало-помалу начала проясняться.
- Ну, знаете ли, - произнесла миссис Лайтбоди, - кто бы мог подумать, что Калеб Болдерстон способен сыграть такую шутку со старой знакомой!
- Стыдно ему! - воскликнула супруга мистера Гирдера. - Что я теперь скажу мужу? Он же убьет меня!
- Что ты, что ты, глупенькая! - проговорила мать. - Беда, конечно, большая, но уж совсем не такая страшная, как ты говоришь. Убить тебя! Для этого ему придется начать с меня, а я и не с такими справлялась. У меня не очень-то разойдешься, а крика мы не боимся.
В эту минуту у ворот раздался конский топот, возвещавший о прибытии бочара с пастором. Спешившись, они прошли прямо в кухню, чтобы поскорее обогреться: после грозы стало очень холодно, а в лесу было сыро и грязно. Молодая женщина, зная, как велико очарование праздничного наряда, бросилась вперед, решив принять на себя первый удар, между тем как миссис Лайтбоди, подобно когорте ветеранов римского легиона, осталась в арьергарде, готовая в случае надобности поддержать дочь. Обе делали все возможное, чтобы отсрочить роковое открытие: старуха загородила собою печку, а дочь, наградив пастора и супруга нежнейшей улыбкой, принялась участливо их расспрашивать, то и дело выражая опасение, как бы они "не простыли".
- Простыли! - сердито передразнил ее Гирдер, не принадлежавший к числу мужей, которых жены держат под каблуком. - Простынешь тут, раз вы не пускаете нас к огню.
С этими словами бочар прорвался сквозь двойную линию заграждений; а так как он обладал чрезвычайно зорким глазом, когда дело шло о его собственности, то сразу же обнаружил отсутствие вертела с дичью.
- Черт возьми! - воскликнул он. - Где…
- Фи, как тебе не стыдно! - накинулись на него обе женщины. - При достопочтенном мистере Байдибенте!
- Виноват, - сказал бочар, - но…
- Произносить вслух имя врага рода человеческого, - сказал мистер Байдибент, - значит…
- Виноват, - повторил бочар.
- Значит, - продолжал преподобный отец, - подвергать себя искушениям, вынуждая его некоторым образом забыть тех несчастных, кои уже составляют предмет его попечений, и заняться тем, кто призывает имя его.
- Ладно, мистер Байдибент, будет, - взмолился бочар. - Ведь я уже признал свою вину, чего же еще? Но, с вашего позволения, я хочу спросить этих женщин, зачем они выложили на блюдо дичь, не дождавшись нашего приезда.
- Мы до нее не дотрагивались, Гилберт, - сказала Джин. - Несчастный случай…
- Какой там еще несчастный случай! - заорал Гилберт, бросая на нее гневный взгляд. - Утки-то, надеюсь, целы? А?
Джин, испытывавшая благоговейный страх перед мужем, не осмелилась отвечать ему, но ее мать немедленно бросилась ей на помощь.
- Я отдала их одному моему знакомому, - заявила она зятю, воинственно отведя локти в сторону, словно собираясь при малейшем возражении упереть руки в бока. - Ну и что?
От такой самоуверенности у Гирдера на мгновение отнялся язык.
- Вы отдали моих диких уток, лучшее украшение нашего обеда?! - завопил он. - Ах вы, старая ведьма! Хотел бы я знать, как его зовут, этого вашего знакомого!
- Достопочтенный мистер Калеб Болдерстон из замка "Волчья скала", - отвечала Мэрион, готовая тотчас ринуться в бой.
Когда Гирдер услышал, что его роскошные утки принесены в дар нашему другу Калебу, которого по причинам, уже известным читателю, он решительно недолюбливал, он пришел в неописуемую ярость; ни одно обстоятельство не могло бы сильнее разжечь его негодование. Он замахнулся на миссис Лайтбоди хлыстом, но та даже не шелохнулась; собравшись с силами, она бесстрашно подняла на обидчика железную поварешку, которой только что поливала маслом жаркое. Без сомнения, это оружие не уступало хлысту, а поднявшая его длань была поувесистее, нежели рука Гирдера, а потому он счел за наилучшее выместить свой гнев на жене, издававшей какие-то булькающие звуки, весьма похожие на жалобное всхлипывание, к которым пастор, поистине самый простодушный и добрейший из людей, отнесся с большим состраданием.
- А ты, безмозглая потаскушка, - заорал Гирдер, - ты спокойно смотрела, как мое добро отдают какому-то бездельнику, этому пьянице и распутнику, этой старой развалине, этому лакею, отдают за то, что он поверещал над ухом у глупой старой сплетницы да наврал ей с три короба чепухи. Сейчас я с тобой…
Но тут за нее вступился пастор, пытаясь удержать бочара не только словом, но и делом; между тем миссис Лайтбоди, загородив собою дочь, воинственно размахивала поварешкой.
- Значит, нельзя уж поучить собственную жену?! - возмутился бочар.
- Свою жену, Гирдер, можешь учить сколько тебе угодно, - заявила миссис Лайтбоди, - но мою дочь ты не тронешь и пальцем: в этом уж можешь не сомневаться.
- Стыдитесь, мистер Гирдер, - увещевал пастор. - Не ожидал я от вас такого недостойного поведения! Как! Предаться греховной страсти: с таким гневом ополчиться на самое близкое и дорогое вам существо! И это в тот час, когда вы готовитесь исполнить священнейший долг христианина - долг отца.
И за что? За пустое и презренное земное благо.
- Презренное! Пустое! - вскричал Гирдер. - Да я отроду не видывал такого жирного гуся! А таких прекрасных уток во всем свете не сыскать!
- Положим, что так, сосед, - возразил пастор. - Но взгляните: разве мало превосходных яств еще осталось в вашем доме? Я помню время, когда одна такая лепешка, которых, как я вижу, имеется у вас в избытке, показалась бы лучшим лакомством тем несчастным, что во имя святой веры умирали с голоду в горах, в болотах и вырытых в земле пещерах, где они скрывались от гонений.