Рэвенсвуду слишком хорошо был известен образ действий и склад речи старого мажордома, чтобы положиться на эти заверения. Он знал, что Калеб любил поступать по примеру испанских генералов, которые, считая несовместимым со своим достоинством и честью Испании признаться в недостатке людей и боеприпасов, постоянно докладывали главнокомандующему принцу Оранскому, что их полки полностью укомплектованы и снабжены всем необходимым; результаты обмана сказались в день битвы. Ввиду этого Рэвенсвуд счел необходимым предупредить маркиза, что многообещающие заверения Калеба ни в коей мере не могут служить порукой за приличный прием.
- Вы несправедливы к себе, Рэвенсвуд, - сказал маркиз. - Или, быть может, вы хотите сделать мне приятный сюрприз? Из окна кареты я вижу яркий свет в том направлении, где, если мне не изменяет память, стоит ваш замок, и по великолепному освещению старой башни догадываюсь, какой великолепный прием нас ожидает. Помню, лет двадцать назад, когда ваш отец пригласил меня сюда на соколиную охоту, он тоже решил подшутить надо мной, что, однако, не помешало нам чудесно провести время в "Волчьей скале", не хуже, чем в любом из моих поместий.
- Боюсь, милорд, вам придется убедиться на собственном опыте, как ограничены средства нынешнего владельца некогда гостеприимного замка, - хотя излишне говорить, что он, так же как его предки, желал бы достойно принять вас. Однако я сам не знаю, чем объяснить зарево над "Волчьей скалой". В башне очень мало окон, к тому же они узкие, и часть их, расположенная в нижнем этаже, скрыта крепостной стеной. Даже праздничное освещение не может дать такого яркого света.
Однако разгадка не заставила себя долго ждать.
Не прошло и минуты, как кортеж остановился, и у двери кареты раздался голос Калеба Болдерстона, дрожащий от страха и отчаяния:
- Остановитесь, джентльмены! Остановитесь! Ни шагу дальше! Сворачивайте скорее направо! В замке пожар! Все в огне: кабинеты и залы, богатая отделка фасада и внутренних покоев, вся наша утварь, картины, шпалеры, ручные вышивки, гардины и другие украшения. Все пылает, словно бочка смолы, словно сухая солома. Сворачивайте направо, джентльмены!
Умоляю вас - у Эппи Смолтраш найдется для вас приют и пища. О, горе мне! О, горе мне! Зачем я дожил до этой ночи!
Услышав об этом новом неожиданном бедствии, Рэвенсвуд остолбенел, но уже в следующее мгновение выскочил из экипажа и, наскоро простившись с маркизом, бросился вперед, к охваченному пламенем замку: огромный столб поднимался над башней, и его отражение далеко мерцало в волнах океана.
- Возьмите коня! - крикнул ему вдогонку маркиз, неприятно пораженный этим новым несчастьем, свалившимся на голову его протеже. - Где мой иноходец? Что вы стали? Вперед, в замок, - прибавил он, обращаясь к слугам. - Спасайте, что можно! Выносите мебель! Тушите пожар! Вперед! Вы трусы!!
Вперед!
Слуги засуетились и, приказав Калебу указать дорогу, пришпорили коней. Но верный мажордом не торопился исполнить приказание; перекрывая шум, он закричал громким голосом:
- Остановитесь! Ни с места, джентльмены! Осадите коней, ради всего святого. Пусть пропадает наше богатство! Пощадите человеческие жизни! В погребах старой башни хранятся тридцать бочек пороха, доставленные сюда из Дюнкерка при покойном лорде.
Огонь еще не проник туда, но он уже близко. Ради бога, поезжайте направо! Только направо! По эту сторону горы мы будем укрыты от погибели, потому что, если на нас посыплются камни "Волчьей скалы", ни один лекарь не сумеет спасти пострадавших.
Нетрудно понять, что после такого разъяснения маркиз и его слуги поспешили свернуть на указанную Калебом дорогу, увлекая за собой и Рэвенсвуда, хотя тот сопротивлялся, ничего не понимая из рассказанной дворецким истории.
- Порох! - воскликнул он, схватив за полу старого слугу, тщетно пытавшегося ускользнуть от него, - какой порох! Не понимаю, откуда в замке порох и почему мне об этом ничего не известно.
- Зато я понимаю, - шепнул ему маркиз. - Я все понимаю. Ради бога, не спрашивайте больше ни о чем.
- Ну да, ну да, - подхватил Калеб, который, освободившись из рук своего господина, приводил в порядок платье. - Ваша милость не откажется поверить свидетельству их светлости. Их светлость не забыли, что в год, когда умер так называемый король Уилли…
- Тс! Молчите, уважаемый, - перебил его маркиз. - Я сам дам необходимые объяснения вашему господину.
- Но почему жители Волчьей Надежды не помогли затушить пожар в самом начале? - спросил Рэвенсвуд.
- О, они, бездельники, прибежали чуть ли не всей деревней! Но я не осмелился впустить их в замок, где столько серебра и других драгоценностей.
- К черту! Бессовестный лгун, - заорал Рэвенсвуд, не помня себя от гнева, - там нет и унции…
- К тому же, - продолжал Калеб, дерзко возвышая голос, чтобы заглушить слова своего хозяина, - огонь распространился очень быстро: загорелись гобелены и резная дубовая панель в парадном зале.
А как только эти трусы услыхали о порохе, они бросились прочь, точно крысы с тонущего корабля.
- Прошу вас, Рэвенсвуд, - снова вмешался маркиз, - не расспрашивайте его ни о чем.
- Одно только слово, милорд. Что с Мизи?
- Мизи? - переспросил Калеб. - Мне некогда было думать о какой-то Мизи. Она осталась в замке и, надо думать, ждет своей горькой участи.
- Клянусь богом, я ничего не понимаю, - воскликнул Рэвенсвуд. - Как! В замке гибнет старая преданная служанка! Не удерживайте меня, милорд!
Я должен поехать в замок и убедиться воочию, так ли велика опасность, как утверждает этот болван.
- Что вы! Что вы! - закричал Калеб. - Клянусь вам, Мизи жива и невредима. Я сам вывел ее из замка. Неужели я мог забыть старую женщину, с которой мы столько лет служили одним господам.
- Но минуту назад вы говорили совсем другое!
- Разве? - удивился Калеб. - Я, наверно, бредил: в такую ужасную ночь не мудрено потерять рассудок.
Уверяю вас, Мизи - невредима. В замке не осталось ни одной живой души. И слава богу, иначе все взлетели бы на воздух.
Лишь после многократных клятвенных заверений Калеба, Рэвенсвуд, преодолев в себе страстное желание присутствовать при страшном взрыве, которому суждено было развеять в прах последнюю цитадель его древнего рода, перестал рваться к замку и позволил увлечь себя в селение Волчья Надежда, где не только в харчевне тетушки Смолтраш, но и в доме нашего доброго знакомого, бочара, высоких гостей ожидало богатое угощение - обстоятельство, требующее от нас некоторых дополнительных объяснений.
В свое время мы забыли упомянуть о том, что Локхард, разузнав, каким образом Калеб добыл припасы для обеда, которым потчевал лорда-хранителя, доложил об этом своему господину. Сэр Уильям от души посмеялся проделкам старого дворецкого и, желая доставить удовольствие Рэвенсвуду, рекомендовал Гирдера из Волчьей Надежды на должность королевского бочара, что должно было окончательно примирить его с утратой жаркого из дикой утки. Назначение Гирдера явилось приятным сюрпризом для Калеба. Спустя несколько дней после отъезда Рэвенсвуда старику понадобилось спуститься в рыбачье селение по неотложному делу. И вот как раз когда он неслышно, словно привидение, крался мимо дома бочара, опасаясь, как бы его не окликнули и не спросили о результатах обещанного ходатайства или, чего хуже, не стали бы поносить за то, что водил хозяев за нос, прельщая несбыточными надеждами, Калеб вдруг, трепеща от страха, услышал свое имя, произнесенное одновременно дискантом, альтом и басом.
- Мистер Калеб! Мистер Калеб! Мистер Калеб Болдерстон! - взывали к нему миссис Гирдер, ее почтенная матушка и сам бочар. - Неужели вы пройдете мимо нашего дома и не зайдете к нам промочить горло: ведь мы так вам обязаны.
Калеб не знал, принимать ли ему это приглашение за чистую монету или за насмешку. Предполагая наихудшее, он притворился, что ничего не слышит, и продолжал свой путь, низко надвинув на лоб старую шляпу и опустив глаза долу, словно ему вдруг непременно понадобилось пересчитать булыжники на мостовой. Однако внезапно он обнаружил, что попал в положение величественного торгового судна, которое в узком Гибралтарском проливе окружили три алжирских галиота (да простят мне благосклонные читательницы это морское сравнение).
- Не бегите от нас, мистер Болдерстон, - прощебетала миссис Гирдер.
- Кто бы мог ожидать этого от старого доброго друга, - поддержала ее мать.
- Отказаться от благодарности! - присовокупил бочар. - И это от моей-то: ведь я не часто бываю тороват. Уж не обиделись ли вы на меня, мистер Болдерстон? Или нашелся негодяй, у которого повернулся язык сказать, что я не благодарен вам за место королевского бочара! Погодите, я с ним разделаюсь.
- Видите ли, дорогие мои, хорошие мои друзья… - неуверенно начал Болдерстон, еще не зная, как в действительности обстоит дело. - Стоит ли разводить церемонии? Каждый старается услужить друзьям чем может; иногда это удается, а иногда нет.
Я бы предпочел никогда не слыхать этих изъявлений благодарности. Терпеть их не могу.
- Ну, если бы вы только желали услужить мне, то не было бы вам никаких благодарностей. От меня, уж во всяком случае, - откровенно признался бочар, - уж я бы вам припомнил и гуся, и уток, и канарское, для полного счета. Доброе желание - все равно что рассохшаяся бочка, куда не нальешь вина, а вот доброе дело - это славный бочоночек, крепко сбитый, ладный да складный, в котором можно хранить вино хоть для самого короля.
- Да разве вы не слыхали о грамоте, где черным по белому написано, что наш Гирдер назначен королевским бочаром? - сказала теща. - А ведь каждый, кто хоть раз пробовал набить обруч на бочку, просился на это место.
- Это я-то не слыхал?! - воскликнул Калеб, который уловил наконец, куда дует ветер. - Я не слыхал? - повторил он, мгновенно преображаясь; шаркающая, крадущаяся, будто вороватая, походка сменилась уверенной величественной поступью; шляпа взлетела на затылок, и из-под нее, словно солнце из-за тучи, появилось чело, сияющее всей гордостью, на какую только способна аристократия.
- Ну, конечно, слыхал! Мистер Болдерстон, да не слыхал! - произнесла миссис Гирдер.
- Конечно! Конечно! Кому же и слыхать об этом, как не мне?! - заявил Калеб. - А потому я вас сейчас расцелую, хозяюшка. А вам, бочар, пожелаю успеха на новом поприще. Действуйте смело: теперь вы знаете, кто ваши друзья; вам известно, что они уже сделали и что еще могут сделать для вас. Да я нарочно притворился, будто ни о чем не догадываюсь.
Хотелось узнать, из какого вы теста. Ну, ничего, вы выдержали пробу.
Калеб с истинно королевским достоинством расцеловал обеих женщин и в знак покровительства милостиво коснулся твердой, как железо, ладони бочара.
Затем, располагая исчерпывающими и вполне удовлетворяющими его сведениями, Калеб, само собой разумеется, без колебаний принял приглашение на торжественный обед, на который, кроме него, были званы не только все именитые люди Волчьей Надежды, но даже исконный враг мистера Болдерстона - стряпчий Дингуолл. Старый дворецкий, конечно, был самым желанным и самым почетным гостем на пиру; он так убедительно рассказывал честной компании, как вертит своим господином, а его господин - лордом-хранителем, а лорд-хранитель - Тайным советом, а совет - королем, что, расходясь (а это случилось, кажется, не ранее первых петухов), гости бочара уже мнили себя вознесенными на виднейшие должности в государстве благодаря усилиям их друга и покровителя, мистера Калеба Болдерстона. За один этот вечер хитрый старик сумел не только возвратить себе былое влияние, которым пользовался как доверенное лицо могущественных баронов Рэвенсвудов, но еще более возвысился в глазах жителей Волчьей Надежды. Даже сам стряпчий - такова уж непреодолимая жажда почестей - не мог устоять перед соблазном и, улучив удобную минуту, отвел Калеба в дальний угол, чтобы поведать, конечно с должным прискорбием, о тяжком недуге секретаря шерифа.
- Отличнейший человек, неоценимый человек…
Но уж очень тучен. Все мы только бренные существа… Сегодня мы здесь, а завтра нас уже нет… Когда бедняга отдаст богу душу, надо же будет заменить его кем-нибудь… И, если бы вы посодействовали мне в получении этого местечка, я бы не постоял за благодарностью. Скажем, пара перчаток, туго набитых стерлингами, а? Знаете, друг мой, надо и о себе позаботиться… И потом, мы нашли бы способ полюбовно кончить спор между этими мужланами из Волчьей Надежды и мастером Рэвенсвудом, то есть я хотел сказать, лордом Рэвенсвудом, да сохранит его господь.
В ответ Калеб только улыбнулся и, дружески пожав стряпчему руку, тотчас поспешил удалиться, остерегаясь связывать себя какими-либо обещаниями.
- Сохрани меня боже! Ну и дурни! - воскликнул Калеб, очутившись на улице и получив наконец возможность дать волю распиравшему его торжеству. - Право, чайки и олуши, летающие над Басом, и те в сто раз умнее. Да будь я сам правительственный комиссар, и то, кажется, они не могли бы больше юлить передо мной. Надо сознаться, я тоже перед ними юлил. Но стряпчий-то, стряпчий! Ха-ха-ха! Оххо-хо! Да, помилуй бог, надо же мне было дожить до седых волос, чтобы провести этого крючка. Секретарь шерифа! Очень хорошо! У меня с этим молодчиком старые счеты, и теперь он мне заплатит сполна.
Уж я заставлю его поклянчить и покланяться, будто и в самом деле от меня зависит, дать ему место или нет.
А ведь на это нет никакой надежды. Разве что мой господин наберется ума-разума и поймет, как надо жить на этом свете. Но он этого никогда не поймет.
Глава XXVI
Почему ту вершину окутало пламя
И во мраке взвиваются искры снопами?
Тот огонь, что небесную тьму озарил,
Он твое родовое гнездо разорил.Кэмбел
Обстоятельства, описанные в конце предыдущей главы, объясняют, почему маркиз Э*** и мастер Рэвенсвуд встретили такой радушный прием в Волчьей Надежде. Едва Калеб объявил о пожаре башни, как все селение поднялось на ноги и готово было бежать на помощь. Но старый слуга тотчас охладил рвение верных вассалов, сообщив, что в подвале замка хранится порох; тогда их усердие приняло другое направление. Никогда еще в Волчьей Надежде не резали такого множества каплунов, жирных гусей и прочей домашней птицы; никогда еще не варили столько копченых окороков; никогда не пекли столько сладких пирогов, молочных оладий, овсяных лепешек, коврижек, крендельков и прочих лакомств, почти неизвестных нынешнему поколению; никогда не откупоривали столько бочонков эля и бутылок старого вина. Простой народ настежь распахнул двери перед слугами маркиза - этими предвестниками потока благодеяний, который отныне, минуя все другие города и веси Шотландии, ливнем хлынет на селение Волчья Надежда, близ Ламмермура. Пастор, помышлявший, как говорили, о месте викария соседнего прихода, человека весьма болезненного, потребовал, чтобы именитые гости остановились у него; но Калеб предоставил эту честь бочару, его жене и теще, которые буквально прыгали от радости, узнав об оказанном им предпочтении.
Не переставая низко приседать и кланяться, осчастливленные хозяева повели знатных гостей к себе в дом, где все уже было готово к их приему, устроенному со всей роскошью, на какую только были способны эти простые люди; теща, служившая в молодости в замке Рэвенсвуд, имела, как она утверждала, достаточное представление о том, что требуется для их милостей, и, насколько позволяли обстоятельства, распорядилась всем наилучшим образом. Дом бочара был так просторен, что каждому из путешественников отвели отдельную комнату, куда их тотчас же и с должными церемониями проводили отдохнуть с дороги; в столовой тем временем заканчивались приготовления к роскошному ужину.
Оставшись один, Рэвенсвуд, побуждаемый тысячью различных чувств, покинул дом и, выбравшись за околицу, стал поспешно взбираться на вершину возвышавшегося за Волчьей Надеждой холма, откуда открывался вид на башню. Он хотел увидеть собственными глазами, как рухнет дом его предков. Несколько деревенских мальчишек, налюбовавшись запряженной шестерней каретой и пышной свитой маркиза, теперь из любопытства отправились посмотреть, как взорвется "Волчья скала", и Рэвенсвуд слышал, как они кричали друг другу:
- Скорее, скорее! Сейчас старая башня взлетит на воздух! Сейчас она рассыплется, как кожура печеного лука!
"И это - дети вассалов моего отца, - с возмущением подумал Рэвенсвуд, - дети людей, которые как по закону, так и из чувства благодарности обязаны следовать за нами в бой, в огонь и в воду. Гибель замка их ленных владельцев - всего лишь забавное зрелище для них".
В это мгновение он почувствовал, что кто-то дергает его за плащ.
- Что тебе надо, собака? - раздраженно крикнул Рэвенсвуд, давая волю накипевшей злости и горечи.
- Да, я собака, к тому же старая собака, - ответил Калеб, ибо это был он. - Чего мне ждать, кроме брани и побоев? Но теперь мне все равно: я уж слишком старая собака, чтобы выучиться новым штукам или искать себе нового хозяина.
Между тем, достигнув вершины холма, Рэвенсвуд увидел замок. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что пожар уже совсем угас - и только края медленно плывущих над башней облаков были красноватого цвета, словно в них отражалось потухающее пламя.
- Башня цела! - воскликнул Рэвенсвуд. - Неужели она не взорвалась? Если в погребах хранилась хотя бы четверть того количества пороха, о котором вы говорили, взрыв был бы слышен за двадцать миль.
- Все может быть, - сдержанно ответил Калеб. - Значит, огонь не дошел до погребов?
- Все может быть, - сказал Калеб тем же невозмутимым тоном.
- Послушайте, Калеб, - воскликнул Рэвенсвуд, - я теряю всякое терпение! Я сам пойду в замок и взгляну, что там делается.
- Ваша милость не пойдет туда, - решительно заявил Калеб.
- Не пойду? - вспылил Рэвенсвуд. - Кто же осмелится мне помешать?
- Я, - еще решительнее сказал Калеб.
- Вы, Болдерстон? - крикнул Рэвенсвуд. - Вы, кажется, совсем уж забылись!
- Нет, ваша милость. Выслушайте меня спокойно, и вы узнаете все, как если бы сами побывали в замке.
Только не гневайтесь и не выдайте себя перед этими ребятишками или, чего хуже, перед маркизом, когда сойдете вниз.
- Говорите же, болван! Не смейте ничего скрывать от меня. Я должен знать все: и хорошее и дурное.
- Ничего хорошего и ничего дурного. Старая башня цела и невредима и так же пуста, как в тот день, когда вы ее оставили.
- Как, а пожар…
- Никакого пожара не было. Разве что сгорело немного торфа, да, возможно, просыпались искры из трубки старой Мизи.
- А пламя? Яркий огненный столб, который был виден за добрых десять миль?
- Пламя? Есть такая старинная пословица: