Воины в последнем прощальном приветствии подбросили копья, женщины и дети закричали пожелания счастливого пути. И тогда Андрей увидел Айвику. Молчаливая и неподвижная, она стояла отдельно от толпы и печально смотрела на уходящих. Андрей вскинул ружье и помахал ей. Девушка тоже подняла руку, сделала неуверенный, слабый жест и смешалась с женщинами.
Горечь разлуки обожгла сердце Андрея. Оно было полно нежности и жалости. Встретятся ли они снова? Андрей тряхнул головой и, давая выход настроению, пронзительно свистнул. Упряжка ответила взволнованным лаем.
Они шли чуть волнистыми равнинами. Идти было легко. Тобогганы не хуже, чем по снегу, мчались по густым пружинистым мхам, синим, темно-красным, фиолетовым. Громовая Стрела шел впереди, "тянул след". За его легкой спорой побежкой собаки поспевали только рысью, нередко переходя и на галоп. Тобогганы неслись так, что вылетали из-под них брызги и струи ржавой воды. На стоянках индеец молчал, изредка роняя скупые, только необходимые слова. Андрей снова удивлялся, зачем сахем послал вместе с ним на опасное, требующее осторожности дело этого угрюмого, надменно-презрительного и явно недоброжелательного человека!
И сейчас, поздним вечером, они молча сидели у костра. Андрей разогревал на костре оленьи кости и, разломав их ножом, высасывал нежный, тающий во рту костный мозг. Громовая Стрела осматривал промокшие за день, исходившие возле костра паром мокасины. Мокасины были изношены до последней степени. Он швырнул их в костер и вытащил из походного мешка новые, из белой оленьей шкуры. Надевая их, он пробормотал довольно:
- Лягу спать с теплыми ногами. Айвика любит своего брата.
Андрей весело прищурил глаз. Точно такие же мокасины он нашел в своей палатке накануне отъезда. Теперь он будет знать, кто их подбросил ему. Русский развязал мешок, достал мокасины и надел их.
- Ха! - изумленно вскрикнул Громовая Стрела. Трубка выпала из его губ. Он поднял ее, поднес было ко рту, но плюнул зло в костер и отшвырнул трубку.
Андрей, лежа на меховом одеяле, печально смотрел в звездное небо. Айвика, милая краснокожая девочка! И с тобой разделила меня эта черная ночь!
Лежавшие вокруг костра собаки вздыхали во сне и по временам поднимали головы, прислушиваясь к чему-то в тишине ночи. Но вот поднялся Молчан и сел, сторожко поставив уши. Нос его начал морщиться.
- В чем дело, Молчан? - спросил Андрей собаку. - Зверя чуешь?
Тотчас откликнулся Громовая Стрела:
- В ту сторону дым от костра. Зверь не пойдет с этой стороны.
- Люди? - Андрей сел на одеяле.
Индеец молчал. Отвернувшись от костра, он напряженно глядел в ночную тьму. Затем послышалось его неясное бормотание, похожее на квохтанье курицы. Так индейцы выражают удивление.
- Что ты видишь, Громовая Стрела? - встревожился Андрей.
- Айвика, - ответил спокойно индеец, снова поворачиваясь к костру…
Андрей вскочил, хотел бежать от костра, но услышал, как где-то близко затрещал промерзший за ночь мох. Собаки тоже вскочили, но сразу успокоились и сели, сонно зевая.
Айвика остановилась в свете костра, но не подошла к нему. Черные длинные волосы висели космами из-под мехового капора парки. Нос заострился, щеки впали, резко обозначились скулы.
- Я пришла, - несмело сказала она.
Ей не ответили. Андрей не имел права заговорить с девушкой, когда молчит ее брат. Он смотрел на осунувшееся, как в тяжелой болезни, лицо Айвики и морщился от жалости: "Боже ты мой! Мы, два здоровенных мужика, то шли, то ехали, а этот ребенок пять дней бежал по нашему следу!"
Не дождавшись ответа и, видимо, не удивившись этому, Айвика снова заговорила:
- Я вышла из стойбища, когда не стало слышно лая ваших собак. Я сразу побежала. А вы бежали, как ветер. Мне было трудно…
Громовая Стрела по-прежнему равнодушно смотрел в костер, как будто здесь не было сестры. А она, качаясь на онемевших от безмерной усталости ногах, продолжала рассказывать ровным спокойным голосом, как после первого же ночлега за нею пошли волки. Целый выводок. Два матерых, три молодых длинноногих переярка и пяток прибылых, почти щенят. Днем звери бежали по сторонам, а с темнотой начинали подкрадываться со спины. Она знала, что волки, бросаясь на человека, хватают сзади за ноги, вцепляясь в сухожилия Она то и дело оборачивалась, отпугивая волков. А ночью, едва она ложилась, звери начинали окружать ее. Костра она не зажигала, боясь, что брат заметит огонь и вернет ее в стойбище. Ей оставалось только молиться волкам, тотему ее рода. Она садилась на корточки и кричала в ночную тьму:
- О, мои серые братья волки! О, мудрые охотники! Не трогайте меня, дочь Великого Волка! Я ваша сестра!
А прокричав молитву, она бросала в жертву братьям свои украшения, - то костяные серьги, то ожерелье из раковины или деревянные браслеты. Волки шарахались во тьму, конечно, подбирать ее жертвы.
Громовая Стрела, не отрывая взгляда от костра, иронически скривился. Видимо, он не слишком верил в миролюбие серых братьев.
Но украшения вскоре кончились, а одни молитвы уже не помогали. Серые братья все теснее смыкались по ночам вокруг Айвики. Тогда она стала устраивать ночевку поближе к костру брата и касяка. А спала она все эти дни очень мало. Последние две ночи совсем не спала. Она знала, что если заснет, то больше не проснется. Но сегодня у нее не было сил бороться со сном. Она заснула на ходу и не помнит, как упала на землю. Проснулась она, почувствовав на лице жаркое звериное дыхание.
- Я открыла глаза. Братья сидели вокруг меня. Я вскочила, они отбежали. Недалеко отбежали. А ваш костер горел, как низкая звезда. Я побежала к вам. Я бежала и кричала…
Громовая Стрела посмотрел на сестру через костер.
- Я слышал. Я думал, заяц кричит в зубах лисицы.
- Волки бежали рядом со мной, - закрыв глаза и опустив голову, как в забытье, говорила Айвика. - Один забежал вперед и прыгнул на меня. Это был неопытный охотник, переярок. Матерые нападают сзади. Его зубы щелкнули около моей щеки.
А я уже вытащила пеколку. Гуп!.. Уах!.. Я распорола ему шкуру на боку. Он завизжал, завертелся. Я побежала еще быстрее. Вот я здесь. А братья очень злы. Слышите?
С равнины доносился злобный и тоскливый вой, волнуя собак у костра.
- Я хочу спать, - прошептала Айвика и качнулась, падая. Андрей успел подхватить девушку на руки.
- Громовая Стрела, иди на мое одеяло! На твоем будет спать Айвика! - крикнул он индейцу.
Громовая Стрела не шевельнулся.
- Айвика не будет спать на моем одеяле. Айвика пойдет обратно в стойбище.
- О, брат мой, Громовая Стрела, - жалобно прошептала девушка, открыв глаза.
- Кто сказал тебе: иди по следу брата и касяка? Я сказал? Сахем сказал?
Когда мужчина говорит с женщиной "громким голосом", она должна безмолвствовать. Айвика села, в знак смирения, на землю, уткнув голову в колени и низко опустив капюшон парки.
- Клянусь сердцем Волка, ты пойдешь обратно, в стойбище! Я буду бить тебя палкой, как собаку, и ты пойдешь!
- Я не пойду обратно в стойбище, - донеслось тихо из-под капюшона.
- Тогда я убью тебя и брошу твое тело серым братьям! - крикнул Громовая Стрела, схватив лежавший на одеяле нож.
Андрей молча подошел к Айвике и встал, загородив ее от брата.
Косые рысьи брови Громовой Стрелы соединились на переносье Индеец попробовал пальцем лезвие ножа, встал и пошел на русского.
- Опять ты, анкау, грозишь мне ножом? Я могу рассердиться! - глухо сказал Андрей. Синие глаза его потемнели, стали черными.
С головы Айвики слетел капюшон. Она вскочила и, обойдя русского, встала перед братом. Андрею показалось, что она улыбается.
- Брат мой, ты забыл, что началась осенняя охота Сахем повел народ на ту сторону Юны, в леса. Скажи мне, где наше стойбище, и я пойду туда. Где оно, брат мои?
- Ха! - смущенно сказал Громовая Стрела. Он медленно вернулся к костру, сел на одеяло и хлопнул ладонью по меху.
- Садись, Айвика! Ты хочешь есть?
…А утром Летящая Зорянка уже хлопотала у костра, приготавливая завтрак мужчинам Выбрав минуту, когда Громовая Стрела отошел к собакам, Андрей шепнул девушке, лукаво улыбаясь:
- Зачем Летящая Зорянка идет в стойбище касяков? Чтобы купить стекло, которое показывает лицо человека?
Айвика быстро приложила руку к его губам, опасливо оглянувшись на брата, и шепнула, опуская длинные жесткие ресницы на глаза:
- Летящая Зорянка идет в Ситку, чтобы смотреть на девушек касяков. Красивее они ттынехских девушек? Мне надо это знать!
Андрей отошел улыбаясь. И весь этот день он чему-то тихо улыбался.
На одиннадцатый день пути равнины кончились, и они вошли в сырой, пахнущий тленью полумрак аляскинских лесов.
Вершины деревьев висели сплошным сводом. Неба не было. В зелено-черной стене переплетенных ветвей, стволов, лиан, мхов, огромных папоротников Андрей и Громовая Стрела целыми днями прорубали просеку, Айвика вела по ней три упряжки.
К концу дня Андрей сваливался у костра, буквально не чувствуя ни рук ни ног. Но сердце его радостно билось. За лесом русские селения, родные липа, родная речь! И долгожданные книги, журналы, газеты! Как долго он был лишен всего этого! Что делается на белом свете, что делается в России, в Петербурге?
Андрей с мучительным нетерпением ждал конца лесов, и все же для него было неожиданностью, когда они вышли на опушку.
Вдали мерно и мощно дышала зеленая грудь океана. Оттуда дул резкий ветер, сизая плотная туча закрывала солнце. Было пусто, холодно, неуютно. А Андрею хотелось петь, плясать, хотелось бежать навстречу разгулявшейся океанской волне.
Первый же холм закрыл океан, но теперь Андрей увидел дым. Не опасливый бледный дым костров зверобоев, а густой важный дым из трубы русской избы И сразу же на него пахнуло ароматом подового хлеба. Пахло скорее океанским ветром, солью и рыбой, а он ясно слышал запах теплого хлеба, только что испеченного на поду русской печи Больше года не ел он хлеба! А потом им встретилась валявшаяся ситцевая тряпка, потом летевший по ветру, напугавший собак, скомканный лист бумаги, а потом, смеясь от радости, Андрей смотрел на аккуратную поленницу заблаговременно заготовленных на зиму дров.
Зверобой вернулся из диких пустынь в края цивилизованные, в мир образованности!
С последнего на их пути холма им открылся Береговой редут: ров, земляной вал и частокол из толстых, почерневших от океанских ветров сосновых бревен, с амбразурами для стрелков и двумя шатровыми башнями пушечного боя. Внутри частокола стояли: пятистенная изба начальника редута, приземистая казарма зверобоев и зверовщиков, амбар для пушнины, пороховой погреб, провиантский магазин, сарай для собак и большая артельная баня. Андрей поежился счастливо, глядя на баню. Снаружи к частоколу прижалась маленькая часовенка, а около нее десяток покосившихся крестов: могилы зверобоев и зверовщиков, умерших от цинги, ран и лютой простуды. Была здесь и могила англичанки Джейн, жены начальника редута, капитана Сукачева. Над редутом, на высоком флагштоке, плескался на ветру яркий на фоне зеленого океана, красно-сине-белый русский флаг. Сердце Андрея сжалось. Неужели правду говорили ттынехи, и скоро на этом флагштоке будет развеваться другой флаг, чужой!
На крыльцо жилой избы вышел кто-то, высокий и тонкий. Андрей узнал донкихотскую фигуру Македона Ивановича Сукачева начальника редута. Прикрыв глаза ладонью от сверкнувшего из туч солнца, капитан глядел на людей, стоявших на холме.
Андрей вытянул руки и побежал с холма вниз, к редуту, радостно и счастливо смеясь.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛОЖНОЕ СОЛНЦЕ
БЕРЕГОВОЙ РЕДУТ
- Андрей Федорович, ангелуша, вот радость-то! Явился, наконец! Компания, поди, вычеркнула вас из реестра, а я, честное слово офицера, хотел уже отца Нарцисса просить панихиду по вас служить!
Македон Иванович, сбежавший с крыльца навстречу Андрею, в одной нижней рубахе, в ночных туфлях и подтяжках, не замечал резкого ветра с океана. Радость грела его.
- Я вас, как всегда, в начале весны ждал, а вы эвон как припозднились. И целых две нарты промысла приволокли? Ну, молодец! Где это вы пропадали?
- У индейцев застрял.
- У поморцев?
- У дальновских, кочуев.
- У кочуев? Этак вы, ангеленок, и к "бешеным" в лапы попадетесь.
- У них и был, - улыбнулся Андрей.
- Эва! - притих удивленно капитан. - Смел, смел, ничего не скажешь. То-то я смотрю, у вас не нарты, а тобогганы индейские. А все же с кочуями осторожнее надо бы. Они, что чечены бритолобые, может быть, помилуют, а может, и секим-башка! А в яму да колодки на ноги, - это обязательно.
- У индейцев другое правило: не колодки, а веревку из вязового лыка на шею. Знак раба.
- Хрен редьки не слаще. И не надейтесь, что вас какая-нибудь дева молодая из плена освободит, как это господин Лермонтов в своем "Кавказском пленнике" изобразил!
Македон Иванович встал в театральную позу и загрохотал фруктовым басом:
Вдруг видит он перед собою:
С улыбкой жалости немой
Стоит черкешенка младая!
Дает заботливой рукой
Хлеб и кумыс прохладный свой,
Пред ним колени преклоняя…
Увлекшийся капитан, может быть, и дальше читал бы лермонтовскую поэму, но увидел сидевших на тобогганах индейцев, и седые брови его удивленно поднялись.
- Погодите-ка! А эти парень и девка кто такие?
- "Бешеные", юна-ттынехи.
- Вот завязал узелок! А девка с какой стати в вашей компании? Нашлась, значит, и у вас черкешенка младая? Невесту, что ли, с индейского стойбища привели? Идет, значит, Федора за Егора?
- Нет, Македон Иванович, вы ошиблись, - смущенно улыбнулся Андрей.
- Ошибся ли? Знаем вас, гусаров! А ну-ка, ангелуша, спойте "Голубых гусаров"! Давно не слышал.
Веселое, озорное поднялось в Андрее, и, подбоченясь по-гусарски, он запел:
Трубят голубые гусары
И едут из города вон…
Опять я с тобою голубка,
И розу принес на поклон…
- Лихо! Люблю! - притопнул Македон Иванович, подкручивая молодецки длинный седой ус. Единственный его глаз заблестел по-молодому, задорно и драчливо.
Индейцы с испугом смотрели на поющих, непонятно почему развеселившихся касяков.
- Песенку вашу гусарскую мы за чарочкой допоем. Давайте-ка в избу. Милости прошу к моему шалашу! - широким жестом указал Македон Иванович на избу.
Вслед за русскими несмело вошли в избу Громовая Стрела и Айвика. Индеец, входя, положил на порог копье, лук, томагавк и даже нож. Он слышал, что таков обычай в стойбищах касяков. Затем сел в угол на корточки. Айвика опустилась на пол рядом с братом.
- Знает парень порядок! - засмеялся довольно капитан и сказал индейцу по-атапасски: - Вы верили нашему человеку, Доброй Гагаре, верим и мы вам. Возьми свое оружие, атаутл.
Громовая Стрела обрадованно перенес оружие ближе к себе.
- Ну, ангелуша, давайте поздороваемся чин по чину! - раскинул руки старик. Они крепко обнялись, безжалостно хлопая друг друга по спинам, и трижды крест-накрест расцеловались.
- А теперь надо в редутный журнал запись о вас сделать. Служба прежде всего! - Капитан подошел к стоявшей у окна конторке и вытащил из нее толстую книгу. - Значит так… Октября месяца… числа… прибыл на редут с пушного промысла реестровый компанейский зверовщик Андрей Гагарин в полном здравии и благополучии. - Македон Иванович подумал, почесывая бровь бородкой пера. - А как добычу вашу запишем? Запишем так… Промысла доставлено оным Гагариным две нарты, опись коего будет приложена… Ну, служебная обряда кончена, можно и угощение начать. Чем потчевать прикажете, Андрей Федорович?
- После, после! Сначала баня! - закричал Андрей, стаскивая через голову парку, а за нею и кожаную рубаху. - Больше года не парился, шутка ли? Показывайте, где у вас дрова? Вода, знаю, в ручье.
- Воды я натаскаю И дрова не ваше бы дело. Вы сегодня гость у меня.
- Какой там гость! А компанию нам никто не составит?
- Зверовщики все на тропе, осенняя охота, а зверобойная артель в море. В казарме ни души. Один кручусь.
- А индейцы редутные?
- Ну их! Я индианов теперь без крайней нужды на редут не пускаю.
- Что так?
- А вот так! Жили настежь, теперь другое пошло. После расскажу…
Андрей колол дрова на редутном дворе. После хвороста и валежника походных костров наслаждением было разваливать топором сухие, белые как сахар березовые чурки. Вот теперь он дома! Македон Иванович смерчем крутился по двору, то в баню, то в избу, то в кладовку, таскал воду, гремел в избе самоварной трубой, пилил мерзлую оленину на обед и снова мчался в баню так, что развевались усы. Длинный и тонкий, на длинных жердеобразных ногах, к тому же кривой на левый глаз, он был однако быстр и точен в движениях И отовсюду слышался его громыхающий голос и смех, добрый, от всей души. Чувствовалось, что человек любит жизнь и радуется ей.
- Как вы здесь жили, Македон Иванович? - спросил Андрей пробегавшего мимо капитана. - Что нового у вас?
- А что мне, старому шомполу, делается? Жил-поживал! И дале жил бы. Да вот… - Лицо Македона Ивановича помрачнело. - Да вот приходится флаг спускать.
- Слышал я к об этом от индейцев. И туда об этом слух дошел.
- А теперь не слух, а сущая быль. В избе на книжной полке "Голос" посмотрите. Свеженький, позавчера с компанейского брига получил.
Андрей бросил топор и пошел в избу. Июльский номер петербургского "Голоса" был для Аляски действительно свежим На первой странице бросился в глаза крупный шрифт: "Высочайше ратификованный договор о продаже российских американских владений Северо-Американским Соединенным Штатам". С газетой в руке Андрей опустился на скамью.
Если до сих пор была какая-то надежда, то теперь ни малейшей. Продана! А ведь для многих и многих людей Аляска - подлинная родина. Другой они не знают и знать не хотят! Взять хотя бы Македона Ивановича. За двадцать лет крепкими корнями врос он в эту неласковую землю, полюбил ее горячо и многих научил любить суровый аляскинский край как истинную родину.
Андрею вспомнилась его первая встреча с капитаном пять лет назад, здесь, на Береговом редуте. По-петушиному косясь на Андрея единственным глазом, Македон Иванович спрашивал ехидно и жестко.
- Спать на снегу можете, тюлений жир пить и тухлую рыбу юколу лопать можете? Ах, не приучены! А сыромятные ремни или собственные сапоги жевать, когда харча нет, ни синь пороху, можете? Ах, тоже не можете? Тогда верная смерть через полгода, от силы через год. И хотел бы я знать, за коим лихом посылают к нам таких вот… гусаров?
Капитан тогда не знал еще, что Андрей действительно гусар, а попал в точку Андрей вспылил:
- А гусар взял да и прискакал! Никто меня не посылал! Сам прискакал!
- А зачем? Думаете, небось, что Аляска для всех раскрытый сундук со всяким добром? Что песцов здесь, как в России зайцев, бьют, а бобра не труднее дворняжки поймать? Что умей только водку хлестать да туземцев по морде бить, как квартальный, и будешь богат сверх меры? Нет, господин гусар! Здесь люди работают, как черти, а умирают, как герои! Способны на это?..