И я утверждаю, что каждая из этих строк правдива. Я стрелял вместе с индейцами зверей, рядом с ними лежал под метелями, шел в дальних шествиях по их следу, поднимал замерзающих на пути, видел их веселую оргию обжорства, когда за одну ночь был съеден курган настрелянных зверей и птиц, видел их жизнь и нужды их, "непонятные для чад образованности". Но видел я и людей трудолюбивых и благородных, у которых под обликом дикости скрывается многое, достойное уважения и даже примера и подражания для образованного человечества. Какое чудесное у них управление! Без жандармов и полиции, без податей и рекрутских наборов, без судей, тюрем, дворянства, губернаторов и царей. У этих дикарей все работают одинаково и все получают поровну за свой труд. Они в достоинствах и пороках людей разбираются столь же хорошо, как и в шкурах бобров, и жить среди них нетрудно. Правда, мытья посуды они не признают, и после вашего обеда посуду вылижут собаки.
С конца прошлой зимы и до половины этой осени я прожил у индейцев-ттынехов. Завел меня в их земли зуд открытий, неутолимая жажда видеть края, никем еще не виданные. Этот зуд мучает меня с детства. Еще мальчишкой я географические карты разглядывал с большим удовольствием, чем картинки в детских книгах. И особенно влекли и волновали меня на картах "белые пятна". Они словно шептали мне: "Приди и разгадай!" И я клал на них сжатый кулак и отвечал: "Вырасту, приду и разгадаю вашу тайну!"
И к диким, немирным ттынехам меня завлекла страсть стирать "белые пятна". А каково было мое удивление и моя радость, когда за плоскими болотистыми равнинами и унылыми каменистыми пустынями я открыл мир цветущий и веселый. Я открыл совсем новую Русскую Америку, целые государства с могучими лесами, горными хребтами, с обильными реками и озерами, с лугами, покрытыми мощной, пышной растительностью, - настоящий рай! И все это под широтами Архангельска и Вологды.
Я первый из белых людей открыл эту страну, и было у меня намерение, с расчетом на славу первооткрывателя, дать названия всем этим горам, долинам, озерам. Но оказалось, что нет во мне червя честолюбия, и я махнул рукой на славу. Бог с ней!.. Но все же одному прекрасному озерку, чудесно-голубому, как Ваши глаза, я дал имя, Я назвал его Лизино озеро.
Индейское племя ттынехов живет там почти в таком же первобытном состоянии, в каком жило оно века два назад. Я случайно спас сына их сахема, правителя племени, и был его гостем. Сахем Красное Облако владеет Краем, равным по территории двум Франциям. В Европе Он был бы облачен в пурпур и носил бы на голове золотую корону, но здесь его голову венчает только орлиное перо. Я не переставал восхищаться этим человеком. В движениях его ничего лишнего и фальшивого, они полны поистине королевского достоинства. Слово его крепко, как закон, он деятелен, храбр, отзывчив и мудр. Он, как стрела, пущенная из лука, не свернет в своем полете и неотвратимо вонзится в свою цель. О цели этой рано еще говорить. И он было откровенен со мной и доверчив, как с братом или сыном. Вот Вам пример. Красное Облако показал мне свои сокровища, горы золота. Поверите ли Вы, что я попирал ногой золотые кучи, и нога моя уходила в золотой песок чуть не до колена. Индейцы знают жадность белых людей к золоту, поэтому место золотого клада держится в глубокой тайне. А мне Красное Облако дал карту золотого месторождения, и я могу приходить и брать золота столько, сколько мне угодно. Я чувствую, что Вы с трудом верите моему рассказу. Но это правда. И Вы, наверное, удивлены: "Мы с Гагариным в ссоре, а он открывает мне свои золотые тайны!" Но ведь я же знаю, что никогда Вы не ступите на эту обледенелую землю. А потом… потом я верю, что у Вас честное сердце! Без этой веры я не смог бы жить!..
Мне хочется описать Вам еще одного краснокожего, вернее краснокожую. Это сестра одного из вождей, значит, в некотором роде принцесса. У нее поэтическое имя - Летящая Зорянка. Она тоже обладает неоценимыми сокровищами. Она красива, как принцесса в сказках, но важно не это. У краснокожей принцессы нетронутая, чистая душа, чуждая лжи и ханжеских условностей. Она не будет скрывать свои чувства и не изменит им. Разве это не сокровище? А наши женщины изменяют и обманывают холодно и жестоко… "
Над головой Андрея кукушка на часах деревянно прокуковала три. Он посмотрел на часы, не веря кукушке, и торопливо опустил перо в чернильницу.
"Скоро утро, с хлопотами, суетней, разговорами. Надо кончать письмо, а я не сказал самого важного.
Возможно, Вы задумаетесь, - почему вдруг Гагарин решил писать мне? Отвечаю, к тому есть важная причина. Вы, конечно, знаете уже, что Аляску продали американцам. Не знаю как, но чувствую, что это изменит мою судьбу и мою жизнь. Под ногами моими будет теперь чужая земля, Снова изгнание! А Родина зовет меня настойчиво и нежно, и я рвусь к ней. Но вернусь ли я в Россию?.. "
Андрей бросил перо и стиснул лицо руками. Написать ей о своих подозрениях, о муках, терзающих его сердце?.. Но ведь для этого он и взялся за письмо, для того, чтобы написать эти, решающие его судьбу, строки. А если он ошибается?..
Кукушка над его головой прокуковала полчаса. Он схватил перо и написал:
"Нет, не вернусь я в Россию! Возвращаю Вам Ваши клятвы. А мои клятвы нерушимы. Прощайте… "
Он запечатал письмо в найденный у Македона Ивановича грубый серый конверт, в каких посылаются домой солдатские письма, и снова тяжело задумался. На его плечо легла чья-то рука. Он обернулся. За спиной его стояла Айвика. Указывая на письмо, она спросила шепотом:
- Это что? Зачем ты долго царапал это концом пера?
Оказывается, она не заснула, пока он писал.
- Это… - затруднился с ответом Андрей. Но быстро нашелся: - Это вампум касяков.
- Кому ты его пошлешь? Женщине?
Андрей не успел ответить. На полатях сонно закряхтел Македон Иванович, и Айвика скрылась за кожаным занавесом.
ДЕРЕВО ВВЕРХ КОРНЯМИ НЕ РАСТЕТ
Македон Иванович, морщась, пил хвойный настой. Его мучило похмелье.
- Переложил вчера, - вздыхал капитан. - Сколько раз закаивался пить ее, окаянную, и опять губы мочу. И хорошо, ангелуша, что вы не привержены к ней. Охотник на ногу легким должен быть, а она, проклятая, тяжелит человека.
Андрей не ответил. Он обложился петербургскими газетами. Одно лишь прикосновение к газетной бумаге и слабый, чуть сохранившийся запах типографской краски доставляли ему тонкую и глубокую радость. Это было дыхание большой жизни, яркой, красивой и умной, и в то же время суетливой, крикливой и пошлой. Она неслась, сверкая красками, гремя музыкой, переговариваясь многими голосами, где-то далеко-далеко от неприветливого берега Якутатского залива, от старой редутной избы…
В избе удушливо пахло зверями. Капитан, обложившись мехами, привезенными Андреем, принимал и записывал их в реестр.
- Ишь, лиса-то какая славная, шубная! И белка тоже хороша, спелая, - говорил капитан, любовно поглаживая шкурки. - А-а, и снеговая лиса есть, - встряхивал он песцовую шкурку. - Теперь бобры пошли. Мы их по чинам разложим. Эти, с богатой сединой, для тайных советников, сенаторов да полных генералов. Под стать их золотому шитью и лампасам. Эти, что поменьше сединки, для действительных статских и генерал-майоров. Совсем без седины - статским советникам и полковникам. А титулярные да наш брат капитан не дослужились до бобров, енотом обойдутся.
- Вы и зверей по чинам раскладываете! - засмеялся Андрей, отложив газеты и перейдя к книжным полкам.
- Россия - страна казенная, без чинов жить не может, - ответил капитан, укладывая пушнину в аккуратные тючки и увязывая их ремнями. - А ваша пуля и чинов не почитает. Неплохой у вас промысел, ангелуша, а все же не та теперь охота. Лег десять назад я, поверите ли, стрелял лисиц из ворот редута, а на песцов капканы хоть на дворе ставь. А какие птичьи базары были на озерах! Они рядом, с вала видны. Голоса в двух шагах не слышно, как в кузнице. Перьев, пуха по колено навалено. Ложись на готовую перину! Зверистый, пушной край наша Аляска! Повычерпали ее, матушку, а американы до дна ее вычерпают. Плутократы, одно слово, плуты прожженные! Им что - наплутовали да уехали.
Андрей снова не ответил. Он перелистывал какую-то книгу. Македон Иванович покосился на него и покачал головой. Никак не скажешь, что это лучший зверовщик редута. И лицо совсем другое стало, как взял в руки книгу, словно солнцем его осветило.
Капитан отошел к увязанным тючкам пушнины и начал клеймить их, ставя на мездре черной краской печать Российско-Американской Компании: буквы РАК над коротенькой охотничьей стрелой.
Поставив последнее клеймо, Македон Иванович задумался с печатью в руке.
- В последний, видимо, раз ставлю я "рака" на нашу пушнинку, Да-а, в последний разочек…
Бесшумно ступая по полу ногами в "чижах" - чулках из оленьих выпоротков, капитан подошел к окну. Он долго молчал, глядя на горы, подступившие к редуту. Молчал и Андрей, занятый книгами. Лишь Молчан, пробравшийся в избу, щелкал зубами, выкусывая из шерсти клещей.
- Сколько здесь русских могил, - вдруг тихо заговорил капитан, - сколько крови на аляскинской землице! Речка Убиенных, Могильная Сопка, долина Шести Могил, переволока Двух Убитых! О чем названия эти говорят? И неужто ради прибытка только, ради корысти одной омывали русские люди кровью своей эти скалы? Чтобы ярославские холсты, московские ситцы да медные тульские чайники на соболей и бобров менять?
Македон Иванович говорил уже горячо, с болью, с гневом, с близкими слезами. Андрей перестал читать и слушал, прислонясь к полке, сложив на груди руки с зажатой в пальцах книгой.
- Ан нет! Корыстовали прибылыцики-компанейщики, а не простые русские люди. - Капитан подбежал к конторке и яростно защелкал на счетах - Им, колониальному нашему начальству, вот что надо было! Пощелкивали костяшками да в гроссбуха барыши выводили. Бежали рысью за корыстью! А мужички русские пухли с голоду, цингой маялись, в океанских бурях тонули и в буранах замерзали ради другой корысти. Ради славы России, для славы святого ее имени! Мечтали они заселить и укрепить Аляску русским корнем. Обрастай русским народом, американская земля!.. Я вот даже сверчком обзавелся на доброе бытование. Из Сибири мне его через море привезли. А теперь… Какие уж теперь сверчки, - поникла седая, по-солдатски стриженная голова.
Македон Иванович вытащил платок с изображением сражения и вытер внезапно заслезившийся глаз Затем подошел к висевшим на стене под стеклом "Указаниям редутам".
- Извольте вот взглянуть, какие нам указания были даны. Самим Александром Андреевичем Барановым сии "Указания" составлены.
И голосом крепким, проникновенным, он прочитал, как молитву;
"Утвердясь крепко и навечно на американских берегах Великого океана, сделать тем Россию океанической всемирной державой. Мы освоители нового отечества. Дорожите славным именем Русским".
Македон Иванович вытащил снова платок и высморкался сердито.
- Вот тебе и держава океаническая! Вот тебе и новое отечество! Хотелося лося, да не удалося! Тошнит меня от петербургской подлости и скудоумия! Им, попугаям да стервятникам петербургским, Родиной торговать не в диковинку, а нам это не лапоть на лапоть иль сапог па сапог менять! Родину с кровью от сердца отрывают!
- Эх, взять бы дубину да размахнуться бы! - крикнул Андрей зазвеневшим голосом. От яростного его замаха книга вырвалась из пальцев и отлетела далеко в сторону. Андрей отвернулся и уткнулся лбом в полки.
Македон Иванович поднял книгу, аккуратно положил ее на стол.
- Главный управитель князь Максутов, знаете, чем сейчас занимается в замке своем на Кекур-Камне? - сказал от стола капитан. - Пишет списки, кто хочет в Россию поехать, а кто, может быть, и остаться захочет и американское подданство принять. Таким американцы бесплатно две десятины земли дают. И мне такой запрос прислан.
- И что же вы решили? - быстро обернулся Андрей.
Капитан сунул ладони под мышки и опустил голову. У него была привычка в минуты трудных раздумий совать ладони под мышки.
- Дерево вверх корнями не растет! - решительно поднял голову и выдернул руку капитан. - Я шомпол старого закала и российскому имени не изменю!.. А вы, человек просвещенный и в демократических кружках вращавшийся, как вы в сей последний час решаете?
- Решаю так же, как и вы! - воскликнул Андрей.
- Значит, по рукам? - протянул руку Македон Иванович.
- По рукам! - крепко ударил Андрей ладонью по его ладони.
- Значит, опять вместе будем? - схватив руку Андрея обеими руками и тряся ее, обрадованно загремел Македон Иванович. - На Амур подадимся! Там просторно! Там квартальных и жандармов нет еще. Зверовать там будем!..
Македона Ивановича прервал стук в окно.
АПОСТОЛ С БАЛАЛАЙКОЙ
Стучали в волоковое окно без рамы и стекол, закрывавшиеся наглухо деревянной задвижкой - волоком. Оно было прорублено в стене, выходившей за палисад. В дни большого скопления приехавших с пушниной индейцев на двор редута не пускали, а расторжку с ними вели через это окно.
- Кого бог принес? - крикнул капитан, подойдя к окну, но не открывая волока.
- Хвала господу Иисусу и пресвятым угодникам! - пропел за окном детский дискант.
- Отец Нарцисс пожаловал, - сказал капитан и, открыв волок, крикнул: - Иди к воротам, отец, отопру!
Македон Иванович вышел. Вскоре послышался скрип редутных ворот и повизгивание усталых ездовых собак. Затем загремело что-то в сенях, отворилась дверь, и в избу влетел тяжелый объемистый мешок, за ним второй такой же, а за мешками, прогибая половицы, поступью Каменного Гостя, вошел иеромонах Нарцисс, наезжий поп, как звали на Аляске миссионеров. Был поп огромен ростом, широк до жути в плечах, могуч в груди и тяжек на поступь, как высеченный из желтого камня языческий идол. В жилах отца Нарцисса текла медленная густая кровь эскимосов. Покарябанное оспой, желто-дубленое лицо его было плоско, как тарелка, и ничто не выражалось на этом лице, словно иеромонах не знал никаких страстей: ни горя, ни радости, ни гнева, ни любви. Но черные, как уголь, глаза его в узких азиатских щелках были по-детски невинны, ясны и добры. За широкий кожаный пояс свой иеромонах заткнул, как нож или топор, огромный медный наперсный крест, чтобы не мешал в пути управляться собаками, а в руках он бережно держал маленькую, изящно сделанную балалайку.
Вошедший вслед за монахом Македон Иванович подошел к нему, сложив руки лодочкой, под благословение. Отец Нарцисс вытащил из-за пояса и одел на грудь крест и тогда только прривычно замахал волосатыми ручищами. А благословив, ткнул руку в губы капитану. Македон Иванович благоговейно приложился к ней.
- А ты, атей , без божьего благословения живешь? - с добродушным осуждением посмотрел монах на Андрея. Тот молча улыбнулся.
Скинув теплый ватный подрясник, отец Нарцисс бесцеремонно затопал к столу. Придвинув скамью, пошатал ее, испытывая прочность, и сел, тяжелый, широкий, неподвижный.
- Угощай, Македон, зело бо взалкал на стезе моей.
- А откуда и куда, отче, тропу ведешь? - спросил капитан, придвигая к монаху доску с жареной олениной и штоф с ерошкой.
- С Хорошей Погоды теку. Бегал проведать тамошних индианов-новокрещенов, как они, мои овечки, без пастыря пасутся.
- Путина добрая! - сказал уважительно Македон Иванович. - Верст триста отмахал! И дивно мне, как тамошние овечки до сей поры пастыря своего не прирезали.
- Все бога для. А от тебя в Икогмют, в миссию побегу.
Андрей знал, что до Икогмютской православной миссии в устьях Юкона еще добрых верст восемьсот будет. И он вообразил, как именно побежит монах, погоняя собак, грохоча среди безмолвия пустынь пудовыми яловыми сапогами с широчайшими, в ведро, рыжими голенищами. Развевая полы подрясника и космы прямых и жестких эскимосских волос, будет он бежать, задыхаясь от ледяного ветра по необъятным равнинам, под холодной луной, и длинная тень огромного монаха заскользит по снегам. И так всю жизнь, в трудных походах, в лишениях, в голоде, в смертельных опасностях. Только религиозные фанатики, вроде попа Нарцисса, способны месяцами бродить по тундрам, горам, лесам, ночевать под сугробами, тонуть на порогах, сушиться на ветру и крестить индейцев, алеутов, жечь их идолов, расторгать браки многоженцев, оставляя им одну жену, и ждать за это мучительной смерти под дикарскими топорами и копьями. Они ставили на своих тропах кресты из бревен или вбивали их на приморских скалах, и кресты эти были маяками для русских моряков или метой для зверобоев и купцов, идущих по следам наезжих попов. На полях евангелий и псалтырей они записывали не только имена крещеных дикарей, но и версты расстояний от стойбища до стойбища, и пометы о рудных местах, бобровых запрудах, о горных перевалах и волоках между реками. Они считали свое дело святым, апостольским, работой "бога для", не замечая, что выполняют работу разведчиков и пролагателей путей для купцов и завоевателей.
- А к тебе, Македон, завернул я в страхе и смятении. Слыхал, дела-то какие?
Капитан понимал, о чем говорит монах. Об этом сейчас каждый русский на Аляске говорит.
- Дела хорошие, хуже некуда, - сдержанно ответил капитан. - Продали нас с тобой, отче, как упряжных собак!
- Богу только и плакаться, коли престол царский от нас отвернулся! - отец Нарцисс вздохнул сокрушенно. - Пошто оставил нас господь? Во многие печали вверг ты нас, боже!
- А тебе, отче преподобный, какая печаль? И при янках будешь крестики на бисер менять.
- Не пустословь, Македон! Крыло России, - крыло матери для всех нас. В жилах моих кровь иннуита , а по душе я русский. А како при иноверах нам будет?
Македон Иванович не ответил, только дрогнул седым усом. Он пощупал в мешке монаха и вытащил из одного горсть медных нательных крестиков, а из другого горсть бисера.
- Мало ты что-то, отец, крестов раскрестил. - Капитан обернулся, улыбаясь, к Андрею. - Отец Нарцисс, как и я, реестр ведет. Я меха записываю, а он - новокрещенные души. Я записываю, сколько за меха товару дал, а он - сколько бисера отсыпал крестившемуся индиану или алеуту.
- Мы, черноризцы смиренные, не токмо крестим язычников, мы их огороды разводить поучаем, пользу ремесел гончарных, кирпичных, плотничных и всяких других в их темные умы внедряем, избы теплые строить учим, с сенями, банями и нужниками.
- Это весьма хорошо! - кивнул ободряюще головой капитан. - Считаю, что индиану для благоденствия нужно не только ружьишко, а и пара поросят, и огорода грядок десять. Тогда он действительно исправный хозяин будет. В огороде его спасение.
- Поросятами да огородами не спасешься. Во грехах язычники погрязли! Кто их очистит?
- Кто про что, а цыган про солонину! - махнул рукой Македон Иванович.
- Ты руками-то не маши, не маши! - закричал строго монах. Но в детском писклявом его голосочке не получилось строгости. - Возьми, для примера, их грех многоженства. Апостол Павел по случаю сему глаголет…