Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобряет такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
- Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас в зеркале! А ведь я вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или порицания. Будьте добры, принесите-ка нам испанского вина и отправляйтесь в свою комнату. К тому же мой друг д’Артаньян желает сказать мне кое-что по секрету. Не правда ли, д’Артаньян?
Д’Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское вино, удалился.
Оставшись одни, друзья некоторое время молчали. Арамис, казалось, предавался приятному пищеварению, а д’Артаньян готовился приступить к своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
Арамис первый прервал молчание.
Глава 11
Два хитреца
- О чем вы думаете, д’Артаньян, и чему улыбаетесь?
- Я думаю, - сказал д’Артаньян, - что, когда вы были мушкетером, вы всегда смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете на мушкетера.
- Это верно, - засмеялся Арамис. - Человек, как вы знаете, мой дорогой д’Артаньян, странное животное, целиком состоящее из противоречий. С тех пор как я стал аббатом, я только и мечтаю что о сражениях.
- Это видно по вашей обстановке: сколько у вас тут рапир, и на любой вкус! А фехтовать вы не разучились?..
- Я? Да я теперь фехтую так же, как фехтовали вы в былое время, даже лучше, быть может. Я этим только и занимаюсь целый день.
- С кем же?
- С превосходным учителем фехтования, который живет здесь.
- Как, здесь?
- Да, здесь, в этом самом монастыре. В иезуитских монастырях можно встретить кого угодно…
- В таком случае вы убили бы господина де Марсильяка, если бы он напал на вас один, а не во главе двадцати человек?
- Непременно, - сказал Арамис, - и даже во главе его двадцати человек, если бы только я мог пустить в ход оружие, не боясь быть узнанным.
"Да он стал гасконцем не хуже меня, черт побери!" - подумал д’Артаньян и прибавил вслух:
- Итак, мой милый Арамис, вы спрашиваете, для чего я вас разыскивал?
- Нет, я этого не спрашивал, - лукаво заметил Арамис, - но я ждал, когда вы сами мне это скажете.
- Ну хорошо, так вот, я искал вас единственно для того, чтобы предложить вам возможность убить господина де Марсильяка, когда вам заблагорассудится, хотя он и светлейший принц.
- Так, так, так! Это мысль! - сказал Арамис.
- Которою я и предлагаю вам воспользоваться, дорогой мой. У вас тысяча экю дохода в аббатстве, да от продажи проповедей вы имеете двенадцать тысяч. Но скажите: богаты ли вы сейчас? Отвечайте откровенно!
- Богат? Да я нищ, как Иов! Обшарьте у меня все карманы и ящики - больше сотни пистолей и не найдете.
"Сто пистолей, черт возьми! И это он называет быть нищим, как Иов! - подумал д’Артаньян. - Будь они у меня всегда под рукой, я был бы богат, как Крез".
Затем прибавил вслух:
- Вы честолюбивы?
- Как Энкелад.
- Так вот, мой друг, я дам вам возможность стать богатым, влиятельным и получить право делать все, что вздумается.
Облачко пробежало по челу Арамиса, такое же мимолетное, как тень, пробегающая по ниве в августе месяце; но, как ни было оно мимолетно, д’Артаньян все же его заметил.
- Говорите, - сказал Арамис.
- Сперва еще один вопрос. Вы занимаетесь политикой?
В глазах Арамиса сверкнула молния, такая же быстрая, как тень, промелькнувшая по его лицу прежде, но все же недостаточно быстрая, чтобы ее не заметил д’Артаньян.
- Нет, - ответил Арамис.
- Тогда любое предложение вам будет на руку, раз сейчас над вами нет иной власти, кроме божьей, - засмеялся гасконец.
- Возможно.
- Вспоминаете ли вы иногда, милый Арамис, о славных днях нашей молодости, проведенных среди смеха, попоек и поединков?
- Да, конечно, и не раз жалел о них. Счастливое было время! Delectabile tempus!
- Так вот, друг мой, эти веселые дни могут повториться, это счастливое время может вернуться. Мне поручено разыскать моих товарищей, и я начал именно с вас, потому что вы были душой нашего союза.
Арамис поклонился скорее из вежливости, чем из благодарности.
- Опять окунуться в политику! - проговорил Арамис умирающим голосом и откидываясь на спинку кресла. - Ах, дорогой д’Артаньян, вы видите, как размеренно и привольно течет моя жизнь. А неблагодарность знатных людей мы с вами испытали, не так ли?
- Это правда, - сказал д’Артаньян, - но, может быть, эти знатные люди раскаялись в своей неблагодарности?
- В таком случае другое дело. На всякий грех - снисхождение. К тому же вы совершенно правы в одном, а именно - что если уж у нас опять явилась охота путаться в государственные дела, то сейчас, мне кажется, самое время.
- Откуда вы это знаете? Ведь вы не занимаетесь политикой?
- Ах боже мой! Хоть я сам и не занимаюсь ею, зато живу в такой среде, где ею очень занимаются. Увлекаясь поэзией и предаваясь любви, я близко сошелся с Саразеном, сторонником господина де Конти, с Вуатюром, сторонником коадъютора, и с Буа-Робером, который, с тех пор как не стало кардинала Ришелье, не стоит ни за кого или, если хотите, стоит сразу за всех; так что дела политические не так уж мне чужды.
- Так я и думал, - сказал д’Артаньян.
- Впрочем, друг мой, все, что я скажу вам, - это лишь речи скромного монаха, человека, который, как эхо, просто повторяет все, что слышит от других. Я слышал, что в настоящую минуту кардинал Мазарини очень обеспокоен оборотом дел. По-видимому, его распоряжения не пользуются тем уважением, с каким прежде относились к приказаниям нашего былого пугала, покойного кардинала, чей портрет вы здесь видите; ибо, что ни говори, а, нужно признаться, он был великий человек.
- В этом я вам не буду противоречить, милый Арамис. Ведь это он произвел меня в лейтенанты.
- Сначала я был всецело на стороне нового кардинала; я говорил себе, что министр никогда не пользуется любовью и что, обладая большим умом, какой ему приписывают, он в конце концов все же восторжествует над своими врагами и заставит бояться себя, что, по-моему, пожалуй, лучше, чем заставить полюбить себя.
Д’Артаньян кивнул головой в знак того, что вполне согласен с этим сомнительным суждением.
- Вот каково, - продолжал Арамис, - было мое первоначальное мнение; но так как обет смирения, данный мною, обязывает меня не полагаться на собственное мнение, то я навел справки, и вот, мой друг…
Арамис умолк.
- Что - и вот?
- И вот, я должен был смирить свою гордыню; оказалось, что я ошибся.
- В самом деле?
- Да. Я навел справки, как уже вам говорил, и вот что ответили мне многие лица, совершенно различных взглядов и намерений: "Господин де Мазарини вовсе не такой гениальный человек, каким вы его себе воображаете".
- Неужели? - сказал д’Артаньян.
- Да. Это ничтожная личность, бывший лакей кардинала Бентиволио, путем интриг вылезший в люди; выскочка, человек без имени, он думает не о Франции, а только о самом себе. Он награбит денег, разворует казну короля, выплатит самому себе все пенсии, которые покойный кардинал Ришелье щедро раздавал направо и налево, но ему не суждено управлять страной ни по праву сильного, ни по праву человека великого, ни даже по праву человека, пользующегося всеобщим уважением. Кроме того, по-видимому, у этого министра нет ни благородного сердца, ни благородных манер, это какой-то комедиант, Пульчинелло, Панталоне. Вы его знаете? Я совсем не знаю.
- Гм, - ответил д’Артаньян, - в том, что вы говорите, есть доля правды.
- Мне очень лестно, что благодаря природной проницательности мне удалось сойтись во взглядах с вами - человеком, живущим при дворе.
- Но вы говорили мне о его личности, а не о его партии, не о его друзьях.
- Это правда. За него стоит королева.
- А это, мне кажется, уже кое-чего стоит.
- Но король не за него.
- Ребенок!
- Ребенок, который через четыре года будет совершеннолетним.
- Дело в настоящем.
- Да, но настоящее не будущее; да и в настоящем он не имеет на своей стороне ни парламента, ни народа, то есть - денег; ни дворянства, ни знати, то есть - шпаги.
Д’Артаньян почесал за ухом. Он должен был сознаться, что это не только глубокая, но и верная мысль.
- Вот видите, дружище, я еще не потерял своей обычной проницательности. Может быть, я напрасно говорю с вами так откровенно: мне кажется, вы склоняетесь на сторону Мазарини.
- Я? - вскричал д’Артаньян. - Ничуть!
- Вы говорили о поручении.
- Разве я говорил о поручении? В таком случае я плохо выразился. Нет, я всегда думал то же, что вы. Дела запутались; не бросить ли нам перо по ветру и не пойти ли в ту сторону, куда ветер понесет его? Вернемся к прежней жизни приключений. Нас было четыре смелых рыцаря, четыре связанных дружбой сердца, соединим снова не сердца, - потому что сердца наши всегда оставались неразлучными, - но нашу судьбу и мужество. Представляется случай приобрести нечто получше алмаза.
- Вы правы, д’Артаньян, совершенно правы, - ответил Арамис, - и доказательство я вижу в том, что у меня самого была та же мысль. Только мне она была подсказана другими, так как я не обладаю вашим живым и неистощимым воображением: в наше время все нуждаются в посредниках. Мне было сделано предложение: кое-что из наших былых подвигов стало известно, и затем, скажу вам откровенно, я проболтался коадъютору.
- Господину де Гонди, врагу кардинала? - вскричал д’Артаньян.
- Нет, другу короля, - ответил Арамис, - другу короля, понимаете? Так вот, требуется послужить королю, а это - долг каждого дворянина.
- Но ведь король заодно с Мазарини, мой дорогой.
- На деле - так, но против воли; поступками, но не сердцем. В этом и состоит западня, которую враги короля готовят бедному ребенку.
- Вот как! Но вы предлагаете мне просто-напросто междоусобную войну, милый Арамис!
- Войну за короля.
- Но король встанет во главе той армии, где будет Мазарини.
- А сердце его останется в армии, которой будет командовать господин де Бофор.
- Господин де Бофор! Он в Венсенском замке.
- Разве я сказал - Бофор? Ну, не Бофор, так кто-нибудь другой; не Бофор, так принц Конде.
- Но принц уезжает в действующую армию, и он всецело предан кардиналу.
- Гм-гм! - ответил Арамис. - У них сейчас как раз какие-то нелады. Но даже если и не принц, то хотя бы господин де Гонди…
- Господин де Гонди не сегодня-завтра будет кардиналом; для него испрашивают кардинальскую шапку.
- Разве не бывало воинственных кардиналов? - сказал Арамис. - Поглядите на стены: вокруг вас четыре кардинала, которые во главе армии были не хуже господ Гебриана и Гассиона.
- Хорош будет горбатый полководец!
- Горб скроют латы. К тому же вспомните, Александр хромал, а Ганнибал был одноглазым.
- Вы думаете, эта партия доставит вам большие выгоды? - спросил д’Артаньян.
- Она мне доставит покровительство могущественных людей.
- И проскрипции правительства?
- Парламент и мятежи помогут их отменить.
- Все, что вы говорите, могло бы осуществиться, если б удалось разлучить короля с его матерью.
- Этого, может быть, добьются.
- Никогда! - вскричал д’Артаньян с убеждением. - Вы сами тому свидетель, Арамис, вы, знающий Анну Австрийскую так же хорошо, как я. Думаете вы, что она когда-нибудь способна забыть, что сын ее опора, ее защита, залог ее благополучия, ее счастья, ее жизни? Ей следовало бы перейти вместе с ним на сторону знати и бросить Мазарини, но вы знаете лучше, чем кто-либо другой, что у нее есть серьезные причины не покидать его.
- Может быть, вы правы, - задумчиво сказал Арамис. - Я, пожалуй, к ним не примкну…
- К ним! А ко мне? - сказал д’Артаньян.
- Ни к кому. Я священник; какое мне дело до политики? У меня даже требника никогда в руках не бывает. Довольно с меня моей клиентуры: продувных остроумцев аббатов и хорошеньких женщин. Чем больше путаницы в государственных делах, тем меньше шума из-за моих шалостей; все идет чудесно и без моего вмешательства. Решительно, дорогой друг, я ни во что не стану вмешиваться.
- И в самом деле, мой дорогой, - сказал д’Артаньян, - меня начинает заражать ваша философия. Право, не понимаю, какая муха вдруг меня укусила! У меня есть служба, которая меня кое-как кормит. После смерти Тревиля - бедняга стареет! - я могу стать капитаном. Это совсем не плохой маршальский жезл для гасконского дворянина, младшего в роду, и я чувствую, что вообще имею склонность к пище скромной, но ежедневной. Чем гоняться за приключениями, я лучше приму приглашение Портоса, поеду охотиться в его поместье. Вы знаете, у Портоса есть поместье.
- Как же! Конечно, знаю. Десять миль лесов, болот и лугов; он владыка гор и долин и тягается с нуайонским епископом за феодальные права.
"Отлично, - подумал д’Артаньян, - это-то мне и надо было знать. Портос в Пикардии".
- И он носит теперь свою прежнюю фамилию дю Валлон? - спросил он вслух.
- Да, и прибавил еще к ней фамилию де Брасье; так называется его земля, которая давала некогда права на баронский титул!
- Так что мы увидим Портоса бароном?
- Без сомнения. Особенно хороша будет баронесса Портос!
Оба приятеля расхохотались.
- Итак, - заговорил д’Артаньян, - вы не желаете стать сторонником Мазарини?
- А вы сторонником принцев?
- Нет. Ну, так не будем ничьими сторонниками и останемся друзьями; не будем ни кардиналистами, ни фрондерами.
- Да, - сказал Арамис, - будем мушкетерами.
- Хотя бы в сутане.
- Особенно в сутане, - воскликнул Арамис, - в том-то и прелесть.
- Ну, так прощайте, - сказал, вставая, д’Артаньян.
- Я вас не удерживаю, мой дорогой, - сказал Арамис, - потому что мне негде было бы вас положить. А предложить вам ночевать с Планше в сарае было бы неприлично.
- К тому же я всего в трех милях от Парижа. Лошади отдохнули, не пройдет и часа, как я буду дома.
Д’Артаньян налил себе последний стакан.
- За наше доброе старое время!
- Да, - подхватил Арамис, - к сожалению, оно прошло… Fugit irreparabile tempus…
- Ба! Оно, может быть, еще вернется. На всякий случай, если я вам понадоблюсь, запомните: Тиктонская улица, гостиница "Козочка".
- А я - здесь, в иезуитском монастыре. С шеста утра до восьми вечера - в двери, с восьми вечера до шести утра - через окно.
- До свидания, мой дорогой.
- О, я вас так не отпущу, позвольте мне проводить вас.
И Арамис взялся за плащ и шпагу.
"Он хочет удостовериться в моем отъезде", - подумал д’Артаньян.
Арамис свистнул, но Базен дремал в передней над остатками ужина, и Арамис принужден был дернуть его за ухо, чтобы разбудить.
Базен потянулся, протер глаза и попытался опять уснуть.
- Ну-ка, соня, скорей лестницу.
- Да она, - сказал Базен, зевая до ушей, - осталась висеть в окне, лестница-то.
- Другую, давай садовую лестницу. Не видишь разве, господин д’Артаньян с трудом поднимался, а спускаться ему будет еще труднее.
Д’Артаньян хотел было уверить Арамиса, что он отлично спустится, но ему пришла в голову одна мысль, и он промолчал.
Базен глубоко вздохнул и ушел за лестницей. Через минуту хорошая и надежная деревянная лестница была приставлена к окну.
- Вот это так лестница, - сказал д’Артаньян, - по такой и женщина поднимется.
Пристальный взгляд Арамиса, казалось, хотел прочесть его мысли в самой глубине сердца, но д’Артаньян выдержал этот взгляд с замечательным простодушием.
К тому же он уже поставил ногу на первую ступеньку и начал спускаться.
В один миг он был на земле. Базен остался у окна.
- Жди тут, - сказал Арамис, - я сейчас вернусь.
Оба направились к сараю; навстречу им вышел Планше, держа под уздцы лошадей.
- Превосходно! Вот толковый и расторопный слуга! Не то что мой лентяй Базен, который ни к черту не годится с тех пор, как служит в церкви. Ступайте за нами, Планше, - сказал Арамис, - мы пройдемся пешком до конца деревни.
Действительно, друзья прошли всю деревню, толкуя о разных пустяках; у последнего дома Арамис сказал:
- Ну, друг мой, идите своим путем. Счастье вам улыбается, не упускайте его. Помните, счастье - это куртизанка; обращайтесь с ним, как оно того заслуживает. Ну а я останусь в своем ничтожестве и при своей лени. Прощайте.