- На свои тысячу шестьсот ливров, - помните, те деньги, которые он заработал при осаде Ла-Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, - он открыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.
- Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?
- Он немножко напроказил и боится неприятностей.
И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.
- Да, милый мой, - сказал Портос, - что, если б кто-нибудь сказал вам в былое время, что Планше спасет Рошфора, а вы потом укроете его от преследования?
- Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.
- Совершенно верно, - согласился Портос, - но что не меняется или, вернее, что меняется к лучшему - это вино. Отведайте-ка испанское, которое так ценил наш друг Атос: это херес.
В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашнего меню, а также предполагаемой охоты.
- Скажи-ка, Мустон, - спросил Портос, - мое оружие в порядке?
Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.
- Ваше оружие, монсеньор? - спросил Мушкетон. - Какое оружие?
- Да мои доспехи, черт возьми!
- Какие доспехи?
- Боевые доспехи.
- Да, монсеньор, - я так думаю по крайней мере.
- Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?
- Вулкан.
- А самая выносливая?
- Баярд.
- А ты какую больше всего любишь?
- Я люблю Рюсто, монсеньор, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.
- Она вынослива, не правда ли?
- Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.
- Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.
- Значит, мы отправляемся путешествовать? - тревожно спросил Мушкетон.
Д’Артаньян, выстукивавший дo сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.
- Получше того, Мустон! - ответил Портос.
- Мы едем в поход, сударь? - спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.
- Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! - ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.
Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые, с красноватыми прожилками, щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:
- На службу? На службу в королевской армии?
- И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений - словом, будем вести прежнюю жизнь.
Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная "прежняя жизнь" и делала "теперешнюю" столь приятной.
- О господи! Что я слышу? - воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.
- Что делать, мой милый Мустон! - сказал д’Артаньян. - Значит, судьба…
Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на "ты" и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.
- Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, - сказал Портос тоном, которым Дон Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.
Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу - голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.
На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфона, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.
- Но мне кажется, что прежде… - робко начал Мушкетон.
- О! - сказал д’Артаньян. - Нынче война ведется не так, как прежде. Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.
Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подтвердил ему все, что сказал д’Артаньян.
- Только, - прибавил он, - в этой войне пленников подчас вешают.
- Черт возьми, - сказал Мушкетон, - кажется, я все же предпочел бы осаду Ла-Рошели.
А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю, обошел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих борзых, свою свору гончих, Гредине - одним словом, все, чем он владел, наконец трижды угостил д’Артаньяна как нельзя более пышно и, когда тот стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.
- Сделаем так, мой друг, - сказал ему посланец Мазарини. - Мне нужно четыре дня, чтобы доехать отсюда до Блуа; день провести там; три или четыре - на возвращение в Париж. Выезжайте отсюда через неделю со всем необходимым; остановитесь на Тиктонской улице, в гостинице "Козочка", и ждите моего возвращения.
- Решено, - сказал Портос.
- Я еду к Атосу без всякой надежды на успех. Но хоть я и думаю, что он никуда не годится, все же нужно соблюдать приличия в отношении друзей.
- Не поехать ли и мне с вами? - сказал Портос. - Это меня несколько развлечет.
- Возможно, меня тоже. Но вы не успеете сделать нужные приготовления.
- Правда. Поезжайте, желаю вам успеха. Мне не терпится приняться за дело.
- Отлично! - сказал д’Артаньян.
И они расстались на рубеже пьерфонских владений, до которого Портос пожелал проводить своего друга.
- По крайней мере, - сказал д’Артаньян, скача по дороге на Вилле-Котре, - я буду не один. Этот молодчина Портос еще исполнен сил. Если Атос согласится, отлично. Мы тогда втроем посмеемся над Арамисом, этим повесой в рясе.
Из Вилле-Котре он написал кардиналу:
"Монсеньор, одного я уже могу предложить вашему преосвященству, а этот один стоит двадцати. Я еду в Блуа, так как граф де Ла Фер живет в замке Бражелон в окрестностях этого города".
Затем он поскакал по дороге в Блуа, болтая с Планше, весьма развлекавшим его в продолжение долгого путешествия.
Глава 15
Два ангелочка
Дорога предстояла долгая, но д’Артаньяна это ничуть не тревожило: он знал, что его лошади хорошо отдохнули у полных яслей владельца замка Брасье. Он спокойно пустился в четырехдневный или пятидневный путь, который ему предстояло проделать в сопровождении верного Планше.
Как мы уже говорили, оба спутника, чтоб убить дорожную скуку, все время ехали рядом, переговариваясь друг с другом. Д’Артаньян мало-помалу перестал держать себя барином, а Планше понемногу сбросил личину лакея.
Планше
Этот тонкий плут, превратившись в торговца, не раз с сожалением вспоминал былые пирушки в пути, а также беседы и блестящее общество дворян. И, сознавая за собой известные достоинства, считал, что унижает себя постоянным общением с грубыми людьми.
Вскоре он снова стал поверенным того, кого продолжал еще называть своим барином. Д’Артаньян много лет уже не открывал никому своего сердца. Вышло так, что эти люди, встретившись снова, отлично поладили между собой.
Да и вправду сказать, Планше был неплохим спутником в приключениях. Он был человек сметливый; не ища особенно опасностей, он не отступал в бою, в чем д’Артаньян не раз имел случай убедиться. Наконец, он был в свое время солдатом, а оружие облагораживает. Но главное было в том, что если Планше нуждался в д’Артаньяне, то и сам был ему весьма полезен. Так что они прибыли в Блуа почти друзьями.
В пути, постоянно возвращаясь к занимавшей его мысли, д’Артаньян говорил, качая головой:
- Я знаю, что мое обращение к Атосу бесполезно и нелепо, но я обязан оказать это внимание моему другу, имевшему все задатки человека благородного и великодушного.
- Что и говорить! Господин Атос был истинный дворянин! - сказал Планше.
- Не правда ли? - подхватил д’Артаньян.
- У него деньги сыпались, как град с неба, - продолжал Планше, - и шпагу он обнажал, словно король. Помните, сударь, дуэль с англичанами возле монастыря кармелиток? Ах, как хорош и великолепен был в тот день господин Атос, заявивший своему противнику: "Вы потребовали, чтобы я назвал вам свое имя, сударь? Тем хуже для вас, так как теперь мне придется вас убить"! Я стоял около него и слышал все слово в слово. А его взгляд, сударь, когда он пронзил своего противника, как заранее предсказал, и тот упал, не успев и охнуть! Ах, сударь, еще раз скажу: это был истинный дворянин!
- Да, - сказал д’Артаньян, - это чистейшая правда, но один недостаток погубил все его достоинства.
- Да, помню, - сказал Планше, - он любил выпить, или, скажем прямо, изрядно пил. Только и пил он не как другие. Его глаза ничего не выражали, когда он подносил стакан к губам. Право, никогда молчание не бывало так красноречиво. Мне так и казалось, что я слышу, как он бормочет: "Лейся, влага, и прогони мою печаль!" А как он отбивал ножки у рюмок или горлышки у бутылок! В этом с ним никто бы не мог потягаться.
- Какое грустное зрелище нас ждет сегодня! - продолжал д’Артаньян. - Благородный дворянин с гордой осанкой, прекрасный боец, так блестяще проявлявший себя на войне, что все дивились, почему он держит в руке простую шпагу, а не маршальский жезл, явится нам согбенным стариком с красным носом и слезящимися глазами. Мы найдем его где-нибудь на лужайке в саду; он взглянет на нас мутными глазами и, может быть, даже не узнает нас. Бог свидетель, Планше, я охотно избежал бы этого грустного зрелища, - продолжал д’Артаньян, - если бы не хотел доказать свое уважение славной тени доблестного графа де Ла Фер, которого мы так любим.
Планше молча кивнул головой; видно было, что он разделяет все опасения своего господина.
- Вдобавок ко всему, - продолжал д’Артаньян, - дряхлость, ведь Атос теперь уже стар. Может быть, и бедность, потому что он не берег того немногого, что имел. И засаленный Гримо, еще более молчаливый, чем раньше, и еще более горький пьяница, чем его хозяин… Ах, Планше, все это разрывает мне сердце!
- Мне кажется, что я уже так и вижу, как он пошатывается, едва ворочая языком, - с состраданием сказал Планше.
- Признаюсь, я побаиваюсь, как бы Атос, охваченный под пьяную руку воинственным пылом, не принял бы мое предложение. Это будет для нас с Портосом большим несчастьем, а главное, просто помехой; но мы его бросим после первой же попойки, вот и все. Он проспится и поймет.
- Во всяком случае, сударь, - сказал Планше, - скоро все выяснится. Мне кажется, вон те высокие стены, красные от лучей заходящего солнца, это уже Блуа.
- Возможно, - ответил д’Артаньян, - а эти островерхие, резные колоколенки, что виднеются там в лесу налево, напоминают, по рассказам, Шамбор.
- Мы въедем в город?
- Разумеется, чтоб навести справки.
- Советую вам, сударь, если мы будем в городе, отведать там сливок в маленьких горшочках: их очень хвалят; к сожалению, в Париж их возить нельзя, и приходится пить только на месте.
- Ну так мы их отведаем, будь спокоен, - отвечал д’Артаньян.
В эту минуту тяжелый, запряженный волами воз, на каких обычно возят к пристаням на Луаре срубленные в тамошних великолепных лесах деревья, выехал с изрезанного колеями проселка на большую дорогу, по которой скакали наши всадники. Воз сопровождал человек, державший в руках длинную жердь с гвоздем на конце, этой жердью он подбадривал своих медлительных животных.
- Эй, приятель! - окликнул Планше погонщика.
- Что угодно вашей милости? - спросил крестьянин на чистом и правильном языке, свойственном жителям этой местности и способном пристыдить парижских блюстителей грамматики с Сорбоннской площади и Университетской улицы.
- Мы разыскиваем дом графа де Ла Фер, - сказал д’Артаньян. - Приходилось вам слышать это имя среди имен окрестных владельцев?
Услыша эту фамилию, крестьянин снял шляпу.
- Бревна, что я везу, ваша милость, - ответил он, - принадлежат ему. Я вырубил их в его роще и везу в его замок.
Д’Артаньян не желал расспрашивать этого человека. Ему было бы неприятно услышать от постороннего то, о чем он говорил Планше.
"Замок! - повторил про себя д’Артаньян. - Замок! А, понимаю. Атос шутить не любит; наверно, он, как Портос, заставил крестьян величать себя монсеньором, а свой домишко - замком. У милейшего Атоса рука всегда была тяжелая, в особенности когда он выпьет".
Волы шли медленно. Д’Артаньян и Планше ехали позади воза. Наконец такой аллюр им наскучил.
- Так, значит, эта дорога ведет в замок, - спросил д’Артаньян погонщика, - и мы можем ехать по ней без риска заблудиться?
- Конечно, сударь, конечно, - отвечал тот, - можете ехать прямо, вместо того чтоб скучать, плетясь за такими медлительными животными. Не проедете и полумили, как увидите справа от себя замок; отсюда не видно: тополя его скрывают. Этот замок еще не Бражелон, а Лавальер. Поезжайте дальше. В трех мушкетных выстрелах оттуда будет большой белый дом с черепичной крышей, построенный на холме под огромными кленами, - это и есть замок графа де Ла Фер.
- А как длинна эта полумиля? - спросил д’Артаньян. - В нашей прекрасной Франции бывают разные мили.
- Десять минут хода для проворных ног вашей лошади, сударь.
Д’Артаньян поблагодарил погонщика и дал шпоры коню. Потом, невольно взволнованный при мысли, что снова увидит этого странного человека, который его так любил, который так помог своим словом и примером воспитанию в нем дворянина, он мало-помалу стал сдерживать лошадь и продолжал путь шагом, опустив в раздумье голову.
Встреча с крестьянином и его поведение дали и Планше повод к серьезным размышлениям. Никогда еще, ни в Нормандии, ни во Франш-Конте, ни в Артуа, ни в Пикардии - областях, где он больше всего живал, - не встречал он у крестьян такой простоты в обращении, такой степенности, такой чистоты языка. Он готов был думать, что встретил какого-нибудь дворянина, фрондера, как и он, который по политическим причинам был вынужден, тоже как он, переменить обличье.
Возчик сказал правду: вскоре за поворотом дороги глазам путников предстал замок Лавальер; а вдали, на расстоянии примерно с четверть мили, в зеленой рамке громадных кленов, на фоне густых деревьев, которые весна запушила снегом цветов, выделялся белый дом. Увидев все это, д’Артаньян, которого нелегко было растрогать, ощутил в сердце своем странный трепет: такую власть имеют над нами в течение всей нашей жизни впечатления молодости.
Планше, не имевший поводов так волноваться и удивленный возбуждением своего барина, поглядывал то на д’Артаньяна, то на дом.
Мушкетер проехал еще несколько шагов и очутился перед решеткой, сделанной с большим вкусом, который отличает металлические изделия того времени.
За решеткой виднелись отличные огороды и довольно просторный двор, где лакеи в разнообразных ливреях держали под уздцы горячих верховых лошадей и стояла карета, запряженная парой лошадей местной породы.
- Мы сбились с дороги, или тот человек обманул нас, - сказал д’Артаньян. - Не может быть, чтобы здесь жил Атос. Боже мой, неужели он умер и это имение перешло к какому-нибудь из его родственников! Сойди с лошади, Планше, и пойди разузнай. Признаюсь, у меня не хватает храбрости.
Планше соскочил с лошади.
- Ты скажешь, - продолжал д’Артаньян, - что один дворянин, находящийся здесь проездом, желает засвидетельствовать свое почтение графу де Ла Фер, и если ответ будет благоприятный, тогда можешь назвать мою фамилию.
Планше, ведя лошадь под уздцы, подошел к воротам и позвонил. На звонок тотчас же вышел седой лакей, несмотря на свой возраст, державшийся вполне прямо.
- Здесь живет граф де Ла Фер? - спросил Планше.
- Да, здесь, сударь, - ответил слуга, так как Планше не был одет в ливрею.
- Отставной военный, не так ли?
- Совершенно верно.
- У которого был лакей по имени Гримо? - расспрашивал Планше, с обычной своей осторожностью считавший, что лишняя справка не помешает.
- Господин Гримо сейчас в отъезде, - ответил лакей, не привыкший к подобным допросам и начинавший уже оглядывать Планше с головы до ног.
- В таком случае, - сказал радостно Планше, - я вижу, что это тот самый граф де Ла Фер, которого мы ищем. Откройте мне, пожалуйста, я хотел бы доложить графу, что мой господин, его друг, приехал сюда и желает его видеть.