Основатель дворянского сословие Дании видел из глубины своей темницы, как вельможи, созданные им, делили промеж себя его собственные почести. Граф Алефельд, его смертельный враг, наследовал его канцлерское достоинство; генералу Аренсдорфу, как великому маршалу, достались воинские почести; епископ Споллисон сделался попечителем университета. Единственный из его врагов, который не был ему обязан своим возвышением, - это граф Ульрик Фредерик Гульденлью, вице-король Норвегии, побочный сын короля Фредерика III. Он был великодушнее всех.
К этой-то мрачной Мункгольмской скале медленно приближалась лодка молодого человека с черным пером.
Солнце быстро опускалось к горизонту за массу крепости, которая прерывала его лучи, падавшие столь отлого, что крестьянин на отдаленных восточных холмах Ларсиниа мог следить за двигавшейся перед ним по верестняку неясной тенью часового, расхаживавшего на самой высокой башне Мункгольма.
III
Эндрю, распорядись, чтобы через полчаса подали сигнал к тушению огня. Серсилл сменит Дукнесса у главной подъемной решетки, а Мальдивий пусть станет на платформе большой башни. Необходим строжайший надзор со стороны башни Шлезвигского Льва. Не забудьте также в семь часов выстрелить из пушки, чтобы подняли цепь в гавани… нет, нет, я забыл, что ждут капитана Диспольсена. Напротив, надо зажечь маяк и посмотреть, горит ли Вальдерлонгский; об этом уже послано туда приказание, - а главное, чтобы была готова закуска для капитана. Ну теперь все, ах нет, чуть не забыл посадить на два дня под арест второго стрелка Торик Бельфаста, который пропадал где-то целый день.
Эти приказание отдавал сержант под черными, закоптелыми сводами Мункгольмской гауптвахты, находившейся в низкой башне, высившейся над главными воротами крепости.
Солдаты, к которым он обращался, бросали игру или поднимались с коек, спеша исполнить приказание, и на гауптвахте водворилась тишина.
Через минуту мерный плеск весел послышался со стороны залива.
- Ну, должно быть это капитан Диспольсен, - пробормотал сержант, открывая маленькое решетчатое окошко, выходившее на залив.
Лодка действительно причалила к железным воротам крепости.
- Кто там? - окликнул сержант хриплым голосом.
- Отвори! - был ответ. - Мир и безопасность.
- Вход воспрещен: есть ли у вас пропуск?
- Есть.
- А вот посмотрим. Если же вы налгали, клянусь всеми святыми, я заставлю вас отведать воды залива.
Затем отвернувшись и закрыв окошко, он прибавил:
- Однако это не капитан!
Свет блеснул за железными воротами; ржавые запоры заскрипели, засовы были подняты и приотворив калитку, сержант принялся рассматривать пергамент, предъявленный ему вновь прибывшим.
- Проходите, - проговорил он, - позвольте, впрочем, - прибавил он поспешно: - вам надо оставить здесь брильянтовую пряжку вашей шляпы, так как в государственные тюрьмы нельзя входить с драгоценными украшениями. В регламенте ясно сказано, что только "король и члены королевской фамилии, вице-король и члены его фамилии, епископ и командиры гарнизона исключаются из этого правила". Вы наверно не обладаете ни одним из этих титулов?
Молодой человек без возражений отстегнул пряжку и кинул ее вместо платы рыбаку, который доставил его к крепости. Лодочник, опасаясь, чтобы он не раскаялся в своей щедрости, поспешил широким пространством моря отделить благодеяние от благодетеля.
Между тем как сержант, ворча на неблагоразумие правительства, злоупотребляющего правом входа в государственные тюрьмы, задвигал тяжелые засовы и мерный стук его ботфорт раздавался на ступенях лестницы, ведшей на гауптвахту, молодой человек, перекинув плащ через плечо, быстрыми шагами прошел под черными сводами низкой башни, миновал длинный плац-парад и артиллерийский парк, где находилось несколько старых негодных кулеврин , которые можно видеть теперь в Копенгагенском музее. Предупрежденный окликом часового, он подошел к подъемной решетке, которая поднята была для осмотра его пропуска.
Отсюда, в сопровождении солдата, он ни минуты не задумываясь и как бы хорошо знакомый с местностью, направился по диагонали одного из четырех квадратных дворов, примыкавших по бокам к главному круглому двору, посреди которого высилась обширная и круглая скала с башней под названием Замка Шлезвигского Льва и где заключен был своим братом Рольфом-Карликом герцог Шлезвигский, Джоатам Лев.
Мы не станем описывать здесь Мункгольмской башни, тем более, что читатель, заключенный в государственную тюрьму, пожалуй станет опасаться, что оттуда нельзя спастись через сад. Опасение напрасное, так как замок Шлезвигского Льва, назначенный для высоко поставленных узников, между прочими удобствами доставлял им возможность прогуливаться в довольно обширном запущенном саду, где среди скал вокруг высокой тюрьмы и в ограде крепостных стен росли кусты остролиста, несколько старых тиссов и черных сосен.
Поравнявшись с подошвой круглой скалы, молодой человек взошел по грубо вырубленным в ней ступеням, которые вели к одной из башен ограды, служившей входом в центральное здание. Тут он громко затрубил в медный рог, полученный им у часового опускной решетки.
- Отворите, отворите! - с живостью закричал голос изнутри. - Это наверно окаянный капитан!..
Дверь отворилась в вновь прибывший, войдя в плохо освещенную комнату готической архитектуры, приметил молодого офицера, небрежно развалившегося на груде плащей и оленьих шкур, близ одного из тех ночников с тремя рожками, которые наши предки подвешивали к розеткам потолка, но который в эту минуту стоял на полу. Богатство и изысканная роскошь его костюма составляли разительный контраст с голыми стенами и топорной мебелью комнаты.
Не выпуская книги из рук, он полуобернулся к вошедшему.
- Это вы, капитан? Добро пожаловать! Без сомнение вы не предполагали, что заставляете ждать человека, не имеющего чести вас знать, но мы скоро познакомимся поближе, не правда ли? На первых порах дозвольте мне выразить вам мое искреннее сожаление, что вы вернулись в этот гостеприимный замок. За тот недолгий промежуток времени, который я провел здесь, я сделался так же весел, как и сова, прибитая вместо пугала к воротам башни. Клянусь дьяволом, когда я вернусь в Копенгаген на свадьбу моей сестры, и четыре дамы из целой сотни не признают меня! Скажите, пожалуйста, не вышли ли из моды банты из красных лент у подола кафтана? Не переведено ли каких-нибудь новых романов этой француженки, мадмуазель Скюдери? У меня теперь ее "Клелия", которою наверно еще зачитываются в Копенгагене. Теперь, когда я томлюсь вдали от стольких прелестных глазок, эта книга мое единственное утешение… потому что как ни хороши глазки нашей узницы, - вы знаете о ком я говорю - они ничего не говорят моему сердцу. Ах! уж эти поручение родителя!.. Сказать по секрету, капитан, мой отец - пусть это останется между нами - поручал мне… понимаете… приволокнуться за дочерью Шумахера. Но все старание мои пошли прахом: это не женщина, а прекрасная статуя; она плачет по целым дням и не обращает на меня ни малейшего внимания.
Молодой человек, не имевший до сих пор случая прервать болтовню словоохотливого офицера, вскрикнул от удивления.
- Что? Что вы сказали? Вам поручили обольстить дочь несчастного Шумахера?
- Обольстить! Пожалуй, если теперь так выражаются в Копенгагене, но тут сам дьявол спасует. Представьте себе, позавчера, находясь на дежурстве, я специально для нее надел роскошные французские брыжи, полученные мною прямо из Парижа; ну и что ж бы вы думали, она ни разу не взглянула на меня, не смотря на то, что я раза три или четыре проходил чрез ее комнату, брянча новыми шпорами, колесцо которых будет пошире ломбардского червонца. Это ведь самый новейший фасон, не правда ли?
- Боже мой! - прошептал молодой человек, сжимая голову руками, - это ужасно!
- Не правда ли? - подхватил офицер, ложно истолковав смысл этого восклицания. - Ни малейшего внимание ко мне! Невероятно, а между тем сущая правда!
Страшно взволнованный, молодой человек заходил по комнате большими шагами.
- Не хотите ли перекусить, капитан Диспольсен? - крикнул ему офицер.
Молодой человек опомнился.
- Я вовсе не капитан Диспольсен.
- Что! - вскричал офицер грубым тоном, поднявшись с своего ложа. - Но кто же вы, если осмелились проникнуть сюда, в такой час?
Молодой человек развернул свой пропуск.
- Мне надо видеть графа Гриффенфельда… я хочу сказать, вашего узника.
- Графа! Графа! - пробормотал офицер недовольным тоном. - Однако, бумаги ваши в порядке, за подписью вице-канцлера Груммонда Кнуда: "Предъявитель сего имеет право во всякое время дня и ночи входить во все государственные тюрьмы". Груммонд Кнуд - брат старшего генерала Левина Кнуда, губернатора Дронтгейма, и вы должны знать, что этот старый воин воспитал моего будущего зятя…
- Очень вам благодарен, поручик, за эти семейные тайны. Но, быть может вы и без того слишком много распространялись о них?
- Грубиян прав, - подумал поручик, закусив себе губы. - Эй! Тюремщик! Тюремщик! Проводи этого господина к Шумахеру, да не ворчи, что я отцепил у тебя ночник о трех рожках с одной светильней. Мне интересно было рассмотреть поближе вещицу времен Скиольда-Язычника или Гавара-Перерубленного, и к тому же теперь вешают на потолок только хрустальные люстры.
Между тем как молодой человек и его проводник проходили по уединенному саду крепости, поручик - эта жертва моды - снова принялся упиваться любовными похождениями амазонки Клелии и Горация Кривого.
IV
Между тем слуга с двумя лошадьми въехал на двор дома дронтгеймского губернатора. Соскочив с седла и тряхнув головой с недовольным видом, он хотел было отвести лошадей в конюшню, как вдруг кто-то схватил его за руку и спросил:
- Что это! Ты один, Поэль! А где же твой барин? Куда он девался?
Этот вопрос сделан был старым генералом Левином Кнудом, который, приметив из окна слугу молодого человека, поспешил выйти на двор. Устремив на слугу испытующий взор, он с беспокойством ждал его ответа.
- Ваше превосходительство, - ответил Поэль с почтительным поклоном, - моего барина нет уже в Дронтгейме.
- Как! Он был здесь и уехал, не повидавшись со мной, не обняв своего старого друга! Давно он уехал?
- Он приехал и уехал сегодня вечером.
- Сегодня вечером!.. сегодня вечером!.. Но, где же он остановился? Куда отправился?
- Он сошел с коня на пристани у Спладгеста и переправился в Мункгольм.
- А!.. Кто бы мог думать, что он так близко… Но зачем его понесло в замок? Что он делал в Спладгесте? Вот поистине странствующий рыцарь! А виноват в этом все я: к чему было давать ему такое воспитание? Мне хотелось, чтобы он был свободен, не смотря на свое сословие…
- Ну, нельзя сказать, чтобы он был рабом этикета, - заметил Поэль.
- Да, но за то он раб своих прихотей. Однако, тебе пора отдохнуть, Поэль… Скажи мне, - вдруг спросил генерал, на лице которого появилось озабоченное выражение, - скажи мне, Поэль, порядком вы колесили?
- Нет, генерал, мы прибыли сюда прямо из Бергена. Мой барин был не в духе.
- Не в духе! Что бы это могло произойти у него с родителем? Может быть ему не по душе этот брак?
- Не знаю, но говорят, что его светлость настаивает на этом браке.
- Настаивает! Ты говоришь, Поэль, что вице-король настаивает? Но если он настаивает, значит Орденер противится.
- Не могу знать, ваше превосходительство, только мой барин был не в духе.
- Не в духе? Знаешь ты, как принял его отец?
- В первый раз - это было в лагере близ Бергена - его светлость сказал ему: "Я не часто вижу вас, сын мой". - "Тем отраднее для меня, государь и отец мой, - ответил мой барин, - если вы это замечаете". Затем он представил его светлости подробный отчет о своих поездках по северу, и вице-король одобрил их. На другой день, вернувшись из дворца, мой барин сказал мне: "Меня хотят женить; но сперва мне необходимо повидаться с генералом Левином, моим вторым отцом". Я оседлал лошадей, и вот мы здесь.
- Правда ли, мой добрый Поэль, - спросил генерал голосом, дрожащим от волнения, - он назвал меня своим вторым отцом?
- Точно так, ваше превосходительство.
- Горе мне, если этот брак не пришелся ему по сердцу! Я готов скорее впасть в немилость у короля, чем дать свое согласие. А между тем - дочь великого канцлера обоих королевств!.. Да кстати, Поэль! Известно Орденеру, что его будущая теща, графиня Альфельд, со вчерашнего дня находится здесь инкогнито и что сюда же ждут самого графа?
- Я не слыхал об этом, генерал.
- О! - пробормотал старый губернатор. - Он должно быть знает об этом, если с такой поспешностью оставил город.
Благосклонно махнув рукою Поэлю и отдав честь часовому, который сделал ему на караул, генерал, еще более озабоченный, вернулся в свое жилище.
V
Когда тюремщик, пройдя винтовые лестницы и высокие комнаты башни Шлезвигского Льва, открыл наконец дверь камеры, которую занимал Шумахер, первые слова коснувшиеся слуха молодого человека были:
- Вот наконец и капитан Диспольсен.
Старик, произнесший эти слова, сидел спиною к двери, облокотившись на рабочий стол и поддерживая лоб руками. Он одет был в шерстяную черную симарру ; а в глубине комнаты над кроватью виднелся разбитый гербовый щит, вокруг которого порванные цепи орденов Слона и Даннеброга; опрокинутая графская корона была прикреплена под щитом и два обломка жезла, сложенные на крест, дополнили собою эти странные украшения. Старик был Шумахер.
- Нет, это не капитан, - ответил тюремщик и, обратившись к молодому человеку, добавил: - Вот узник.
Оставив их наедине, он захлопнул дверь, не слыхав слов старика, который заметил резким тоном:
- Я никого не хочу видеть, кроме капитана.
Молодой человек остановился у дверей; узник, ни разу не обернувшись и думая, что он один, снова погрузился в молчаливую задумчивость.
Вдруг он вскричал:
- Капитан наверно изменил мне! Люди!.. Люди похожи на кусок льда, который араб принял за брильянт. Он тщательно спрятал его в свою котомку и когда хотел вынуть, то не нашел даже капли воды…
- Я не из тех людей, - промолвил молодой человек.
Шумахер быстро вскочил.
- Кто здесь? Кто подслушивал меня? Какой-нибудь презренный шпион Гульденлью?..
- Граф, не злословьте вице-короля.
- Граф! Если из лести вы так титулуете меня, ваши старание бесплодны. Я в опале.
- Тот, кто говорит с вами, не знал вас во время вашего могущества, но тем не менее он ваш искренний друг.
- И все же, чего-нибудь хочет добиться от меня: память, которую хранят к несчастным, всегда измеряется видами, которые питают на них в будущем.
- Вы несправедливы ко мне, благородный граф. Я вспомнил о вас, вы же меня забыли. Я - Орденер.
Мрачные взоры старика сверкнули радостным огнем. Невольная улыбка, подобная лучу, рассекающему тучи, оживила его лицо, обрамленное седой бородой.
- Орденер! Добро пожаловать, скиталец Орденер! Тысячу крат благословен путник, вспомнивший узника!
- Однако, вы забыли меня? - спросил Орденер.
- Я забыл вас, - повторил Шумахер мрачным тоном, - как забывают ветерок, который, пролетая мимо, освежил нас своим дуновением. Счастливы мы, что он не превратился в ураган и не уничтожил нас.
- Граф Гриффенфельд, - возразил молодой человек, - разве вы не рассчитывали на мое возвращение?
- Старый Шумахер ни на что не рассчитывает. Но тут есть молодая девушка, которая еще сегодня заметила мне, что 8-го мая минул год с тех пор, как вы уехали.
Орденер вздрогнул.
- Как, великий Боже! Неужели ваша Этель, благородный граф!
- А то кто же?
- Ваша дочь, граф, удостоила считать месяцы со времени моего отъезда! О! Сколько печальных дней провел я с тех пор! Я объездил всю Норвегию, от Христиании вплоть до Вардхуза, но путь мой всегда направлен был к Дронтгейму.
- Пользуйтесь вашей свободой, молодой человек, пока есть возможность. Но скажите мне наконец, кто вы? Мне хотелось бы знать вас, Орденер, под другим именем. Сын одного из моих смертельных врагов носит это имя.
- Быть может, граф, этот смертельный враг более доброжелателен к вам, чем вы к нему.
- Вы не отвечаете на вопрос. Но храните вашу тайну; может быть я узнаю со временем, что плод, утоляющий мою жажду, - яд, который меня убьет.
- Граф! - вскричал Орденер раздражительно. - Граф! - повторил он тоном мольбы и укора.
- Могу ли довериться вам, - возразил Шумахер, - когда вы постоянно держите сторону этого неумолимого Гульденлью?..
- Вице-король, - серьезно перебил молодой человек, - только что отдал приказание, чтобы впредь вы пользовались безусловной свободой внутри башни Шлезвигского Льва. Эту новость узнал я в Бергене и без сомнение вы немедленно получите ее здесь.
- Вот милость, на которую я не смел рассчитывать, о которой ни с кем бы не решился говорить кроме вас. Впрочем, тяжесть моих оков уменьшают по мере того, как возрастают мои лета, и когда старческая дряхлость превратит меня в развалину, мне скажут тогда: "Ты свободен".
Говоря это, старик горько усмехнулся и продолжал:
- А вы, молодой человек, сохранили ли вы ваши безумные мечты о независимости?
- В противном случае, я не был бы здесь.
- Каким образом прибыли вы в Дронтгейм?
- Очень просто! На лошади.
- А в Мункгольм?
- На лодке.
- Бедный безумец! Бредит о свободе и меняет лошадь на лодку. Свою волю приводит он в исполнение не своими членами, а при посредстве животного или вещи; а между тем кичится своей свободой!
- Я заставляю существа повиноваться мне.
- Позволять себе властвовать над известными существами - значит давать другим право властвовать над собой. Независимость мыслима лишь в уединении.
- Вы не любите людей, достойный граф?
Старик печально рассмеялся.
- Я плачу о том, что я человек, я смеюсь над теми, кто утешает меня. Если вы еще не знаете, то убедитесь впоследствии, что несчастие делает человека недоверчивым, подобно тому, как удачи делают неблагодарным. Послушайте, вы прибыли из Бергена, скажите мне какой благоприятный ветер подул на капитана Диспольсена. Должно быть счастие улыбнулось ему, если он забыл меня.
Орденер пришел в мрачное смущение.
- Диспольсен, граф? Я нарочно прибыл сюда поговорить с вами о нем. Зная, что он пользуется вашей доверенностью…
- Моей доверенностью? - с беспокойством прервал узник. - Вы ошибаетесь. Никто в мире не пользуется моей доверенностью. Правда, в руках Диспольсена находятся мои бумаги, бумаги чрезвычайно важные. По моей просьбе он отправился к королю в Копенгаген, и даже я должен признаться, что рассчитывал на него более, чем на кого-либо другого, так как во время моего могущества я не оказал ему ни малейшей услуги.
- Да, благородный граф, я его видел сегодня…
- Ваше смущение подсказывает мне остальное; он изменил.
- Он умер.
- Умер!