Никогда еще Сбыслав не видел, чтобы человек бледнел так быстро, печенег из бурого стал серым.
- А и знают тебя печенеги, братко, - прошептал воевода.
Улеб заговорил по-печенежски, задавая короткие вопросы, степняк отвечал сразу же, сглатывая слюну и бегая взглядом от одного киевлянина к другому. На миг он заглянул в глаза Сбыслава, и молодой рус вздрогнул - такой страх, такая тоска были в глазах лютого ворога. Допрос закончился быстро, Улеб встал и подошел к Сбыславу.
- Говорит - он из загона, - сказал порубежник. - В их тысяче из каждой сотни по десятку отобрали и вперед пустили, разведывать да ловить и рубить тех, кто до Киева дойти не успел.
- Что сам царь? - спросил Сбыслав.
- Да он наверняка не знает, - махнул рукой Улеб. - Говорит, они ушли на два дня пути от большого войска, а пороки еще сильней отстали. Точней сказать нельзя, но, мыслю я, до Киева Калину еще дня три, да на переправу дня два - время есть, смоленские и новгородцы подойти успеют.
- Ты и это знаешь? - удивился Сбыслав.
- Слухом земля полнится, - усмехнулся порубежник и кивнул на печенега. - С этим что делать будем?
Сбыслав посмотрел на степняка и вздохнул. Ясно, что, отдай он полоняника в руки лютому Люту, у того разговор короткий, хотя конями рвать, наверное, не будет - времени нет. Воевода был жесток в бою и на государевой службе, но за глаза даже Владимир называл Якунового сына отходчивым. Резать горло пленному было против дружинной чести, да и продать молодого раба, опять же, можно...
- Боярин, глянь.
Один из молодых отроков, что рылся в переметных сумах, подошел к Сбыславу, протягивая руку. Мозолистая ладонь молодого дружинника еле заметно дрожала, и на широкой этой ладони лежали горкой простенькие оловянные и бронзовые серьги, колты, даже какое-то колечко. Недорогие украшения, что совсем недавно были драгоценным сокровищем какой-то девушки из бедного рода.
- В степи между крепостями села есть... Были, - тихо сказал кто-то из дружинников. - Видно, не все успели уйти.
Сбыслав взял двумя пальцами один из колтов - маленькие оловянные зернышки, наваренные на оловянные же колечки, в подражание богатым уборам киевских горожанок такие украшения, только серебряные, были у его матушки, теперь их носит его младшая сестричка. На потускневшем олове грязнело бурым, и воевода понял, что это засохла кровь...
- Это из его сумы? - тихо спросил воевода.
- Из его, - кивнул дружинник и выронил украшения, словно они жгли руку, - я коня под ним случайно убил...
- Понял, - кивнул воевода, снимая с правой руки воинскую рукавицу.
Прежде чем кто-то успел слово сказать, Якунич левой рукой вздернул печенега на колени, а правую тяжелым молотом опустил на бритое темя. Хрустнуло, словно гнилое полено, из ушей и глаз печенега закапало кровью, и Сбыслав отпустил труп, мешком осевший на землю.
- По коням, - хрипло приказал воевода. - В Киев идем.
Дружинники молча полезли в седла, Сбыслав же медлил, он смотрел то на убитого им степняка, то на рассыпавшиеся в примятую траву оловянные безделушки и все пытался натянуть рукавицу, и не попадал ладонью. Воеводе случалось видеть смерть в разных обличьях - от меча в бою, от рук катов киевских и ромейских, от ножа и петли безумного волхва, от огня и воды. Но эти сережки, все в пятнах засохшей крови, были почему-то страшнее всего. Он не хотел думать, что сталось с их хозяйкой, но не думать не получалось - перед глазами стояла сестричка, в первый раз надевшая материнские украшения и красовавшаяся перед зеркалом...
- Сбыслав!
Резкий голос вырвал из тяжких раздумий, Якунич вздрогнул и посмотрел в глаза порубежнику, что уже сидел в седле. Улеб кивнул воеводе:
- Пора, братко, - уже мягче сказал он. - Надо в Киев ворочаться.
Сбыслав натянул рукавицу и, не касаясь стремени, прыгнул в седло.
Обратно ехали молча, лишь хрипел сквозь зубы отрок, пораненный стрелой в грудь. Сбыслав заметил, что некоторые дружинники выбросили по пути добычу, словно грязное. Воин, добывший сапоги все терзался, мучился, и наконец все же сунул их обратно в суму, рассудив, как видно, что справная обувка - это воинский припас и оставить ее нет ничего дурного. Якунич невесело усмехнулся - киевская молодежь еще не огрубела душой, не понимала, что взятое с бою есть взятое с бою, кому пришло - у того осталась. А с другого бока посмотреть - разве забрал бы он сам эти серьги? С чужой снятые забрал бы, наверное, со своей, русской - нет.
- Сбыслав, - окликнул воеводу порубежник.
- Чего тебе? - невесело спросил Якунич.
Кони сам несли через мелкую протоку, теперь только через остров перебраться - и дальше плыть на свою сторону.
- Ты не кручинься, братко, все ты правильно сделал.
- Чего мне кручиниться? - удивился Сбыслав и вдруг рассмеялся: - Нет, Улеб, ты не так все понял. Я не первого степняка пришиб, да и не последнего, думаю. Я хуже людей карал.
- А чего тогда голову повесил? - спросил Лют.
- Да серьги эти из головы нейдут, - ответил рус.
Сзади снова заперхал раненный в грудь отрок.
- Нутко, голову ему запрокиньте, вот так, - Улеб поравнялся с подстреленным дружинником и показал, как надо держать ему голову. - Вот так, через Днепр поплывем - с коня не слезай, доспехи твои к себе на седла возьмем, ты, знай, за гриву держись и в небо смотри. Довезем до города - есть у меня в дружине муж, травы хорошо знает, сделает отвар, чтобы горло не распухло и дышать можно было.
Двое киевлян часто закивали и, подъехав с боков, приняли раненого товарища.
- Давай, молодец, не горюй, еще на свадьбе у тебя погуляем, - ободряюще кивнул порубежник и, толкнув коленями коня, догнал Сбыслава. - Ты бы сам своих раненых урядил, - укоризненно заметил Улеб.
- Да не умею я, - досадливо пожал плечами Сбыслав. - Перевязать-зашить только и могу, а травы да глубокие раны я не ведаю.
- Будет время - научу, - пообещал Лют.
Обратно переправлялись медленней, двое дружинников, отдав коней товарищам, плыли рядом с раненым, поддерживая того за ноги, чтобы не запрокинулся в воду. Уже вышли на своей стороне, уже городские ворота были недалече, когда Улеб вдруг спросил:
- Воевода, а ты женатый?
- Нет, - устало ответил Сбыслав, чувствуя, как снова наваливаются заботы о воинском устроении.
- А что так? - удивился порубежник. - Муж видный, небедный, рода доброго...
- Отец сватал одну, - Якунич невольно обрадовался еще одному поводу хоть на миг отвлечься от поджидающих дел, - да на нее порчу навели, за месяц до свадьбы слегла с огневицей, так и не поднялась.
- Жалел небось, - в голосе Улеба было искреннее участие.
- Ну, жалел, наверное, - неуверенно ответил дружинник, отмахиваясь рукой от надоедливого слепня. - Я ее и не знал совсем, наши отцы сговорились русским обычаем, да я ничего против не имел.
- Вот как, - задумчиво протянул Лют. - Стало быть, как у варягов принято. А я свою Светлану на Купалу умыкнул.
- Силком?
- Она не против была, - лицо Улеба стало до странности мягким. - На коня дернул - и на Заставу. Был бы батька жив - ох досталось бы мне, а так - сам себе воевода. Ну а к осени обвенчались.
Он замолчал, думая о тех коротких счастливых месяцах, что выпали ему с покойной женой, и Сбыслав, понимая, что тут говорить нечего, положил руку на могучее плечо порубежника и легонько встряхнул. До Киева ехали в тишине, уважая думы друг друга. У ворот Улеб повернул Мыша и ткнул рукой в подстреленного отрока:
- Этого я с собой заберу, надо ему горло нужными травами обложить, чтобы не распухло. Ни сегодня, ни завтра, ни через два дни печенеги не сунутся, так пусть парень у нас полежит. А со мной отряди еще двоих - посмотрят, поучатся, а как лучше станет - к вам заберут.
- Благодарствую, - поклонился Сбыслав и кивнул дружинникам, что поддерживали раненого,
- Ну, братко, у тебя служба воеводская, но выкроишь часок - приезжай к нам, - Улеб протянул Якуничу руку. - Ты говорил - я тебе люб, а и ты мне тоже, жаль, в гости звать некуда.
- Найду час - приеду, - ответил Сбыслав и крепко пожал мозолистую ладонь. - Будь здоров, Улеб Радославич.
* * *
На государевом дворе Сбыслав отпустил отроков в гридницу и пошел докладываться князю. Владимир уже кончил советоваться с черниговцами, Гореслав Ингварович, пьяный и растроганный княжеской лаской, отправился к своим полкам, а великий князь, что на пиру не столько пил, сколько под лавку лил, сидел за столом и что-то чертил на пергаменте. Сбыслав перекрестился на образа и подошел к Красну Солнышку. Уж полтора года, как Владимир даровал сыну старого Якуна право входить без доклада, и сейчас князь лишь поднял бровь при виде запыленного и забрызганного кое-где неотертой кровью воеводы.
- Ты где шлялся, млад ясен сокол? - спросил государь не столько зло, сколько укоризненно.
- Ходил за Днепр, княже, вражью силу поразведать, - честно ответил воевода.
- А я тебе на то позволение давал? - больше для порядку поинтересовался Владимир.
- Прости, княже, - честно вздохнул Сбыслав. - У тебя тут пированье шло, а мне как раз доложили, что на той стороне вражьи сторожи появились.
Владимир вздохнул и положил перо на пергамент:
- Ну так рассказывай, чего вы там с Улебом наразведали.
Якунич не стал спрашивать, откуда князь знает, с кем он ходил за Днепр, и кратко рассказал, чем закончилась их вылазка. Выслушав воеводу, Владимир встал и прошелся по горнице:
- Значит, говоришь, пять дней у нас есть?
- Может, и больше, княже, - кивнул Сбыслав. - Но я бы положил меньше, чтобы врасплох нас не застали.
- Сколько ни клади, решать все равно Калину, -. подвел черту Владимир. - У меня к тебе вот какое дело будет. Новгородцы к Киеву ввечеру подойдут. Надо им такое место отвести, чтобы и почет был, и с нашими киевлянами они рядом не были, а то еще до Калина у нас такие драки пойдут - разнимать устанем. Зятюшке моему это накрепко втолкуй, прежде чем ко мне его звать...
* * *
О том, как Соловей Будимирович женился на племяннице великого князя, в Киеве ходили разные слухи. Некоторые спьяна болтали, что Владимир торопился грех прикрыть, мол, не убереглась Забава, по пристаням разгуливая, пришлось наскоро выдать за новгородского гостя. Сбыслав, случалось, за такое в корчмах да и просто на улице сильно бил в морду, пока Апраксия не наказала больше так не делать - злым людям все равно ничего не объяснишь, а каждая драка - лишняя поруха дружинной славе и Забавиному доброму имени.
От отца, что был побратимом Будимиру и значит, богатырю приходился дядей, а как в доверие вошел - так и от князя, Сбыслав знал, как все было на самом деле. Соловей Будимирович только-только с Заставы отъехал и, вернувшись в Новгород, снова стал торговать с заморскими странами. Будимир был богатейшим гостем на севере, и сын богатство не промотал, а приумножил. Были у новгородского богатыря и ум, и удача, ходили его кораблики и в Царьград, и во фрязи, и в Англию, и в Персию. Даже седой Гандвик видел ладьи Соловья Будимировича, что бегали в Пермь и на Обь за мягкой рухлядью и рыбьим зубом. Сам богатырь ходил лишь с самыми богатыми своими караванами, и торгуя, и защищая. На третий год ранней весной повел новгородец свои корабли в Корсунь, где с прошлой зимы дожидался его дорогой товар - паволоки, золотая посуда, серебро, крепкие ромейские брони. Сразу за ледоходом поспешал Будимирович, чтобы еще до осенних бурь успеть отвезти царьградские богатства в Англию, к Кануту Могучему. Весна была в самом разгаре, когда по половодью прибежали новгородские кораблики в Киев, встав по высокой воде чуть не в посаде. Тут-то и встретились богатый гость Соловей Будимирович и княжая племянница Забава Путятична. Молодая княжна с мамками да няньками пришла на торг выбрать себе гостинцев по доброму дядиному соизволению, но не успела и прицениться, как встала недвижно перед лавкой с паволоками - вдоль торговых рядов шел могучий муж в дорогой заморской ферязи, отороченной югорским соболем. Широкий в груди, тонкий в поясе, с кудрями чернее ворона и на варяжский манер завитыми усами, был Соловей красив дикой, разбойной красотой, не у одной девки замирало сердце, когда глядел искоса, ухмыляясь во весь рот. Если Будимирович и заметил, как смотрит на него высокая красавица в дорогом девичьем уборе, то виду не подал, прошествовал мимо к лавке менялы-иудея договариваться о покупке ромейских номисм за арабские дирхемы.
Долго смотрела княжна вслед удалому гостю. На пирах она не отличала одного богатыря от другого, ну, помнила, конечно, храброго Добрыню Никитича, что спас ее, малую девчонку, из логова лютого Змея. Ну и Илью Ивановича, что часто ругался с дядей Владимиром. Ну и Алешу Поповича, про которого тетя Апраксия говорила, что, мол, если попробует с ней заговорить - гнать бы взашей и звать кого-нибудь на выручку. Других молодая княжна не знала, да и не ее это дело было, не великая княгиня, чай, сиди в тереме да жди, кого князь в женихи подберет. Хорошо тем, у кого душа к этому лежит - ждут дома, вышивают заморским шелком, дальше церкви не ходят, по пирам не сидят. А Забаве все это было - нож острый. Как завидовала она брату, что плюнул на честь и пошел мечом добавлять свою славу к отцовской, встав заставой на Воронеже. Редко, раз в полгода, а то и в год, наезжал Михалко в Киев и, придя к сестре, рассказывал об опасной и тяжкой жизни дальних порубежников. А княжна, слушая рассказы о дальних походах, быстрых и кровавых стычках, лишь вздыхала - брат сам вершил свою судьбу. А ты сиди в тереме да жди, за кого тебя выдадут, хорошо если за молодого да красивого, ан могут и за старика кособрюхого.
Увидев Соловья на торге, Забава влюбилась без памяти - гость был красив, горд и с виду умен. Вернувшись к вечеру в терем, княжна осторожно выспросила у дяди, что за богатый да сильный торговый человек приплыл сегодня в Киев. Владимир рассеянно отмахнулся, буркнув, что Соловей, как с Заставы ушел, заторговал, как и отцу не снилось. Поблагодарив дядю, Забава пошла к Апраксии и стала выспрашивать, что за богатырь был Соловей Будимирович. Княгиня рассказала, что сын богатого и славного купца Будимира стал на Заставе с молодых лет, а как Илью Ивановича посадили в поруб, вернулся в Новгород и стал отправлять кораблики в разные страны да батюшкино богатство приумножать. И хоть говорят, муж он буйный и в Новгороде любит в одиночку против целого конца на кулаки выйти, все же мать слушается. Уяснив все, что хотела, Забава задумала неслыханное: вечером, накинув покрывало одной из служанок, выбралась из терема и отправилась на берег Днепра, где стояли кораблики новгородского гостя. Велика была удача княжны, потому что до берега она добралась невредимо, хоть и шла по улицам, где и мужи после захода солнца стараются поодиночке не шастать. Северяне расположились в стороне от остальных купцов - к Соловью не раз напрашивались в попутчики, богатырь-де - лучшая защита, он же хотел в этом году прибежать в Корсунь первым. Распустив дружину на ночь погулять в киевских корчмах, Будимирович оставил на ладьях по два-три человека, сам же сидел в своем шатре и считал, какова будет прибыль, если дойти до Англии с товаром раньше сарацинских купцов. Прибыль выходила хорошая, и, когда полог чуть откинулся в сторону, купец-богатырь довольно прихлопнул ладонью по пергаменту, не оборачиваясь, крикнул:
- Неси мед, с третьей ладьи, скажешь, я велел! Выпьем вместе!
- Я, Соловей Будимирович, не за тем пришла...
Услышав вместо мужского рыка тонкий девичий голосок, Соловей крякнул и, оправив рубаху, повернулся к нежданной гостье. Первая мысль была - подшутили братья-дружиннички, прислали непотребную девку, но когда девушка откинула с головы простое покрывало, сверкнув золотом дорогих колтов, привставший было Соловей бухнулся обратно на ременчат стул - перед ним стояла племянница великого князя Забава Путятична. Быстрым разумом богатый гость засоображал, что бы это значило: уж не дело ли какое у князя к нему, да такое тайное, что никого, кроме родни, не пошлешь? Если так, княжна должна была явиться с охраной, а уж вооруженных его мужи, как ни пьяны лежали, не прохлопали бы. Но не успел новгородец додумать свою многомудрую думу, как княжна заговорила, и богатырю показалось, что полотняные стены крепко поставленного шатра падают ему на буйную голову. Забава Путятична с ходу заявила, что влюбилась в Соловья Будимировича и хочет за него замуж, так ему бы засылать сватов ко князю, а то можно до Пирогощей дойти, там и обвенчают, чтобы долго не думать.
Окажись на месте Соловья бабий насмешник Алеша Попович - быть беде, но могучий сын Будимира не зря славился и на Руси, и в заморских странах как муж обходительный и разумный (ну, когда мужиков с Софийской стороны в Волхов не кидал). Усадив княжну на свой стул, новгородец встал рядом и замолчал на минуту, а обдумав все, заговорил мягким, ласковым голосом, какого никто, кроме матери, да сестер, да племянников-племянниц, от могучего воина не слышал. От роду того не бывало, чтобы девица приходила сама себя сватать - не в обычае это ни у славян, ни у руси, ни у мери. Забава Путятична - племянница самого великого князя, Соловей Будимирович - голова всем купцам новгородским, богатейший гость на Руси, а прежде всего - русский богатырь. Так что не пристало им бегать венчаться без согласия князя.