Никогда, никогда за всю свою службу, за все ее долгие годы он не метил нарочно во вражьего коня! Закрываясь щитом, Муромец потянул из ножен меч - и в это время два страшных удара раскололи дубовые доски. Швырнув обломки щита прямо в мертвую стальную рожу, Илья ударил мечом снизу - ольбер закрылся, от столкнувшихся клинков снопами брызнули искры, поджигая вокруг остатки сухой, выгоревшей на солнце травы...
Алеша внимательно смотрел на битву, что кипела на шляхе, гнев и ярость куда-то ушли, в голове билась лишь одна мысль: "Не пропустить бы нужную минуту". Бабий Насмешник знал: никакой он не воевода, его дело - врубиться во вражьи ряды, свистом распугивая коней, с бешеной скоростью рубя по чему придется. Но здесь особого ума не нужно: как увидишь, что наши гнутся, - поднимай полки в последний натиск. Он оглянулся назад - там, у Кловского урочища, стоят, перегородив поле расписными щитами, Сигурдовы варяги, если черниговцы не устоят, будет куда отбежать. Подумал так - и обложил сам себя дурнейшими словами: еще мечом не махнул, а уж бежать думает!
- Рагдай! Ушмовец! - заорал Попович. - Ко мне!
Двое богатырей, что стояли с черниговскими полками, подъехали к Алеше. Хищное, крючконосое лицо черноволосого смуглого Рагдая ничего не выражало, он всегда на все смотрел спокойно, этот Киевский Волк, что не раз выходил один на триста. Ян же Ушмовец чуть не плакал - молодейший и последний из пришедших на Заставу богатырей. Семь лет назад, когда Застава и большая часть дружины, усланные князем приводить к покорности касогов, едва прорывались обратно через горы, на Киев изгоном налетела большая орда печенегов. Князь, собрав все силы, вышел навстречу врагу, и тут-то сын кожевенника Ян Ушмовец и свершил свой первый подвиг, в единоборстве удавив в руку вражьего ольбера да захватив в полон самого хана с сыновьями. Было ему тогда пятнадцать лет... Сейчас же, глядя на гибель сотен русских людей, молодой богатырь кривил рот, словно еще немного - и разрыдается.
- Слушайте, братья, - быстро заговорил ростовец. - Как настанет нам пора в бой лезть - держитесь рядом, ты, Рагдай, - по праву руку, ты, Ян, - по леву. Вместе сквозь их полки пойдем, въедем поглубже - авось дрогнут поганые!
Ян быстро закивал, Волк же, ни слова не отвечая, посмотрел через плечо, затем медленно повернулся обратно.
- Пора, говоришь, Алеша? - гулко спросил он. - А не сейчас ли?
Внизу черниговские ряды, разорванные во многих местах, таяли, словно снег на солнце, сквозь пробоины лился поток пестрой конницы. Попович сдернул с плеча рог индрика-зверя и, поднеся к губам, дунул так, что, казалось, дрогнула земля, и печенеги, словно прибитые чудовищным ревом, споткнулись, замедлив бег.
- ЗА РУСЬ! - заорал Алеша, закидывая рог за спину и наклоняя копье. - ЗА КИЕВ!
- Помогай нам Бог, - негромко сказал Рагдай, пришпоривая коня.
Второй ряд черниговских и смоленских полков бросился в битву.
Илья не видел, что творится вокруг, не слышал ни грохота второго соступа, ни молодецких воплей Поповича, удачно пробившего на скаку копьем аж четверых степняков. На всем божьем свете для Муромца не было сейчас никого, кроме супротивника. Мало кто на Руси и в Степи владел искусством боя одним мечом - без щита, но железному ольберу это было не в диковинку. Снова и снова с лязгом сшибались меч и сабля, высекая искры, но ни русская, ни степная сталь не поддавались. От страшных ударов пятились боевые жеребцы, и сама земля трескалась, не выдерживая чудовищной мощи русского богатыря и степного ольбера. Кони уже не пытались укусить друг друга, но лишь кружились, повинуясь безмолвным приказам всадников, что управляли скакунами не только поводом, но и легкими нажатиями коленей, а то и просто наклоняясь в седле.
Бурко понимал - богатырь и ольбер равны силой и воинским искусством, оба злы и сильны духом, ни один не отступит. А раз так - исход боя решит либо усталость, либо случай. И он сам, и Илья - оба немолоды, а враги - кто их знает. Пора было заканчивать с этой схваткой, вокруг кипел бой, и Илья нужен был там. К тому же бессовестный степняк мог снова попытаться достать русского коня - с него станется. В большой Бурковой голове вертелась какая-то мысль, но, прыгая, отскакивая и снова налетая, он никак не мог ее ухватить.
- Бурко! - крикнул Илья.
- Да!
- Как он тебя - так и ты его!
Вот! Вот оно! Вот что никак не удавалось додумать! И когда враг нажал снова, Бурко не попятился, а отскочил в сторону, встал на дыбы, повернулся на задних ногах и обрушился передними на бок вражьего коня. Степной скакун подался вправо - эка невидаль, в первый раз, что ли, с жеребцом дрался, и правое Бурково копыто лишь скользнуло по окованному сталью крупу, зато левое крепко приложило всадника в колено, и Бурко с мрачной радостью услышал, как хрустнула огромная кость. Страшно закричал ольбер, замахнувшись саблей на обидчика, и на краткий миг выпустил из виду Илью. На краткий миг, и моргнуть не успеешь, но Муромцу хватило, и прямой широкий меч обрушился на стальное лицо. Степняка покачнуло, поперек личины лег прямой глубокий проруб, из которого плеснуло красным, а Илья уже ударил снова, теперь по правому плечу, и повисла рука с саблей. Третий раз меч махнул поперек, рассекая со свистом воздух, и огромная, словно пивной котел, голова с тяжким стуком рухнула на землю.
Тяжело дыша, Илья осмотрелся по сторонам. Вокруг валялись трупы, полыхала сухая трава, но бой шел уже где-то впереди, русские оттеснили печенегов со шляха и теперь давили вверх по холму. Впереди русских полков, прорубая дорогу, бились трое, и Муромец криво ухмыльнулся - даже Алешка решил, что здесь одним напуском не обойдешься. Трое богатырей с черниговцами, четверо - со смоленцами, витязи Заставы шли впереди, пластуя клинками, дробя булавами, их кони дрались наравне с хозяевами. Но не этим был силен богатырский натиск. Второй ряд русских полков, на глазах у которого погибали его братья, в ожидании дошел до белого каления и рванулся в бой с нечеловеческой яростью. И хоть, казалось, страшнее бить нельзя, вид богатырей, что кинулись на врагов, как волки на стадо, удесятерил силы воинов, и смоленцы с черниговцами дрались так, словно забыли о смерти.
Печенеги защищались отчаянно, их было больше, и гнев хакана казался им страшнейшей карой на свете. Несколько минут оба войска рубились на месте, не уступая ни пяди, русская сила против печенежской. Так весной плотина на разлившейся реке держит лед, бревна трещат, но не поддаются, и тут откуда-то с верховий приходят огромные льдины и, словно топорами, бьют в преграду, выворачивая столбы, и вот уже в проломы хлынула вода, миг - и прорвана запруда. Семеро витязей, наехав впереди полков на вражье войско, рубили степняков десятками, еще больше топча конями, пробивались вперед, не глядя по сторонам, и вражье войско дрогнуло, поддалось, стало пятиться, и тут в схватку с ревом влетел Муромец. Столь страшен был вид Первого Русского Богатыря, что печенеги дрогнули, и левое крыло их начало поворачивать коней. Ободренные, русичи нажали сильнее, и вот уже бегут степняки, и сыны черниговские гонят их, рубя в спины. Не давая опомниться, пусть кони едва ступают, черниговцы и смоленцы поспешали за богатырями, убивая врагов. Третий ряд печенежских полков бросился было навстречу, но его смяли свои же бегущие, смяли и увлекли за собой. И степняки бежали, не имея духа обернуться и увидеть тех, кто их гонит, как бы не втрое, если не вчетверо меньше!
Погоня продолжалась до того места, где Лыбедь впадает в Днепр, многие печенеги убились, сорвавшись с конями с крутых откосов, но большая часть все же слетела скоком по склону и бросила коней в неширокую речку. Илья, уже справившийся с душившей его яростью, едва удержал воинов, рвавшихся за врагом - гнать дальше, убивать, пока не сломаются мечи. За Лыбедью раскинулась поросшая лесами равнина, ровная, широкая, и бог весть, кто там у Калина засел, и не обернутся ли печенеги, что сейчас бегут без памяти. Медленно, шагом, русичи отошли обратно к Васильевскому шляху. Муромец приказал счесть по полкам убитых, а старшим подходить для совета. Ожидая воевод, богатырь посмотрел на солнце и протяжно свистнул: битва длилась как бы не три часа, а казалось - получаса не прошло... Подъехал Алеша, с ним Ушмовец, остальные витязи стояли среди полков.
- Как, Алеша, цел? - хрипло спросил Муромец.
Попович, перемазанный кровью от сапог до шелома, покачал головой:
- А что мне сделается?
- А ты, Ян? - повернулся Илья к младшему богатырю.
Ушмовец, под кровью и грязью странно белый лицом, лишь слабо мотнул головой. На холм взъехал смоленский воевода Глеб Бориславич, с другой стороны рысью подлетел воин со смуглым, красивым лицом. Шлем воин снял, и черные густые волосы развевались по ветру. Несколько мгновений Илья смотрел на него, припоминая, затем спросил:
- Поздорову, Василий, а где же Гореслав?
- Не нашли, - глухо ответил Василий Алданович.
Илья посмотрел вниз, на месиво растоптанных тел на Васильевском шляхе, и широко перекрестился:
- Упокой, Господи, его душу. Стало быть, Василий Алданович, тебе черниговский полк принимать.
Черниговец молча кивнул, как будто говоря: "И приму".
- Потери в полках сочли? - продолжил Муромец.
- У меня треть убита или поранена так, что биться боле не может, - ответил смоленский воевода.
- У меня из каждых пяти - двое убиты или порублены тяжело, - сказал Василий.
- Крепко досталось, - склонил голову Илья. - Ну так слушайте - до вечера они могут и не сунуться, но кто ж их знает. Потому - стоим здесь и ждем их обратно. Коней, как остынут, напоить, людям пить, что останется...
- Это что там такое? - прервал брата Попович.
Протолкавшись через черниговских воинов, к Илье подъехал израненный витязь на взмыленном коне.
- Илья... Илья Иванович, - выдохнул всадник. - Христом Богом прошу - поспеши к Золотым Воротам. Князь наш там один...
Покачнувшись, воин на полслове свалился замертво. На миг воцарилась мертвая тишина, затем Илья резко повернулся к Поповичу:
- Брат, быть тебе опять за старшего, помни, что я тебе раньше сказал. Стойте крепко.
- Илья, ты что, один едешь? - В голосе Бабьего Насмешника слышалось отчаяние.
Но Муромец уже толкнул коня коленями, и верный Бурко взял с места в рысь, черниговцы едва успели расступиться, как богатырский конь скакнул на следующий холм, потом на другой, а потом и вовсе скрылся из виду.
- Шевелись, ребятушки, шевелись! - крикнул Соловей Будимирович, налегая плечом на штевень ладьи.
Новгородцы толкали корабли по уложенным на землю бревнам, тихо ругая воеводу, придумавшего с утра отодвинуть суда от вырытого накануне рва ближе к городу.
- На кой бес ему это понадобилось? - ворчал Василий Буслаев, наваливаясь грудью на кожаную веревку.
- Не поминай нечистого, сыне, - гулко ответствовал дородный и высокий муж, что тянул ладью рядом с ушкуйником. - И не ропщи на воеводу... но исполняй ра... радостно.
Отец Кирилл глубоко вздохнул и в очередной раз проклял себя за потакание греху чревоугодия - двух часов не проработали, а уж дыхания нет совсем.
- И р-раз! Немного осталось, братцы!
Корабль со скрипом прополз сажень и встал на место.
- Крепи ладьи и оборужайся! - приказал Соловей.
- И на кой ты это придумал, батько? - спросил подошедший Буслаев.
Обтершись рубахой, богатырь достал из мешка чистую - простую, белую - и натянул на могучее тело.
- С утра посмотрел - неладно мы встали, - ответил он наконец. - Вот и решил отодвинуть ладьи от рва.
Буслаев посмотрел на ров, вырытый в пологом берегу Сухой Лыбеди, затем на корабли, что вытянулись в линию в десяти саженях от окопа.
- А чем раньше плохо было? - удивился Василий.
- А тем, сыне, что берега тут, видишь, какие низкие - ни тебе обрывов, ни косогоров.
Отец Кирилл уже облачился в рясу и теперь пытался застегнуть на боку ремешки брони.
- Ну? Не томи, отче? - нетерпеливо сказал Буслаев.
- Своей головой подумай, - ответил вместо попа Соловей, уже одевший кожаную поддоспешную рубаху.
Буслаев стиснул кулаки и резко отвернулся.
- Васька, не бузи, - спокойно приказал Соловей.
Ушкуйник глубоко вздохнул, затем еще раз посмотрел на окоп, утыканный кольями, на линию ладей в десяти саженях и внезапно улыбнулся:
- Понял. Это чтобы им на близкий выстрел сразу не подлезть.
- То-то, - пробасил поп. - Они своим поганским обычаем захотят налетать, стрелы пускать да обратно отскакивать, ан через ров с кольями не попрыгаешь. А нам сверху как раз на десять сажен сулицами добросить славно будет.
- А силен ты в ратной науке, отче, - уважительно заметил Буслаев.
- То грехи молодости, - вздохнул отец Кирилл, подхватывая с земли рогатину. - Ну, дети мои, пойду к своему месту.
Он размашисто перекрестил обоих новгородцев, вырвал руку у сунувшегося было целовать персты Соловья и зашагал вдоль линии кораблей. Соловей и Василий смотрели ему вслед.
- Где ты такого попа замечательного откопал, атаман? - спросил Буслаев.
- Братко Улеб прислал, - ответил Будимирович и, наклонив голову набок, поглядел сверху вниз на молодого ушкуйника.
- Чего уставился, атаман?
- А люб ты мне, Васенька, - ответил новгородский воевода.
То было правдой - Соловей любил веселого, сильного и до безумия отважного молодца, любил чуть ли не единственный во всем Новгороде. В Буслаеве, словно в волшебном сосуде, были слиты, но не перемешаны светлый день и темная ночь, и оттого он вечно бросался от одной крайности к другой. Василий мог снять с себя последнюю рубаху и отдать нищему, и с такой же легкостью кинуть грязным словом в честную женщину, а потом драться смертным боем один против целой улицы. Сколько раз Соловей отбивал его у рассвирепевших горожан, а потом сам учил и не мог выучить...
- Слушай меня хорошенько, Вася, - серьезно сказал Соловей. - Мы здесь не ради красы своей стоим. Нам велено Шелвов борок перекрыть, прямоезжую дорогу на Киев. За нами - только княжий полк. Потому с ладей нам умереть, но не сойти. Сам я встану посередине, отец Кирилл - по праву руку, он мальцом еще с батюшкой моим ходил, ратное дело разумеет. Ты же левый край держи. Как налетят они, на окопе застрянут, тут ты не потеряйся, пока степняки обратно не покатились - успей сулицы метнуть. Раз их попотчуем - побегут поганые, я их породу знаю...
Издалека донеслось могучее, чистое гудение.
- Алешин рог, - голос богатыря был спокоен. - Черниговцы начали. Иди на место, Вася, и помни, что я тебе говорил.
Буслаев кивнул, подхватил с земли щит и перевязь с мечом, закинул на плечо топор и кольчугу и пошел мимо кораблей в сторону Оболони, на юг.
Они появились внезапно, как и заведено у степняков. Просто в какой-то миг между деревьями замелькали всадники, и на опушку стали выезжать печенежские полки. Над деревьями поднялись столбы дыма - горело подожженное врагами село Шелвово, жители которого загодя убежали в Киев. Соловей посмотрел на юг - в дневном уже мареве далеко-далеко над лесами вставали другие дымы числом три - пылали Звенигород, Теремец, Добрый Дуб. Видно, нашли все-таки сыроедцы лесную дорогу от Виты на север, а может, показал кто. Небось еще вчера, а то и два дня назад двинулись дальним кружным путем, и ведь села и городки до последнего не палили. Это-то последнее обеспокоило богатыря сильнее всего - кто-то удержал буйную Орду от поджогов, провел крепкой рукой по лесам. Эти степняки шли не налетчиками - воинами, а значит, новгородцам придется туго. Соловей снова порадовался, что дальновидный Владимир поставил здесь заслон на пути в Киев, предвидев, что враг может зайти со спины.
Пока печенежское войско выбиралось из леса, вперед, через поле, уже поскакали передовые, разведать, что там за диво - корабли стоят в чистом поле. Сухая Лыбедь называлась так не зря - ручей в неглубокой ложбине с пологими склонами почти пересох, перемахнуть его степнякам будет нетрудно. Вот дозорные заметили окоп, двое спустились к ручью, перелезли и начали рысью подниматься вверх по склону. Остановившись возле рва, один спешился и попробовал пошатать колья. С русской стороны смертоносными птицами метнулись сразу пять сулиц, две угодили в печенега - в колено и в грудь, незваный гость, не вскрикнув, покатился вниз по склону, второй развернул коня и метнулся обратно. Печенежское войско наконец вылезло все, и Соловей невесело присвистнул - как бы не тьма воинов катилась на его три тысячи. Он поднес к губам боевой рог - над полем разнесся короткий и грозный призыв.
- Стойте крепко, господа новгородцы! - крикнул с левого крыла Буслаев.
- За церкви, за веру православную! - проревел туром с правого крыла отец Кирилл.
- За жен и детей русских! - отозвался из середины воевода.
Орда надвигалась медленной рысью, вот передние ряды дошли до берега пересохшей реки, так же неторопливо спустились, начали подниматься. Остальная Орда, повинуясь реву труб, встала на месте.
Соловей, стоявший у борта ладьи, взял свою сулицу, огромную, словно дружинное копье, и смерил расстояние. Нет, большая часть Орды дальше, чем в перестреле, их можно не бояться. А передние... Передние, спешившись, уже начали выдергивать колья, врытые в дно и стенки рва. Ну, стало быть, пора. Воевода взвесил сулицу в руке, вокруг остальные новгородцы уже изготовили свои копья... Сулица, конечно, летит не так далеко, как стрела, но уж бьет так бьет.
- Готовься!
Плечо назад, щит вперед.
- И-эх!
Соловей с силой метнул свое копье, за ним, словно круги от камня по воде, полетели сулицы с соседних ладей. Он уже брал второй дротик, а на крайних ладьях еще только замахивались первыми. Удар был страшен - чуть не две трети тех, кто начал разбирать преграду, лежали мертвые, пронзенные кто одной, кто двумя, а кто тремя сулицами. Остальные отбежали назад, и воевода удержал руку, крикнув остальным:
- Стой!
Войско на другом берегу Сухой Лыбеди качнулось вперед и потекло в лощину, как бы не пять тысяч печенегов пошло на русских, остальные замерли, ожидая своей очереди. Снова передние спешились и, прикрываясь щитами, побежали к окопу, а остальные уже тащили стрелы из тулов. Миг - и зазвенели тетивы, и под рекой из стрел пешие степняки кинулись валить колья. Соловей стоял спокойно - борт ладьи защищал его до пояса, выше он закрылся щитом. Надо лишь выждать первый залп, а потом метнуть сулицы в тех, у рва. Первые стрелы застучали в борта, в щиты, послышались крики раненых - кто-то не успел закрыться, кого-то шальная стрела нашла в щель между краем щита и шлемом, кого-то стальной шип достал прямо сквозь липовые доски. Ну... Сейчас.
- Давай!