Сбыслав срубил еще одного и вдруг понял - перед ним больше никого нет, он пробился через печенежский ряд, сам-четверт со знаменным, третьим уже, и молодыми дружинниками. За спиной шла резня, но воевода не видел, остановившимися глазами он смотрел на гребень холма, черный от всадников - целое войско печенегов спокойно ждало своего часа, давая русским увязнуть, чтобы решить все одним ударом.
- Братко, - донеслось слева.
Якунич обернулся, к нему скакал Улеб с тремя своими воинами.
- Живой! - вздохнул киевский воевода, чувствуя, как, несмотря на отчаяние, в сердце шевельнулась радость, ибо за эти дни дороже брата стал ему злой порубежник.
- Слушай, братко, - быстро заговорил сын Радослава. - Слушай и делай, как я скажу.
Мимо них пронеслись вверх по склону вырвавшиеся из схватки печенеги, доскакали до гребня и развернулись, киевляне их не преследовали, небывальцам казалось, что победа уже за ними.
- Сейчас они на нас снова полезут, - быстро говорил Улеб. - И тогда все, твоих стопчут и моих. Уводи войско за варягов, пока не поздно.
- Не уведу, - безнадежно покачал головой Сбыслав. - Нагонят и порубят.
- Не нагонят, - спокойно ответил Радославич. - Им не до тебя будет, я их задержу. Со мной пять сотен мужей останется, из Девицы и других, что сами вызвались. Мы это еще вчера ночью меж себя решили.
- Да не задержать их пятью сотнями! - крикнул Сбыслав, - они на вас и не посмотрят!
- Посмотрят, братко, посмотрят. Уводи своих и моих, за варягами соберешь, кого сможешь, поддержишь урманов.
- Что же мне, выходит, тебя здесь бросать? - тихо спросил Якунич.
Улеб подъехал к киевскому воеводе и вдруг крепко обнял его за плечи, упершись железным лбом шелома в шелом руса.
- А я знаю, что ты бы остался, братко, - мягко сказал порубежник - Но ты воевода, Сбышко, а бой еще не кончен. Уводи людей.
Он отпустил брата и повернул коня, за ним поворотились остальные, последний, Гордей, вдруг обернулся и строго, как старший младшему, молвил:
- Боярин, посмотри, чтобы жен да детишек наших в Белгороде не похолопили, то грех будет.
Сбыслав молча кивнул и повернул к своим полкам. Киевляне уже увидели свежее печенежское войско и теперь стояли, оцепенев, понимая, что жизни им - минуты. Воевода пронесся вдоль рядов, крича:
- Поворачивай коней! Отходи ко Кловскому урочищу, за порубежниками, там вставайте за варягами. Друг друга не потопчите!
Проехав вдоль рядов, он крикнул что есть сил:
- Дружина, ко мне!
Отроков осталось едва четыре сотни, но ни один не ослушался приказа, за их спинами киевляне понукали лошадок, спеша уйти с побоища, а молодые дружинники строились за своим воеводой, под киевским дружинным стягом, четыреста против десяти тысяч. Сбыслав посмотрел налево, там, над Днепром, встала такая же горстка - порубежники. И в этот миг дрогнула земля - печенежское войско двинулось вдогон уходящим киевлянам. Якунич встал в стременах, собираясь вести дружину в последний бой, когда с левого крыла донесся рев:
- ЛЮТ! УЛЕБ ЛЮТ! Я ЗДЕСЬ, Я - УЛЕБ ЛЮТ!
Кричали все пять сотен, набирая разгон навстречу Орде, и Сбыслав, с ужасом и восторгом увидел: левое крыло печенегов, что катилось на них, вдруг замедлило скок, стало заворачивать коней туда, к Днепру, где порубежники сшиблись с ворогом. О да, Улеба знали в Степи! Матери путали непослушных детей: будешь плакать - придет Лют! Как же боялись и ненавидели степняки молодого воеводу, если сломали ряды и, не слушая криков своих начальных, бросились туда, где металось над пестрым морем старое знамя с ликом грустной девы с золотым обручем вокруг головы!
- Воевода, - крикнул один из дружинников. - Воевода, а мы? Или бросим их?
Сбыслав скрипнул зубами.
- Уходим! - обернулся он к отрокам, что смотрели, не веря, на своего воеводу. - Что стоите, поворачивайте коней! Нам сегодня еще будет где голову сложить.
* * *
Людота едва успел выдернуть ноги из стремян, как его лошадка грохнулась на землю и издохла. Кузнец тяжело поднялся, подобрал щит, снял с седла топор и посмотрел назад - от Васильевского шляха поднималась пыль - Орда шла на Киев. После того как воевода приказал уходить за Клов, дружины городских концов, сломав ряды, бежали прочь - стыдно вспомнить. Да и он сам бежал, пока не пала пораненная коняга. Мимо пронесся со своей дружиной боярин Сбыслав, и Людота остался один. Впереди в двух перестрелах, перегораживая поле от оврага до оврага стеной щитов, стояли варяги. Они пропустили бегущих киевлян и снова сомкнули ряды. Эти не собирались уступать ни пяди, и Людота побежал туда. Посередине строя билось на ветру черное знамя с вышитым серебром вороном, под ним стоял высокий воин в золоченом шеломе, и кузнец, остановившись загодя, оправил пояс, утер рукавом потное лицо и вежественно подступил к воеводе. Варяги с любопытством смотрели на здорового мужика в кольчуге и шлеме, у которого, похоже, было какое-то дело к их вождю. Людота остановился, не доходя пяти шагов до строя, сложил на землю щит и топор и низко поклонился:
- Исполать тебе, боярин.
Высокий воин смотрел на кузнеца своими серыми глазами, в которых бился смех, и наконец спросил, четко выговаривая слова:
- Что тебе надо от меня, смерд?
Людота почувствовал, что кровь приливает к лицу, но все так же спокойно продолжил:
- Дозволь, боярин, с твоими воинами встать.
Сероглазый воин расхохотался, повернулся к своим и прокричал что-то по-варяжски. Теперь заржало все войско. Людота стоял, не шевелясь, и смотрел прямо на варяга.
- А чего ради я возьму в дружину какого-то холопа? - отсмеявшись, спросил вождь.
Он хотел оскорбить славянина, и Людота, понимая это, невозмутимо ответил:
- Я не холоп, я коваль.
- Подковы да гвозди делаешь? - насмешливо спросил варяг.
- Мечи, - сказал кузнец и в первый раз позволил себе ухмыльнуться. - Показать?
- Покажи, - на лице северянина мелькнуло любопытство.
Людота вынул меч из ножен и протянул рукоятью вперед. Урман подошел, взял оружие, осмотрел, поворачивая клинок то так, то эдак, провел ногтем по клинку. Затем повернулся к киевлянину, и глаза его больше не смеялись.
- Ты сам отковал его?
- Да, - гордо ответил кузнец.
Северянин задумчиво кивнул, затем спросил:
- Как тебя зовут?
- Я Людота, сын Вакулы, кузнец, - с поклоном ответил славянин.
- Я - Сигурд, сын Трора, это моя дружина, - сказал урман. - Становись рядом со мной, но за это, когда кончится битва, ты сделаешь для меня такое же оружие.
- Сделаю, боярин, - в третий раз поклонился Людота.
Варяг повернулся к своим воинам и прокричал опять по-варяжски, указывая на меч, затем протянул оружие кузнецу:
- Вставай в строй, они уже близко.
Людота и сам уже слышал грохот копыт и, подхватив с земли оружие, встал на место, которое освободили для него варяги. Теперь северяне смотрели на русского с уважением, кто-то хлопнул его по плечу, протягивая флягу, он помотал головой - пить не хотелось. Печенеги подъехали на перестрел и остановились. Варяги перегородили поле от Клова урочища до Лыбеди, встав на подъеме, через них и вчера и сегодня ходили на юг русские полки, потому перекопать склон северяне не могли и теперь должны были встретить врага, полагаясь только на себя. Зазвенели тетивы, задние ряды подняли щиты над головами, строй урманов стал похож на чешуйчатого змея, что разлегся поперек холма. Печенеги отложили стрелы с широкими наконечниками, в щиты били, проламывая липовые доски, словно бы маленькие долотца или шипы. Сигурд повернулся к стоящему слева от него Людоте и, оскалившись, крикнул:
- Когда князь даст мне город - иди ко мне на двор оружейником!
Людота не успел ответить, сразу три стрелы стукнули в его щит, наконечник одной пробил защиту как раз напротив его лица. Обламывать острый шип было некогда, стрелы лились дождем, вот варяг, стоявший по леву руку от славянина, выругался - тяжелый наконечник прошел сквозь преграду и прибил доску к живой руке, урман оскалился и крикнул Людоте на ломаном русском: теперь-де ему не нужно бояться, что лопнет ремень, - щит все равно останется на руке. То тут то там стрелы находили свою жертву, попадая в лицо, в ногу, но варяги просто смыкали строй над упавшим и продолжали стоять, лишь ругаясь в ответ. Кто-то крикнул веселым голосом по-варяжски, урманы в строю захохотали, и тот же, с пробитой рукой, подмигнул за щитом Людоте: мол, у них стрелы раньше кончатся, чем мы. Похоже, печенеги и сами поняли это, потому что вперед вдруг выехали степняки, у которых был какой-никакой, но доспех, и войско рысью покатилось на строй урманов. Варяги выставили копья и орали, подзадоривая врага подходить ближе. Печенеги метнули дротики и осторожно, шагом стали наезжать на урманов. Сигурд заорал что-то во весь голос, и Людота, хоть не знал урманского, понял и так воевода велел стоять крепко. Занеся над головой топор, кузнец приготовился к схватке.
* * *
- Илья! - хрипло крикнул Самсон. - Я тебе должен сказать...
- Потом скажешь, - рявкнул Муромец, отшибая направо булавой, - бейся молча!
Они рубились бок о бок посреди моря кованой рати, и Илья уже начал подумывать, что здесь им и лечь, потому - врагов слишком много...
Битва на Ситомльском поле началась с утра, едва поднялся туман. Дружина и войско только успели исполчиться, как вдали показался словно бы вал морской - перегородив поле от края до края, на русские полки шла кыпчакская железная рать. Ряд за рядом, полки за полками, с холма на берегу реки Муромец видел - здесь все двадцать тысяч, поле едва вмещало их, а сзади виднелись еще какие-то, тоже кованые. Стало ясно - Калин решил ударить всей силой, разбить сильнейшие русские дружины и после, без помех, расправиться с остальными. Лето было жарким, равнина, в былые годы болотистая, высохла вся - коннице настоящее раздолье. Мелькнула было мысль - не отвести ли войско за реку, за болото, к урочищам, но Илья тут же ее отбросил. Да, за болотами нет разбега врагу, но точно так же и свои будут стиснуты оврагами да трясинами. Строем там не встанешь, а степняки, спешившись, повалят толпой. Нет, биться нужно тут, на просторе - всей силой лучшего русского войска, мощью Заставы - встретить грудью и ломать Степь, пока не побежит.
Богатыри разбились по двое, по трое, встав в полки, вои приветствовали витязей радостными криками - биться легче, если рядом волот крушит врага, кладя взмахами улочки и переулочки. Мешкать долго не стали - затрубили трубы, и русичи двинулись навстречу степнякам, убыстряя разбег. Лучшие наездники были в киевской дружине, и фари их славились по всей Руси. Никто не отвернул, не замедлил бег, склонив копья, русские полки мчались на кыпчаков, что тоже нахлестывали, погоняли коней, и вот словно гроза ударила на широком поле, и за многие версты взлетели в небо вспугнутые птицы, а зверье попряталось по норам, страшась неразумия и ярости человеческой. Русичи въехали в кыпчакские ряды, а степные ольберы врубились в киевские дружины, и пошло побоище, какого не видывала еще Русская земля. Ярились кони, ярились люди, рубили, кололи, били, и земля благодарно принимала кровь, неважно, кто ее пролил.
Богатыри бились в первых рядах, ища достойного супротивника, а и недолго пришлось ждать, вот Алеша, смелым напуском пробившийся в глубь кыпчакского войска, дорубился до чужого, расшитого знамени, подсек его, и тут же сцепился с могучим степняком, с ног до головы закованным в сияющий стальной доспех. Оба рубятся с яростью нечеловеческой, и степняки раздаются в стороны, чтобы не попасть под страшный удар, - нечего и думать помогать своему, алп-еры сейчас никого не видят, убьют и врага и друга.
Там Добрыня с Дюком, собрав вокруг себя сильнейших дружинников, вбили клин в Калиново войско, рубятся дружно, прикрывая друг друга - не за славу бой, за победу! И вражий натиск разбивается о железных воинов, что стоят заодно, бьют сообща, словно сказочное многорукое чудовище.
Илья ратоборствовал бок о бок с Самсоном, был еще Гриша Долгополый, да что-то отстал и не видать его больше. Муромец все искал вражьего ольбера, чтобы по силе был равен давешнему, искал - и не находил, рубил тех, кто подворачивался под руку. Уже давно сломалась тяжелая секира, уже булава разбилась о чей-то крепкий щит, Первый Богатырь бился мечом, поминая добрым словом Людоту - сделал мастер снасть по руке! Рядом сражался, распевая что-то на своем языке, Самсон, бился славно, прикрывая старшего, вот только все порывался, когда не пел, что-то сказать Илье. Это, конечно, было глупостью - в бою надо не беседы беседовать, а по сторонам смотреть, и Муромец злился на дурного иудея - и сам погибнет, и его без щита оставит. А бой клокотал, словно котел, и внезапно перед богатырем как из-под земли вырос огромный воин на рослом, широком коне. Кыпчак был в доспехе из красной, словно запекшейся кровью политой, проклеенной и проклепанной кожи - такая броня держит удар не хуже стали, хоть и тяжелее. Бойцы съехались, обменялись ударами, и, стряхивая с руки обломки щита, Илья понял - этот не слабее вчерашнего. Самсон отскочил назад, чтобы брат не задел ненароком, и вдруг понял - рядом наши! Он осмотрелся - почти везде русичи оттеснили кыпчаков, и те отступали, отходили к свежим полкам. Киевские полки их не преследовали - перестраивались, ровняли ряды, собирались под стяги.
Илья, меняясь ударами с ольбером, приготовился к долгой битве, но кыпчак, похоже, думал иначе - качнувшись вперед, он левой перехватил руку Ильи, державшую меч, а затем что есть силы ткнул богатыря острием сабли в грудь. Пластина доспеха, в которую пришелся удар, треснула, но кольчуга под ней выдержала. Илья метнулся вперед и обхватил степняка за пояс, чтобы не дать тому замахнуться сызнова. Шаря по вражьей спине, он нащупал вдруг рукоятку кинжала и, выхватив его из ножен, воткнул ольберу под лопатку. Кыпчак захрипел, заперхал кровью, и Илья стряхнул его с коня. Утирая пот, богатырь огляделся - полки расходились для краткой передышки, Муромец вложил меч в ножны, и в этот миг к нему протолкался вестник.
- Беда, Илья Иванович, - прохрипел дружинник. - Потока-богатыря убили...
Поток лежал на кургане, что высился на берегу Ситомли. Черная ряса богатыря была иссечена во многих местах, земля под телом пропиталась кровью. В головах павшего на коленях стояли Казарин и Алеша.
- Как же это? - тихо спросил Илья.
- Он с ольбером схватился, - так же негромко ответил Попович, кивнув в сторону, где лежал огромный степной воин - муж в расцвете сил. - Говорят, рубились, рубились, а потом вместе с коней пали. Оба насмерть друг друга посекли.
- Я его знаю, - сказал вдруг Самсон, глядя на степняка. - Старший сын Обломая, про него говорили, что он могучий воин.
- Верно говорили, - тяжело сказал Илья, накрывая тело плащом. - Берите его бережно, - приказал он подошедшим дружинникам.
Сверху раздался тоскливый крик, витязи подняли головы - над холмом кружила огромная белая птица.
- Лебедь, - прошептал Попович.
- Неужто... - начал было Казарин, но договорить не успел.
Птица камнем рухнула вниз, ударилась о сыру землю. Коротко полыхнуло белым - и вот уже стоит на кургане диво - до жути красивая женщина в странном, нерусском платье, в чужих, заморских золотых с каменьями уборах. Алеша вскочил, зашипев, словно кот, схватился за рукоять меча, Самсон бормотал что-то по-своему, Казарин мелко крестился. Лишь Илья спокойно шагнул навстречу:
- Ну, здравствуй, Марья, Лебедь Белая. Зачем пришла?
- Здравствуй, Илья Иванович. - Голос у женщины был низкий, красивый, и была в нем какая-то жуть. - Михайло погиб.
- Ах-х-х ты, тварь. - Слова шли тяжело, и Попович вытянул из ножен меч. - Брат, что с ней говорить?
- Помолчи, Алеша, - спокойно приказал Илья. - Да, Поток убит. Что тебе с того?
- Я была с ним обвенчана, - сказала Марья. - Он мой муж.
- Это вряд ли, - покачал головой Илья. - Он ведь постригся.
- Я знаю.
Холодная маска вдруг разбилась, словно лед на реке, на миг показалось - не ведьма здесь стоит, а простая баба.
- Илья, - Марья заговорила, и голос у нее вдруг стал человечий, - я уже не увижу его. Никогда! Понимаешь, совсем, совсем никогда больше! Дай напоследок взглянуть на него, один раз - я о большем не прошу!
- Илья, это ведьма! - глухо пророкотал Казарин. - Не давай ей, у нее дурной глаз, она его заколдует!
- Да как она его заколдует, - невесело усмехнулся Муромец. - Он ведь умер, здесь - только тело.
Богатырь шагнул к телу и откинул в сторону плащ. Поток лежал, словно спящий, лик витязя было умиротворенным, видно, в последний миг свой несчастный витязь обрел тишину и радость. Марья сделала шаг и словно ударилась о стенку - на груди у павшего покоился тяжелый, литого железа крест. Колдунья замерла, и на лице ее была такая мука и такая нежность, что Алеша, не в силах смотреть, отвернулся.
- Я могла бы оживить его, - тихо сказала Марья. - Я умею, ты знаешь, Илья. У меня еще осталась живая вода...
- Это не жизнь, - покачал головой Муромец. - Я исполнил твою просьбу - теперь уходи. Я зарекся поднимать меч на женщину, не хочу зарок нарушать.
Марья медленно кивнула, затем посмотрела в глаза Первому Богатырю:
- Ты великий воин, Илья. Спасибо тебе, больше я никогда не потревожу Русь.
Она стянула плат с головы, и по плечам рассыпались белые, как снег, волосы. Снова полыхнуло, и в небо взмыл лебедь, но теперь уже черный, сделал круг, крикнул тоскливо и улетел на восток.
- Что стоим, братья? - нарушил молчание Илья. - Уже гости наши снова собрались на пир. Пойдем, напоим их как подобает.