* * *
Час ушел у Сбыслава на то, чтобы собрать у Стефанова монастыря свое войско. Под рукой осталось немного - четыре сотни отроков, полторы тысячи порубежников да пять тысяч киевлян, из тех, что решили стоять за родной город до конца. Он проскакал вдоль выстроившихся полков, молча всматриваясь в окровавленные, покрытые пылью лица, затем повернул коня в сторону Кловского урочища, от которого доносился гром боя, и медленно вытащил из ножен меч.
- Мужи-кияне, дружина моя и порубежники. Много крови и поту мы утерли сегодня за Русскую землю, но все меньше, чем Улеб Лют, что сложил за нас буйну голову, чем варяги, что держат сейчас у Клова печенегов. - Он повысил голос: - Не стыдно ли нам? Стыдно ли?
Вздох прошел по рядам, и Сбыслав закричал, что было сил:
- Так утопим стыд во вражьей крови! Ко Клову! За мной!
- А-а-а-а!
Не один стыд, но ненависть, усталость - все это сплавилось, перелилось в добела раскаленное желание: покончить со всем - либо сломить врага, либо пасть самим. Горяча коней, киевляне поскакали за воеводой, вопя что есть мочи, размахивая мечами. Меньше чем полверсты было до битвы, в один миг пролетели их, разгоняясь до бешеного скока, кто падал - убивался насмерть, но остальные продолжали мчаться. Вот вылетели за горку, и Сбыслав задохнулся от вида лютого побоища. Варяжской стены более не было, лишь отбивались, встав спина к спине, малые кучки северян, окруженные со всех сторон печенегами, а весь склон, по которому пятились вверх урманы, был словно ковром устлан убитыми людьми и лошадьми.
- Вперед! - рявкнул Сбыслав. - Русь!
- Русь! На выручку!
Киевляне второй раз за этот день бросились на врага, но в этот раз враг был уже не тот. Измотанные беспощадной резней с северными людьми, печенеги дрогнули прежде, чем до них доскакали русичи. Слишком многих потеряли они в бою с варягами и не успевали уже выстроиться, чтобы встретить новое войско. Натиск киевских полков сразу сломил Степь, и вот уже русичи, пьянея от крови и победы, гонят перед собой всадников на маленьких лошадках и рубят тех, кого догнали. За Васильевским шляхом печенеги оторвались от погони и бешеной скачкой стали уходить на юг - к Лыбеди. Киевляне, сразу остыв, медленным шагом пошли обратно.
* * *
Людота с трудом раскрыл залитые кровью очи и приподнялся, опираясь на локти. В голове гудело, тело болело, словно его топтали конями. "А может, и топтали", - подумал кузнец, со стоном поднимаясь на одно колено; вокруг, сколько хватало глаз, лежали трупы - людские и конские, печенежские и варяжские. Битва, кажется, кончилась, он видел урман, что брели к нему по одному, по двое. В двух шагах от него, левой рукой держась за стяг с вороном, сидел на коленях высокий воин в когда-то золоченом, а теперь страшно изрубленном и залитом кровью шлеме. В правой руке воин сжимал обломок меча. Людота встал, опираясь на руки, с трудом сделал шаг, другой.
- Эй, боярин, - негромко позвал он.
Сигурд не шевелился, он сидел, даже висел на этом древке, и костяшки левой руки побелели, сжимая знамя.
- Боярин, ты чего? Ты не шути так.
Славянин дошел наконец до варяга, обхватил за плечи, приподнял, рука урмана разжалась, и Людота осторожно уложил его возле стяга. Вокруг уже собирались северные воины - израненные, иссеченные, никто боле не шутил, не смеялся.
- Воду, воду дайте! - крикнул кузнец, и хоть говорил он по-русски, ему сунули флягу с водой.
Людота осторожно поднял голову раненого, разжал ему зубы и влил в рот немного воды. Глаза Сигурда открылись, он обвел взглядом собравшихся и, остановившись на славянине, криво усмехнулся.
- Меч, - прошептал он. - Не забыл?
Глаза его остановились, и Сигурд, сын Трора, отошел. Людота встал, шатаясь, прихромал к месту, где очнулся, и нашел свой меч. Осмотрев клинок, он гордо кивнул - на лезвии были зазубрины, но сталь не выщербилась, наточить - будет как новая, не зря он выбил на клинке свое имя. Волоча ногу, Людота подошел к лежащему у знамени воеводе и вложил в мертвые ладони рукоять своего меча.
* * *
- Так что ты мне сказать-то хотел? - спросил Илья, проверяя стрелы в туле.
Стрел осталось только две - на два добрых выстрела, теперь их следовало поберечь. Пользуясь минутой передышки, богатыри подтягивали сброю, связывали разрубленные ремешки на бронях, жадно пили из фляг.
Второй соступ был страшнее первого - силы Калина казались неисчерпаемы, и на правом крыле кованые кыпчаки оттеснили-таки русичей к речке и болоту. Дружинники, молодые и старые, кто прошел десятки битв, для кого эта - вторая, они с юных лет, получив первого коня и оружие, уясняли одно: в чистом поле из боя не бегают. И не только из-за того, что невместно такое дружине, но и потому, что бегущих посекут вернее. Давшего плечи по этим плечам рубят, они сами рубили не раз, и здесь, сброшенные в реку, вбитые в топь, воины Ратибора не повернули коней с поля. Русские витязи не думали бежать, они продолжали драться, пусть кони по брюхо в болоте, пусть вязнут в бурой жиже, но вои секлись со степняками, за руки емлючи, и упавших уже не затаптывали - они тонули, и вода в Ситомли стала красной. Но и сброшенные с седла, по грудь в воде и грязи, воя от ярости, русичи продолжали отбиваться, хватая вражьи копья, голыми ладонями вцепляясь в лезвия сабель, чтобы за них сдернуть с седла кыпчака и утопить его в этой кровавой трясине. Те же, кому удавалось вновь залезть на коня, хоть чужого, устремлялись к берегу, но не южному, что ближе к Киеву, а туда, где стояли на склонах степные ольберы, с суровым уважением взирая на урусов, что продолжают драться даже тогда, когда надежды на спасение нет. И выехав на твердое, дружинники с грозным кличем кидались на ворога - один на сотню, чтобы успеть срубить перед смертью хотя бы одного.
Гонец от Ратибора пробился к Илье, рубившемуся вместе с витязями Заставы на левом крыле. Перемазанный кровью и илом, вестник хрипло умолял великих воев прийти на помощь дружине, что погибала лютой погибелью в Дорогожицком болоте. После первого соступа, помимо Потока, не досчитались четырех богатырей, и теперь Добрыня, взяв половину оставшихся, повел их прямо в топь, выручать своих. Натиск могучих витязей был страшен, собирая по пути тех, кто отбился от своего полка, Добрыня докатился до грядей уже в силе и ударил кыпчаков в бок. Но и степняки были вои опытные, развернувшись, они приняли новый бой. Восемь витязей сумели отбить кованых всадников от левого берега, дав время дружинникам выбраться из трясины и снова ударить на кыпчаков, но в этой отчаянной сече сложили голову Михайло Казарин и Рагдай, а самого Добрыню, сражавшегося впереди всех, вытащили хоть и живого, но страшно изрубленного. Подняв Туровский полк, Илья, Алеша и Самсон налетели на вражьи силы, что теснили наших обратно в реку, и отбросили кыпчаков к Почайне. Снова разъехались воины, давая передых себе и шатающимся уже коням...
- Я хотел тебе, Элиос, сказать спасибо, - после смерти Казарина Самсон был странно тих и немногословен. - Сегодня ночью ты помог мне помолиться с моим народом...
Рассказав былину о Скимене, Илья уже собирался пойти поспать хоть немного, но внезапно дорогу ему заступил Самсон. Иудей был как-то непривычно взволнован, и Муромец остановился.
- Чего тебе, Самсонушка? - ласково спросил он.
- Илья Иванович, - негромко сказал богатырь, -
Илья, мне не с кем больше об этом говорить... Мне нужно помолиться...
- Ну так молись, - удивился Илья. - Я тут при чем? Я не поп и не этот, как он у вас зовется... Не рав.
Самсон шагнул ближе и вдруг схватил Илью за руку:
- Ты не понимаешь, мне нужно помолиться со своими... С иудеями. Я видел, с Киевским полком вышла дружина нашего конца. Они собрались молиться, там сейчас рав Ицок - он очень уважаемый рав...
- Ну так иди к ним и молись, - сказал Илья. - Я спать хочу.
- Я не могу так, - горячо говорил Самсон, не выпуская руку товарища. - Я ушел из общины, против воли родителей ушел, но я соблюдал обычай, ты знаешь...
- Слушай, ну чего ты ко мне привязался? - начал сердиться Муромец и осекся - Самсон смотрел на него с такой мольбой, что богатырю стало страшно. - Что мне делать-то?
- Если за такого, как я, попросит праведник, - торопливо сказал Самсон, - его могут принять... Даже не иудей, но уважаемый человек...
- Да какой я праведник, - махнул рукой богатырь. - Ладно, где они?
Он быстро нашел иудейскую дружину, ее воины стояли в стороне от остальных; сейчас они, повесив на шею какие-то полотенца, обматывали правые руки черными ремнями, между воинами ходил человек в длинных черных одеждах и странной шапке, что-то проверял, говорил каждому. Увидев Илью, иудеи остановились, глядя на богатыря с настороженным удивлением. Богатырь вежественно поклонился.
- Я - Илья Иванович, богатырь великого князя Владимира, старший над богатырской Заставой, - сказал он, обводя взглядом иудеев. - Кто здесь будет рав Ицок - у меня к нему дело.
Иудеи переглянулись, потом вперед выступил человек в шляпе и поклонился в ответ:
- Я рав Ицок, уважаемый Элияху, сын Иоанна. Какое дело у тебя ко мне?
- На моей Заставе есть богатырь из ваших, - негромко сказал Илья. - Он старался соблюдать ваши обычаи, но жил с нами. Сейчас он хочет помолиться и просит вас принять его.
Иудеи зашумели, но рав поднял руку, и воцарилось молчание.
- Я знаю, о ком ты говоришь, - медленно начал Ицок. - То, что Самсон ушел из дома, достойно всяческого сожаления. Но нам ведомо, что он старается соблюдать обычаи и своим мечом прославлять народ иудейский. Пусть приходит, я сам наложу на него тфиллин.
Илья кивнул, благодаря, и вернулся к Самсону.
- Ну что? - волнуясь, спросил иудей.
- Иди, - усмехнулся Муромец, тебя ждут. - Ох и сложно с вами...
Сейчас Илья лишь покачал головой и похлопал товарища по плечу:
- Это не служба, Самсон, я рад, что ты смог исполнить свой обычай.
К богатырям подъехал Алеша, весь в крови, своей, Добрыниной и вражеской. Поравняшись с Муромцем, он ткнул мечом в сторону вражеских полков:
- А взгляни-ка, брат мой старший, чье там знамя на холме показалося?
Илья посмотрел туда, куда указывал Бабий Насмешник, и вздрогнул - далеко-далеко, на кургане, развевалось хвостатое знамя.
- Калин, - выдохнул Илья. - Вышел сам, собака...
- Третий соступ мы не вынесем, - продолжил Алеша. - Но если собраться и ударить вместе - мы, дружина, пробиться сквозь кыпчаков, дорубиться до него... У тебя одного не вышло, но если вместе попытаемся - получится. Иначе все здесь костьми поляжем и города не убережем.
- Добро, - медленно кивнул Илья. - Зови наших и Ратибора. Пошлите гонцов в Киев к Владимиру, пусть выводит бояр, черниговцев и смоленцев.
Алеша прогудел в рог, и к Муромцу стали собираться богатыри и дружинники. И тут в первый раз за этот день подал голос Бурко.
- Илья, - напряженно сказал конь, - срежь мой панцирь.
- Зачем, Бурушко? - удивился богатырь.
- Затем, что я стар, - ответил Бурко. - Сейчас нужно будет скакать резво, а с панцирем я не смогу. Срежь его.
Илья исполнил просьбу друга и повернулся к собравшимся богатырям и воеводам:
- Вот что мы сделаем, господа богатыри и дружина...
Кыпчаки в недоумении смотрели, как урусы, вместо того чтобы, по своему обычаю, перегораживать полками поле, строятся словно бы широким клином. Затрубили трубы, и русское войско двинулось а врага, вот шаг сменили на рысь, вот все шире и шире, пошли скоком, быстрее, быстрее... Лавой потекли навстречу кыпчаки, и в третий раз сшиблись могучие полки, снова валились на землю люди и кони. Уже давно не осталось копий ни у тех, ни у других, и, съехавшись на ближний удар, враги рубились мечами, но и клинки, иззубренные в предыдущих схватках, не выдерживали, ломались. И тогда, стиснутые так, что не повернуть коня, люди резали и кололи друг друга ножами, а иные били кулаками, ухватив за шею, старались сломать хребет. Степняки быстро обступили урусское войско, что встало зачем-то чересчур тесно, но урусам словно того и надо было - те, что были с краю, сцепились с кыпчаками насмерть, а остальные продолжали рваться вперед. Миг - и проломан первый ряд степных полков, а урусы, что пробились сквозь него, уже врубились во второй.
Их было уже меньше, но, окруженные снова, урусские алп-еры оставили часть своих биться, а сами, словно змея, сбросившая кожу, рванулись вперед, чтобы схватиться с дружинами степных ханов... Ольберы-телохранители, что еще не ходили сегодня в бой, встретили урусов на свежих конях, они сжимали в руках длинные копья и палаши, но русичи, не замедляя конского бега, налетели и на ханских ольберов. Стремясь пробиться к Калину, дружинники дрались как одержимые, и, падая с коня, уже зная, что убиты, воины кричали товарищам: "За меня! Ударь за меня!" Этот заслон проломили только трое - сильнейшие алп-еры на могучих конях, с ног до головы залитые кровью, они выехали прямо на отряд великого хакана, и телохранители Калина спешились, выставив вперед длинные копья, стальными кольцами окружив своего господина.
- Ну, что делать будем? - спросил Илья, глядя на ряды длинных, в два человеческих роста, пик.
- Сейчас наших сзади добьют и за нас примутся, - сказал Самсон.
- Мы не перепрыгнем, - предупредил Бурко. - Устали, и разбега нет.
Муромец молча смотрел на последнюю преграду. Он видел Калина, что смотрел на них сверху вниз, со склона. Царь улыбался, словно говоря: "Ну и что ты теперь сделаешь, могучий алп-ер? Вы поляжете здесь, в поле мои полки добьют Киевское войско. Победа достанется мне". Илья стиснул зубы.
- Значит, пойдем сквозь копья, - глухо сказал он. - Хоть один, да прорвется, хоть пешим. Бурко, ты идешь?
- Да, - спокойно ответил конь. - Куда ты - туда и я.
- Добро, - кивнул Илья. - Эй, вы чего там шепчетесь?
Самсон и Алеша повернулись к старшему брату, и лица их Илье не понравились.
- Поток убит, Казарин убит, Рагдай, Потаня, Гриша, Соловей, Ушмовец... Всех не перечислить, - Алеша говорил спокойно, но его глаза странно сияли. - Илья, ты сам сказал, не буйны головы ставим в заклад, а Русскую землю.
- А раз так, - продолжил Самсон. - То грех нам о своих дурных головах печься. Не отстань от нас, брат!
- Вы что задумали? - севшим голосом спросил Муромец.
Алеша и Самсон обнялись, поцеловались и, повернув коней, пустили их на копья, чуть не с места взяв в скок.
- Куда? - страшно крикнул Илья.
Но воинов было уже не остановить. Тяжело направить коня на острую сталь, зверь тоже хочет жить, противится смерти. Но боевые жеребцы, как и боевые люди, случается, вдруг решают: "А-а-а, пропадай голова с копытами!" - и в этот миг не то что на копья - на каменную стену бросятся. Богатырские же кони, редкой породы звери, умели чувствовать мысли своих хозяев, быть с ними заодно, и никакая сила на свете не остановила бы сейчас Серка и Соловка, что решились умереть с Алешей и Самсоном.
- КУДА? - ревел Муромец. - КУДА ВАС НЕСЕТ?
- Илья, за ними, - закричал-заржал Бурко. - За ними, или все напрасно!
И, не дожидаясь хозяина, богатырский конь прыгнул с места в дикий, стелющийся скок, сотрясая землю тяжелой поступью. Словно во сне, Муромец видел, как Алеша и Самсон всей своей тяжестью, всей тяжестью могучих скакунов вломились в строй хаканских нукеров, своими телами ломая и пригибая копья.
Иногда говорят: "Что толку сложить голову - пусть враг складывает!" Бают еще: "Мертвым все равно, чей верх". Но из года в год, из века в век бояны поют о тех, кто не пожалел своей жизни, добывая победу своим.
Серко и Соловко погибли первыми, приняв каждый по десятку копий в широкие, с ворота, груди, но и мертвые, с кровью, хлещущей из ноздрей и из пастей, кони сделали несколько шагов, пока не рухнули, давя железных нукеров. Самсон, обломив копье, вонзившееся в живот, бросился дальше, рубя древки мечом, перешибая кулаком, он бился, пока еще семь пик не вонзились в грудь и бока. Хрипя, иудей, предсмертным усилием притянул к себе нукера и швырнул его вперед, вражьим телом склонив еще несколько копий. Попович прошел до конца, его меч плел сверкающую паутину, обрубая пики, он бился, обламывая копья, что пробили грудь и живот, окровавленный, страшный, ростович убивал рукой тех, кого миновал клинок. На последних шагах, чувствуя, что силы уходят, Алеша рванулся вперед, с ревом ухватил семерых, круша в каменных объятиях, и, отбросив трупы, рухнул на землю, заливая ее горячей кровью. Все шесть рядов оказались проломлены сразу, и в эту брешь Бурко с диким ржанием внес рыдающего Муромца.
- Ну? Ну, где ты, великий хакан? - орал обезумевший от боли в сердце богатырь. - Куда теперь спрячешься?
Калин не собирался прятаться, трусы в Степи царями не станут. Калин налетел сбоку, его жеребец - могучий, широкогрудый, ударил Бурка, вцепился зубами в шею, и Муромец еле отбил удар царской сабли. Но хоть конь Калина был молод и свеж, не было у него ни опыта, ни разума Бурка. Русский скакун не стал вырывать из вражьих зубов свое горло, вместо этого он страшно ударил кованым копытом в ногу хаканскому зверю. Удар пришелся вскользь, но степной конь отпрыгнул, и всадники закружили один вокруг другого, ловя момент, чтобы броситься, достать врага клинком. Нукеры, окружившие вершину, топтались на месте, то ли не хотели мешать своему хакану прибить одного уруса, то ли пугал их гнев чужого алп-ера, от которого дрожал воздух над курганом. Внезапно Калин осадил коня и громко крикнул:
- Ко мне!
Он, видно, ждал этой минуты, выгадывал, когда к нему подойдет помощь, ибо нукеры расступились, и на холм взлетели два могучих ольбера в стальных доспехах. Хакан победно ухмыльнулся, но улыбка погасла, когда Калин увидел в руках у Муромца лук. Не было в степи человека, что не слышал бы про исполинское оружие страшного уруса, и ольберы осадили коней, не зная, как поступить. Это промедление стоило им жизни: первая стрела снесла голову левому, вторая - разорвала пополам правого, и попятились от поднявшегося ветра царские телохранители. С тяжким грохотом упал на землю отброшенный лук, а в руке у Муромца уже снова сверкал меч. Он налетел на Калина, словно буря, забылись слова доброго священника Георгиоса - ярость и боль переполняли старого богатыря. Удар - долой щит! Удар - и валится срубленный наплечник! Удар - и рука, в которой царь держит саблю, немеет. Калин уже не пытался достать уруса, он лишь защищался, отступая, а Илья рубил, как никогда не рубил до того, выкрикивая имена тех, кого больше не было:
- За Алешу!
- За Самсона!
- За Потока! Рагдая! Казарина! Соловья!
- Погоди! - крикнул, пятясь, хакан. - Ведь ты мог бы...
Илья так и не узнал, что он мог бы, добрый меч, откованный русским кузнецом, рассек железный ворот доспеха, и голова Великого Степного Царя взлетела в воздух. Муромец поймал ее за волосы, и нукеры убитого хакана сперва попятились, а потом и вовсе кинулись к коням, бросая пики. Богатырь окинул взглядом равнину, где еще кипел жестокий бой, хотя многие - и русичи, и степняки - прервали сечу и смотрели на курган. Илья вздел Бурка на дыбы и, потрясая отрубленной головой, закричал что есть мочи, чтобы слышало все поле:
- КАЛИН МЕРТВ! НЕТ БОЛЬШЕ ВАШЕГО ЦАРЯ!
А от Ситомли уже поспешал на помощь великий князь, ведя за собой Смоленский и Черниговский полки.