- Что он уехал, не сказав ни слова, я согласен. Но что он уехал нежданно - это не совсем верно. Его заставили ускорить отъезд очень важные причины… Представьте себе, я запирал за ним ворота, когда вы появились… явись вы минутой раньше, и вы бы его еще застали.
- Какая незадача!
- Правда… Но поздно говорить об этом, и несчастье вовсе не так уж велико, как кажется… Через несколько дней мы его снова увидим.
- Вы в этом уверены?
- Pardieu! Конечно, раз мы с ним так условились… Как только мне удастся продать быков, мы сейчас же отправимся к нашему другу… Потерпите немного, дон Корнелио, разлука будет недолгой. А потому утешьтесь - и спокойной ночи.
Валентин повернулся и сделал несколько шагов. Испанец остановил его.
- Одно слово.
- Говорите, только скорей, мне смертельно хочется спать.
- Вы сейчас сказали нечто, что меня страшно поразило.
- А именно?
- Вы сказали, что дон Луи поручил вам продать быков?
- Да. Что же тут особенного?
- Ну так вот, я как раз об этом и хотел говорить с ним.
- Ба-а!
- Да, я нашел покупателя.
- Он хочет купить все стадо целиком?
- Да, все оптом.
- Ну и дела! - проговорил Валентин, устремляя на него пронзительный взор. - А знаете, это значительно упростило бы все дело.
- Вы думаете?
- Pardieu! Где же вы со вчерашнего вечера могли найти этого фантастического покупателя?
- Он вовсе не фантастический, уверяю вас, я нашел его здесь.
- Здесь? В этой гостинице?
- Да.
- А! - сказал Валентин. - Я слишком хорошо успел изучить ваш характер и не допускаю даже и мысли, что вы говорили это с целью посмеяться надо мной. Но все до такой степени необыкновенно и странно.
- Я и сам удивлен этим не меньше вашего.
- В самом деле?
- Тем более, что я даже и не подозревал, что дон Луи согласится продать здесь свое стадо.
- Это правда. Итак, вам предлагают…
- Сегодня же продать всех быков.
- Вот это странно… Расскажите-ка мне в чем тут дело, дорогой друг… как жаль, что дон Луи уехал!
- Позвольте… а не пойти ли нам лучше в ваш кварто, где будет гораздо удобнее толковать.
- Конечно, тем более, что в доме уже начинает просыпаться народ.
В самом деле, прислуга гостиницы и погонщики почти все поднялись и, проходя мимо испанца и француза, с любопытством приостанавливались около них.
Валентин и дон Корнелио покинули патио и направились в кварто, занимаемое охотником.
Теперь, - сказал француз, войдя в комнату, - я весь внимание. Говорите, мой милый, вы себе представить не можете, как мне хочется узнать все подробности.
Дон Корнелио знал, как дружен Валентин с доном Луи, и поэтому он, не задумываясь ни на минуту, рассказал охотнику до малейших подробностей все, что случилось с ним в эту ночь.
- Это все? - Валентин выслушал его с величайшим вниманием.
- Решительно все. Что вы об этом думаете?
- Да-а! - проговорил охотник задумчиво. - Вы хотите, чтобы я высказал вам откровенно свое мнение. Теперь это дело кажется мне еще туманнее, чем вначале. Так мне кажется, но это ничего не значит, и нам не следует упускать такой благоприятный случай выгодно продать наше стадо.
- Я и сам так думаю.
- Отлично. В таком случае ни слова не говорите им об отъезде дона Луи.
- Вы так хотите?
- Да. Это очень важно.
- Как вам угодно.
- Затем, когда вас позовут…
- Я пойду.
- Нет, мы пойдем вдвоем, это будет гораздо приличнее. Согласны?
- Согласен.
- В таком случае спокойной ночи, я хочу немного вздремнуть. Если случится что-нибудь новенькое, сообщите мне.
- Хорошо.
Дон Корнелио ушел.
Валентину совсем не хотелось спать, он просто хотел остаться один и хорошенько обдумать все. Он прекрасно понимал, что молодая девушка играла с испанцем, как кошка с мышкой, и хотя она уверяла, что интересуется только им одним, на самом деле даже и не думала о нем. Но какую цель она преследовала в этом случае? Может быть, она любила, дона Луи? Может быть, молодая девушка сохранила в своем сердце слишком живое воспоминание о приключении, случившемся в то время, когда она была еще ребенком? Может, чувство благодарности незаметно для нее самой перешло в любовь?
Вот что интересовало охотника и чего он не мог отгадать! Валентин никогда не был знатоком женского характера, их сердца были для него закрытой книгой.
Жизнь, которую француз вел в прерии в постоянной борьбе то с индейцами, то с хищными зверями, не могла, конечно, помочь в изучении женского сердца, а первая и единственная любовь, воспоминание о которой вечно жила в его сердце, не позволила даже думать о других женщинах, с которыми ему приходилось встречаться и которые для него всегда были существами слабыми и беззащитными, требовавшими помощи.
Вот почему охотник был в большом затруднении и не мог уяснить себе, чем вызван интерес молодой девушки. Он отлично понимал, что донья Анжела преследует какую-то тайную цель и что покупка novillos служит лишь предлогом увидеться с доном Луи. Но какая у нее цель? Зачем хотела она видеть его друга? Вот что он тщетно старался отгадать, над чем ломал себе голову.
"В конце концов, - подумал он, - кто знает? Может быть, еще лучше, что все случилось именно так и что она не видела Луи… Отец этой сеньориты - губернатор Соноры. Постараемся с ним не ссориться: кто знает, может быть, он еще и понадобится нам впоследствии. Странно, не знаю где, но я слышал имя этого человека… Гверреро, дон Себастьян Гверреро… Кто мне говорил о нем?"
В эту минуту дверь тихонько отворилась, и в комнату вошел человек.
Это был Курумилла.
Валентин обрадовался, увидев своего краснокожего друга.
- Милости просим, вождь, - приветствовал он индейца. Араукан пожал ему руку и молча сел.
- Ну, вождь, - продолжал Валентин через минуту, - вот и вы встали, наверное, уже прогулялись по пуэбло?
Индеец презрительно улыбнулся.
- Нет, - отвечал он.
У охотника внезапно блеснула мысль.
- Моему брату следовало бы пройти в патио, - сказал он, - потому что в гостинице есть, кажется, и другие путешественники, кроме нас, и он увидел бы их.
- Курумилла их видел.
- А!
- Он их знает.
- Вы знаете их? - спросил он удивленно.
- Только одного мужчину. Курумилла - вождь, у него хорошая память.
- А-а! - продолжал охотник. - Неужели я наконец-то узнаю, что меня так интересует и чего я никак не могу припомнить!
Индеец улыбнулся и опустил голову.
- Кто этот мужчина, вождь? Это друг?
- Нет. Это враг.
Враг? Боже праведный! Недаром, значит, мне казалось, что я уже раньше слышал его имя.
- Пусть мой брат слушает, - продолжал вождь. - Курумилла видел бледнолицего. Он убьет его.
- Не очень-то торопитесь, вождь. Сначала скажите мне, кто он такой, а уж потом мы решим, что делать. К несчастью, мы здесь не в прериях, смерть человека, кто бы он ни был, может нам дорого стоить!
- Бледнолицые - настоящие бабы! - с презрением возразил индеец.
- Может быть, вождь, но только не надо торопиться… завтра еще не пришло, как говорят индейцы, всему свое время, и надо уметь ждать… Не забывайте, что пока сила не на нашей стороне.
Курумилла пожал плечами, как бы говоря, что ему совсем не нравится эта излишняя осторожность и медлительность, но не возразил ни единым словом.
- Послушайте, вождь, скажите мне, кто этот человек и когда нам приходилось с ним ссориться?
Вождь подошел к Валентину.
- Разве мой брат не помнит?
- Нет.
- О-о-а!.. Пусть он вспомнит пронунсиаменто в Пасо-дель-Норте, где Курумилла убил Собачью Голову.
- А! - вскричал Валентин, хлопая себя полбу. - Теперь я вспомнил! Этот человек - тот генерал, который командовал мексиканскими войсками и которому сдался дон Мигель Сарате?
- Да.
- Так ведь он хотя и грубый, но честный солдат. Он сдержал слово, данное нашему другу, я не могу сердиться на него за это.
- Это изменник!
- С вашей точки зрения, вождь, может быть, но только не с моей. Теперь я прекрасно вспоминаю генерала Гверреро, pardieu! Бедный генерал Ибаньес не раз говорил мне о нем; он тоже не любил его. Странное совпадение! Но не опасайтесь, вождь, я буду за ним следить… Друг он нам или враг, но меня он никогда не видел. Значит, я имею большое преимущество над ним, потому что я его знаю… Спасибо, вождь.
- Мой брат доволен?
- Вы оказали мне громадную услугу и поэтому можете судить сами, доволен я или нет.
Курумилла улыбнулся.
- О-о-а! - произнес он. - Тем лучше.
- Да, а теперь давайте завтракать… Мне страшно захотелось есть после того, как с вашей помощью я немного разобрался в этой кутерьме.
Курумилла и дон Корнелио приготовили в своем кварто обычный завтрак, состоящий из красных бобов с индейским перцем, нескольких ломтей вяленой говядины и маисовых лепешек, - все это они запили пульке из алоэ и несколькими глотками превосходного каталонского рефино.
Трое друзей поели с большим аппетитом и уже собирались закурить сигары, непременно заключавшие всякую американскую трапезу, когда услышали стук в дверь.
Появившийся на пороге слуга вежливо поклонившись присутствующим, доложил:
- Мой господин, его превосходительство генерал Себастьян Гверреро свидетельствует свое почтение senores caballeros и просит сеньора дона Корнелио и сеньора дона Луи, если только они свободны, пожаловать к нему для переговоров по очень важному делу.
- Скажите его превосходительству, - ответил Валентин, - что мы считаем для себя большой честью исполнить его желание.
Слуга поклонился и ушел.
- Но, сеньор Валентин, - заметил дон Корнелио, - ведь дона Луи здесь нет.
- Ну так и что?.. Я-то здесь.
- Правда, но…
- Это мое дело, - перебил его охотник, - я за все отвечаю.
- Тем лучше! Делайте как хотите.
- Положитесь на меня. Не все ли равно этому человеку, явится к нему сам дон Луи или кто-нибудь другой для переговоров? Ему ведь нужны не мы с вами, a novillos.
- Действительно, ему это должно быть, безразлично.
- Pardieu! Ну, пойдемте, увидите, как быстро я покончу с этим делом.
И он вышел.
Дон Корнелио последовал за ним немного смущенный, потому что он далеко не был в этом уверен.
ГЛАВА X. В которой говорится о продаже скота
Донья Анжела сказала правду своему собеседнику. Ее отец, генерал Гверреро, и в самом деле ожидал к себе в этот день утром своего мажордома, чтобы договориться с ним о новых улучшениях на одной из своих асиенд и кстати побеседовать о покупке скота: во время последних опустошительных набегов апачей и команчей почти весь скот был частью вырезан, а частью угнан краснокожими грабителями.
Но донья Анжела, как настоящая креолка, до сих пор никогда не вмешивалась в дела своего отца и время всецело посвящала туалетам и удовольствиям. Поэтому теперь она и сама хорошенько не знала, как приняться за дело, чтобы участие ее не слишком бросилось в глаза и не обратило на себя всеобщее внимание. Но недаром существует поговорка, что если женщина захочет, то всегда сумеет настоять на своем и добиться желаемой цели. После ухода испанца девушка сидела несколько минут задумавшись, потом вдруг улыбка мелькнула на ее розовых губках, она весело ударила в ладоши и, засыпая, тихо прошептала:
- Нашла!
Мексиканцы любят вставать рано, чтобы насладиться свежестью утра. Донья Анжела проснулась в половине восьмого, прочла обычные утренние молитвы, причем особенно усердно молилась Пресвятой Деве, и затем с помощью своей камеристки Виоланты принялась совершать сложный туалет молодой и красивой мексиканки.
Сон ее был тих и спокоен, как у птички, и она встала с постели свежая и прекрасная, как Божий день.
Когда Виоланта втыкала последнюю шпильку в великолепные, длинные, густые волосы своей госпожи, в дверь постучали.
Виоланта, заслышав стук, бросилась отворять двери.
Вошел генерал.
На доне Себастьяне в это утро был богатый костюм жителя Соноры, но мужественное и выразительное лицо, высокомерный взгляд, длинные усы и твердая, уверенная поступь с первого же взгляда обнаруживали в нем военного, несмотря на то что, по известным ему соображениям, он переоделся в костюм мирного гражданина.
Генерал уже несколько лет подряд имел обыкновение приходить каждое утро здороваться со дочерью. Открытая и простодушная улыбка девушки проникала ему в сердце, как солнечный луч, и казалось, что это облегчит ему в течение всего дня исполнение скучных и тяжелых обязанностей видного общественного деятеля.
Донья Анжела, бросив украдкой взгляд на отца, была очень обрадована тем, что увидела. Лицо генерала было веселым и довольным, хотя он и старался придать своим чертам угрюмую суровость.
Дон Себастьян нежно поцеловал дочь и сел на бутаку, поспешно пододвинутую Виолантой.
- Девочка моя, - сказал он, - какая ты сегодня свеженькая и веселая. Сразу видно, что превосходно провела ночь.
- Не по своей вине, отец, - отвечала девушка с лукавой усмешкой, - но боюсь, что не могла хорошо выспаться этой ночью, хотя вечером мне ужасно хотелось спать.
- Что ты хочешь сказать, дитя мое? Тебе не давали спать?
- Да, меня будили несколько раз.
- Caramba! He одной тебе пришлось так мучиться, дорогая малютка, мне тоже не давали всю ночь спать… не знаю, какому это дураку пришло в голову тренькать всю ночь на гитаре и распевать чувствительные романсы… Из-за его музыки, которая могла бы привести в бешенство даже кошек… Будь проклят и этот музыкант, и его дурацкий инструмент.
- Нет, отец, совсем не поэтому. Я даже не слышала музыки, о которой вы говорите.
- Что же в таком случае? Кто кроме него мог помешать тебе?
- Ах, Господи Боже мой! Я и сама не знаю, что это такое, и не могу поэтому объяснить вам… Но вот Виоланта тоже просыпалась несколько раз ночью.
- Правда, малютка? - спросил генерал, поворачиваясь к хорошенькой камеристке, которая вдруг особенно усердно принялась за уборку кварто и, казалось, ничего не видела и не слышала.
- О, сеньор генерал! - отвечала горничная, складывая руки. - Это был такой адский шум, что мог разбудить даже мертвых.
- Черт возьми, что же это было?
- Не знаю, - отвечала лукавая Виоланта, принимая самый невинный вид.
- И шум продолжался долго?
- Всю ночь, - отвечала служанка, еще более преувеличивая слова своей госпожи.
- Но, - обратился генерал к дочери - ты можешь мне объяснить, что это за шум?
- Конечно, отец, но мне не приходит в голову, с чем его можно сравнить.
- А ты, шалунья, может быть, скажешь, что это было?
- Думаю, что могу, сеньор генерал.
- А! Прекрасно! Так говори же поскорее, не заставляй меня теряться попусту в догадках.
- Вот в чем дело, ваша милость. Утром, пока сеньорита еще спала, я тихонько прошла в патио, чтобы узнать причину шума, не дававшего нам спать всю ночь.
- И узнала?
- Да, мне кажется.
- Очень хорошо, продолжай свой рассказ.
- Мне сказали, что вчера из прерий прибыли охотники с огромным стадом novillos и toros, которых они ведут, кажется, в Калифорнию. И вот это-то стадо и не давало нам спать с сеньоритой, тем более, что корраль, куда их загнали, приходится как раз рядом с нашим кварто.
- А каким образом ты разузнала все это, плутовка?
- О! Очень просто, ваша милость… Я случайно встретилась с одним из хозяев этого стада.
- Знаю я тебя, плутовка! Знаю и эти счастливые случаи… Виоланта покраснела, но генерал не заметил и продолжал:
- А ты уверена, что это не вакерос с какой-нибудь асиенды?
- О нет, ваша милость, это охотники.
- Отлично! И они хотят продать свой скот?
- Так, по крайней мере, говорил человек, с которым я вчера виделась.
- Наверное, он запросит очень высокую цену?
- Об этом я ничего не знаю.
- Верно. Ну, дитя мое, - прибавил генерал, вставая и обращаясь к дочери, - когда ты будешь готова, мы позавтракаем, и я тебя избавлю от адского шума.
Генерал поцеловал свою дочь и вышел.
Как только за ним захлопнулась дверь, девушки принялись хохотать, как сумасшедшие.
Справедливость требует заметить, что обе они мастерски сыграли свои роли - так правдоподобно, что заставили ничего не подозревавшего генерала сделать то, что им хотелось, причем он был убежден, что поступает так по своему желанию.
В утешение, впрочем, можно сказать, что с тех пор, как существует наш мир, везде и во все времена самый сильный мужчина становится игрушкой в руках слабейшей из женщин, стоило ей пожелать этого.
Через несколько минут донья Анжела закончила свой туалет и явилась в кварто, отведенное под столовую.
Мажордом уже приехал, и генерал дожидался только дочери, чтобы сесть за стол.
Мажордомом у генерала был не кто иной, как дон Исидро Варгас, исполнявший эту работу, чтобы иметь пристанище под старость.
Мексиканские асиенды, в особенности в Соноре, занимают иногда пространство в восемь или десять квадратных миль. Для управления таким большим участком земли, где на свободе пасутся громадные стада диких лошадей и рогатого скота, нанимают обычно молодого человека, сильного и энергичного, который носит титул hombre de a caballo. И служба мажордома очень тяжела: нужно скакать верхом и день и ночь, в холод и в жару, все делать самому и наблюдать за всем, заставляя работать пеонов, самых ленивых и самых вороватых работников.
У дона Исидро был один недостаток: он был далеко не молод. Ко времени нашего рассказа ему исполнилось семьдесят лет. Но этот длинный и худой человек с желтой и высохшей, как пергамент, кожей, как бы присохшей к костям, держался так прямо и отличался такой силой, как будто ему было только тридцать. Годы не оказали никакого влияния на его могучий организм, казалось, он состоит только из одних мускулов и нервов. Благодаря неусыпной бдительности, неутомимости и редкой энергии, он приводил в отчаяние несчастных пеонов, которых судьба-мачеха отдала под его начало. Они даже пресерьезно уверяли, что их мажордому помогает дьявол - так умел он уследить за ними и так хорошо знал их сокровенные делишки.
Мажордом носил сапоги-вакеро и громадные шпоры с такими же громадными колесиками, отчего принужден был ходить на кончиках пальцев. Свои сарапе и шляпу из вигони он небрежно бросил на бутаку; на левом боку у него висел мачете без ножен, продетый в железное кольцо.
Увидев молодую девушку, он сделал несколько шагов ей навстречу, и, пожелав доброго утра, нежно поцеловал.