– Лежи. – Курам отобрал бокал, с силой надавил на Митькины плечи.
– Я не запомнил! – он рванулся из рук Хранителя: – Что-то сказали тогда, а я не понял!
– Да, предсказание сделано на том языке, что старше названия нашего города. Агрина, принеси.
Пес цапнул со стола листок и метнулся к хозяину.
– Вот, смотри.
Буквы знакомы, но слова, в которые они складывались – нет. Вед, тарет, мальток… Кроме одного: Дин.
– Вы переведете? – спросил торопливо, словно мог еще успеть вернуться в прошедшее и спасти Бриса от него самого.
– Нет. Не мое это дело – беседовать с покровителями. Я могу угадать лишь пару слов: "когда" и "враг".
– Тогда кто? Священники?
– Не думаю. Язык этот давно утрачен, согласно легенде на нем говорили звери-хранители в Саду Матери-заступницы. Я только раз слышал о человеке, который мог понимать его. Выходец из Дарра, из тех, что не сидят подолгу на одном месте.
– Когда вы о нем слышали? – Митька сел, осторожно качнул головой: вроде бы не кружится.
– Давно. Тогда он еще был молод и любил похваляться своими талантами. Может быть, он еще жив. На твоем месте я бы поспрашивал у мастеров амулетов, может, знают о земляке.
Митька кивнул, вспомнив торговца из маленькой лавки. Первого, кто увидел, что род Динов потерял покровителя. По их собственной вине. Создатель, какая же подлость! Митьку снова замутило.
– Хранитель Курам, я должен узнать, что произошло дальше.
…Почему-то в комнате выздоравливающего рассвет чище и невесомее. Подушку и край одеяла окрасило розовым, и даже лицо Ильта не казалось таким зеленовато-землистым. В полном дорожном облачении войти тихонько Брису не удалось, впрочем, он и не особо старался. Княжич Торн открыл глаза, повернул голову. Брису захотелось прикрыть лицо рукой в плотной перчатке, чтобы не увидеть снова все то же недоумение в глазах побратима.
Но сегодня Ильт взглянул спокойно, и Брис обрадовался было, но тут же понял – лучше гнев и обида, чем такое равнодушие.
– Я уезжаю, – сказал он быстро. – Прощения вымаливать не буду, такое не прощается.
Ильт молчал.
– Вот, возьми. – Брис положил на грудь княжичу свиток, скрепленный родовой печатью. – Это дарственная. Динхэл переходит в твое владение и зовется отныне Торнхэлом.
Ильт шевельнулся, пытаясь сбросить бумагу. Выкашлял:
– Не надо.
– Думаешь, откупаюсь? – Наверное, ухмылка вышла страшная, потому что Ильт прикрыл на мгновение глаза. – Да нет, просто так будет справедливо. Ты защищал этот замок до конца, тебе и владеть. А я в Иллар больше не вернусь. Прощай.
Ильт ответил взмахом ресниц: прощай. Показал рукой: нагнись ближе.
Брис наклонился. Проклятие, удар или плевок в лицо – он все примет безропотно.
– Я буду помнить… то хорошее… что было.
Глава 10
Патруль ехал вдоль реки. Длинные тени, проложенные закатным солнцем, тянулись к медовому краю и никак не могли тронуть чужой берег. На той стороне сидели рыбаки, свесив с невысокого обрыва босые пятки. Течение узкой, но вредной речушки все норовило утянуть лесу из конского волоса, и мальчишкам частенько приходилось вытаскивать удочки и забрасывать заново.
– Вроде не на червя ловят, – пригляделся Темка. – Интересно, на что?
– Тоже хочешь? – спросил отец.
– Посидел бы.
– Так иди на зорьке, кто не дает.
– Пап, ну ты что? Я с сержантом Омелей, в засаду на Овечьем броде.
– Вызову лекаря, даст он тебе засаду.
– Ай, да все зажило давно!
– Угу, скажи спасибо Карю.
Темка погладил жеребца по шее. Карь умница, понимает самое легкое прикосновение, дает хозяину поберечь раненую ногу. Подживает быстро, и княжич Торн скоро отправится с донесением к Эдвину. Королевские войска давят огрызающийся из последних сил мятеж, заставляя отступать вдоль даррской границы, сначала закрытой горами, теперь – Черными песками. Так, глядишь, до Северного и Южного Зуба доберутся. Марк рвется туда, но его не отпускает лекарь. А Темке совсем не хочется уезжать.
На миллредской границе под командованием князя Торна служится спокойно. Тут не стреляют, разве что какой дезертир – свой ли, чужой – пальнет со страху или отчаяния. Не срывают в походы, не бросают в атаки. Легко найти вдову, к которой можно подкатиться под теплый бок, – много их тут, вдов да солдаток. Но мало кому нравится эта служба. На опустошенных войной землях королевских солдат ненавидят: они защищают чужих, когда свои умирают с голоду. Дети впроголодь ходят, а интенданты требуют: дай, снова дай, вези хлеб в воинское расположение. Князь Торн в каждом послании напоминает королю, что опасается бунта.
Все так, но Темка уезжать не хочет. Неделю назад ему исполнилось восемнадцать, он имеет право принять от отца солдат и остаться служить здесь. Но короля ослушаться нельзя. Разве что согласен всю жизнь потом с этим своим собственным отрядом мотаться по захолустьям. Княжич с досадой почесал бровь и снова глянул на рыбаков.
– Ты смотри, поймал!
Маленькая плотвичка сверкнула чешуей, извернулась и шлепнулась в воду.
– Тьфу! Раззява!
Патруль, следуя прихотливым изгибам реки, свернул, оставляя рыбаков позади. Теперь двигались вдоль небольшого лесочка по узкой полоске влажного песка. Только на пригорке, где топорщился сухой клен, дорога стала пошире. Вороны, сидящие на ветвях, приветствовали солдат хриплым карканьем, улетать и не подумали. На клене, лицом к Миллреду, висели двое королевских солдат. Их поймали, когда они возвращались через реку с двумя туесами меда и поросенком в мешке.
– Сутки прошли. Омеля, задержись, – велел князь Торн сержанту, – похороните.
– Пусть бы висели, – хмуро сказал Темка.
Отец глянул недовольно.
– Разве вина их так велика, что нельзя проводить к Россу?
– Они нарушили приказ. Знали, чем для Иллара обернуться может, и нарушили!
– Тема, они просто голодные деревенские парни.
– Угу, и что теперь? Пусть из-за них Митьку расстреливают?! Ты забыл, чем за Горлиное село расплатились? Их там трое осталось! Всего – трое!
– Не кричи. И вот что, Артемий, если так и дальше будет продолжаться, ты больше в патруль не пойдешь.
– Это еще почему?
– Потому что ты стал стрелять раньше, чем успеваешь подумать. Вчера ты первый открыл огонь по плоту, так?
– А что, те мужики с вилами и ружьишком на свадьбу в Миллред собрались?
– Те мужики из деревни, которую сожгли мятежники. Им детей кормить надо. Им сеять нечего.
Темка упрямо смотрел перед собой.
– Ты думаешь, они понимают, что такое карахар, когда ребятишки с голоду пухнут? А что до княжича Дина…
– Скажи еще, что он сын мятежника, – перебил Темка.
– Княжич Дин сам решил. Он – солдат короля. Погибнет в сражении или его расстреляют роддарцы – это его судьба. Эмитрий принял ее, когда давал присягу.
Темка упрямо молчал.
– Не забывай, что служить короне – оберегать подданных короля. Тех самых, в которых ты стреляешь.
– Которые делают все, чтобы Роддар пошел на нас войной! Они такие же враги!
– Значит так, завтра с Омелей ты не идешь.
– Папа!
– Все! Я сказал.
– Слушаюсь, мой князь! – зло отозвался Темка.
***
Паук ткал торопливо, но аккуратно. Серебристая, еле заметная в полутемном углу паутина с утра была крохотной, сейчас уже разрослась до четырех Митькиных ладоней. "Дурак", – подумал княжич про паука. Придет служанка и смахнет тряпкой всю работу вместе с хозяином. Митька повернулся на бок, сбил комом подушку. Теперь перед глазами оказался стол, на котором лежали раскрытые книги и листы бумаги. "И я дурак", – вяло усмехнулся Митька.
Три недели назад расстреляли барона Визта. Он был так пьян на собственной казни, что упал прежде, чем выстрелили. Пришлось солдатам поднимать и прислонять Визта к стене. Четыре дня тому убили барона Сегора. Владетелю неважно, кто совершает набеги на миллредские земли: мятежники, дезертиры или оголодавшие крестьяне. В доме крега Тольского осталось двое – князь Селл и княжич Дин.
В дверь постучали.
– Обед накрыт, господин.
Митька снова лег на спину и уставился на паука.
– Княжич Дин, обед.
– Я слышал.
За дверью потоптались.
– Вам подать сюда?
– Нет. Уйди.
В паутине прибавилось несколько рядов. Митьке захотелось сорвать тонкие нити сейчас, не обрекая ткача и дальше на бессмысленный труд. Но для этого пришлось бы встать.
– Княжич Дин!
В дверь снова постучали, на этот раз властно.
– Войдите, князь Селл.
Митька изобразил движение плечами, словно вот-вот встанет. Невежливо, да. Но встречать гостя в грязной рубахе, не снимаемой уже четвертый день, босым и лохматым – тоже невежливо. Одно к одному.
– Княжич Дин, вы соизволите спуститься к обеду?
Митька мотнул голову.
Селл осмотрел разворошенную постель, брошенный комом на сундук мундир, стоящий на столе поднос с нетронутым завтраком. Митька подумал с тоской, что нравоучений не избежать.
– Встать! – командный голос князя Селла заставил вздрогнуть и кубарем скатиться с кровати. Митька вытянулся в струнку, как на плацу.
– Сопляк! Привести себя в порядок и спуститься в столовую. На все тебе – четверть часа.
Князь говорил как с новобранцем, и Митька против своей воли четко кивнул: да, приказ понят.
– Эй, воды княжичу Дину! – Голос Селла звучал уже в коридоре. – Да похолоднее.
Мундир выгладили торопливо и небрежно, Митька раздраженно одернул рукава. Глянул в зеркало. Что же, он умылся водой со снегом, надел свежую белоснежную рубаху, причесал и стянул лентой волосы. Все равно мало похож на того княжича Дина, который пересек когда-то роддарскую границу. У того не было темных кругов под глазами и вертикальной складки на лбу, а главное – тоскливого взгляда, такого безнадежного, что сам на себя глянешь, и повеситься хочется.
Жареное мясо, приправленное по роддарской традиции запеченной острой капустой, с трудом лезло в горло. Еще сложнее было поддерживать разговор с князем Селлом. Хотелось бросить вилку и крикнуть: "Да отстаньте вы, ради Создателя, от меня!" Бесконечный обед подходил к концу, когда вошел слуга и доложил:
– Хранитель ждет княжича Дина к ужину.
Митька поморщился. Вот уж кого не хотелось видеть.
День до вечера тянулся бесконечно. Единственное, что сделал за это время Митька, – смахнул паука вместе с его паутиной.
В ранних сумерках княжич Дин подъехал к Корслунг-хэлу. Прошел следом за слугой уже привычной дорогой в кабинет Хранителя. Агрина, лежащая у камина, глянула на гостя, стукнула хвостом об пол и коротко проскулила.
На приветствие владетеля Митька ответил невнятно.
– Принес?
Ах да, работа, что Курам задал еще неделю назад.
Митька качнул головой.
– Почему?
Княжич еле заметно пожал плечами. Объяснять не хотелось; если такой умный, поймет и сам, нет – не стоит и трудиться облекать в слова.
Агрина встала, подошла к Митьке и ткнулась в свесившуюся с подлокотника руку мокрым носом.
– Когда тебе будет восемнадцать?
Опять пустые вопросы. Зачем? Подтолкнуть время, сдвинуть с мертвой точки застывший вечер? Бессмысленно для того, у кого нет завтра.
– Вы же знаете.
– Представь себе, нет. Я помню лишь, что этой зимой у тебя не было второго совершеннолетия.
– Осенью.
– Ну, тоже можно. Не так уж долго и осталось. Видишь ли, если ты выдержишь, то по нашим законам будешь уже считаться совершеннолетним.
– Что выдержу?
– Испытание для летописца, что же еще.
Митька резко выпрямился в кресле, вспугнув Агрину.
– Вы предлагает такое чужеземцу? Вас не одобрят, Хранитель.
– Еще как одобрят. Все будут уверены, что ты не сможешь. Думаешь, откажутся от такого удовольствия?
– А вы? Вам разве это доставит удовольствие?
– Нет. – Курам улыбнулся.
– Не отвечайте, – посоветовал Митька. – Я и так догадался: вам просто интересно.
– Вот видишь, Агрина, – Хранитель стукнул ладонью о колено, подзывая собаку, – у мальчика все-таки есть шанс.
Пещера крохотная, в полный рост не встанешь, лечь – так ноги не вытянешь.
– Ты можешь выйти в любой момент, – сказал Хранитель. – Но тогда, сам понимаешь…
Митька кивнул. Если он тут замерзнет – вот уж идиотская смерть выйдет. Сел, подобрав под себя ледяные пятки. Когда шли сюда, рассвет только начал сочиться из-за гор и на камнях поблескивала изморозь. Холодно. Испытуемому не положены ни огонь, ни кафтан. Низко нависший свод и плотно сдавившие стены не дают согреться движением. Княжич устроился поудобнее, закрыл глаза и представил весну в Нельпене. Ветер по имени Сааль, цветущие яблони и густой запах пряностей, привезенных на крутобоких кораблях…
До заката было еще далеко, когда вернулся Хранитель. Митька глянул с тревогой: что-то случилось? Не могло испытание закончиться так быстро. Или снова границу Миллреда нарушили мародеры, и Роддар потребовал новую жертву? Но губы не разжал: сейчас не его время спрашивать.
Конечно, опять вместо Ерьги капризный буланый Клинок. Ишь, косит глазом. На таком трудно удержаться даже в седле, а Митьке снова придется довольствоваться одной уздечкой.
– Хороший, хороший. – Он погладил коня. Тот глянул высокомерно: сам, мол, знаю, без всяких пришлых сопляков. Спасибо туру, если бы не его уроки, княжич едва ли справился бы с надменным красавцем.
Галопом – по узкой тропе, что вьется между скалами так прихотливо, точно ее пьяный дух прокладывал. Сунуть пальцы в жесткую гриву, отогревая. Сжать горячие лошадиные бока. Вот и Рагнер. Прохожие посматривали на Митьку с изумлением.
В кабинете Курама тепло, лечь бы и заснуть. Хранитель спросил:
– О чем ты думал там?
– О весне в Нельпене.
– Хорошо. Садись, напиши так, чтобы и мне стало тепло.
Митька взял перо окоченевшими пальцами.
…Расскажи, напиши. Он третий день слышит это от Курама.
Бой на крохотной замковой площадке. Пиши. Нет, не так. О каждом бойце. Не придумывать, только то, что видел. Не сухо перечислять факты – заставить других услышать яростный хрип и увидеть капельки пота, блестевшие на солнце.
Утренний рынок, куда торопятся за свежей битой птицей и парным молоком. Ты слышал разговоры, так что волнует город сегодня? Или тебя больше занимал аромат горячих пирожков с требухой и острый чесночный колбасный дух? Неважно, что с самого начала испытания ты ничего не ел. Вспоминай. Так что волнует?..
Вот два текста. Один писан давно, другой лишь подделка под стиль того летописца. Какой из них – настоящий? Время идет, шуршит песок в стеклянной колбе.
Огонь свечи скользит по груди, вычерчивая узоры, то остановится – и тогда очень хочется закричать, то двинется дальше. Во рту солоно от крови, так закусил губу. Боль остается, даже когда свечу ставят на стол и кладут рядом с ней лист бумаги.
– Пиши. Что видел, что слышал, что чувствовал.
Карта расправляет потертые крылья. С ладони Хранителя падает кубик, катится и останавливается в ваддарских горах. На грани кубика высечен знак "торговля".
– Более двух столетий тут добывают самоцветы, но только при правлении короля Альдана их стали вывозить…
Грань "солнце" достается побережью Вольного союза. Митька помнит про теплое течение, что гонит к берегам Нельпа-покровитель, про весенние штормы, про затяжные осенние дожди. На кубике еще четыре знака: "война", "колосок", "зверь", "корона. Хранитель будет бросать его на карту до тех пор, пока не выпадут все, и не важно, если какие-то будут повторяться и повторяться. Рассказывай. Подробно, неторопливо, аккуратно подбирая слова.
Запоминай. Даже если стоишь на площадке высокой башни и кружится тяжелая с недосыпа голова. Кажется, что непослушное тело обволакивает течением, качает на волнах. Хочется закрыть глаза, раскинуть руки – и пусть несет… Митька тряхнул головой, отгоняя сон. Не помогал даже ледяной ветер, превращаясь на грани сна и яви в то самое течение, что укачивало княжича.
– Повтори. – Голос заставил вздрогнуть, прорвал на мгновение пелену перед глазами. Митька ясно увидел сидящего в кресле Хранителя. Курам кутался в плащ, укрываясь от ветра за каменным выступом.
Мысли, до этого похожие на снулых рыб, заметались. Митька подумал, что скоро они всплывут кверху брюхом.
– И осень наступила в Саду Матери-заступницы, как и положено для земных дерев, чтобы дали они плоды свои, – шевельнул Митька губами. Собственный голос показался тусклым, как чешуя давно выловленной рыбы. Опять рыбы! Нельзя думать про воду, это Митька знает еще с Черных песков. Но как же хочется пить. Когда ему давали воды? Уже и не вспомнить. Княжич испугался: а вдруг Курам спросит об этом?