И поскольку бухта Сан-Хуан-де-Ульоа как раз своей повсеместной, равномерной глубоководностью знаменита, ушел бы "Иисус" на дно полностью, одни верхушки мачт с георгиевскими стягами из воды бы торчали… Видя, что век "Иисуса" отныне измеряется уже не днями, как до начала боя, а часами, Хоукинз дал сигнал "Юдифи" и "Миньону" подойти к борту "Иисуса" и забрать с него людей и все, что удастся, перегрузить из товаров и ценностей, что лежали в емких трюмах "Иисуса"…
Оба судна подошли к "Иисусу", и работа закипела. Поскольку борта "Иисуса" были закрыты этими судами, огонь вести он более не мог, и его канониры включились в работу. И тут англичане увидели два брандера - вражеские суда похуже, устаревшие или конфискованные за какие-либо грехи у владельцев, набитые сеном и порохом и подожженные. Для деревянных судов того времени страшнее огня не было ничего. А ветер нес брандеры прямо на "Иисуса", набравшего уже столько воды, что с трудом управлялся, и чтобы уйти от брандеров, нужно было поднять, самое меньшее, фок (нижний парус на первой мачте) или бизань (на третьей), но времени для этого маневра "Иисусу" уже не было отпущено.
- Англичане! Все вон с "Иисуса!" - взревел, перекрывая голосом все звуки боя, Хоукинз.
Он перешел на "Миньон", и оба еще целых английских судна поспешно отошли от "Иисуса", предоставив тонущего ветерана его участи. Вскоре один из брандеров врезался в левую скулу "Иисуса из Любека"…
4
К тому времени в бой вступили с обеих сторон уже свыше двадцати кораблей - а вся бухта была шириною в полмили. Всю ее сплошь затянуло черным пороховым дымом, который там и сям пронизывали багровые вспышки выстрелов.
Английские суда порознь вышли из боя и уже покидали гавань, а стрельба наугад за кормой шедшего в арьергарде "Миньона" продолжалась: видимо, войдя в азарт, испанцы никак не могли остановиться. Потому и в погоню не бросились.
И вот тут начинается раздрай, не ясный ни современникам, ни потомкам. Почему-то чудом спасшиеся корабли выбирались из неприятельских владений и шли дальше до Англии порознь. И Хоукинз в объяснительной записке на высочайшее имя написал: ""Юдифь" бросила нас в нашем несчастье". Да, буквально так. Там же, не замечая противоречия со своими же словами, Хоукинз пишет: "Последним моим приказом Дрейку было: подойти к "Миньону" и забрать людей и необходимые вещи, что он и сделал". По возвращении "Миньона" было проведено адмиралтейское расследование ("ведомственное", говоря по-русски). Тщательно изучив все обстоятельства плавания, оно не отыскало ни малейших оснований для предъявления молодому капитану каких бы то ни было обвинений. И с Джоном Хоукинзом Фрэнсис сохранил наилучшие отношения, как деловые, так и дружеские, до конца дней - его и своих (а они умерли один за другим с разрывом в два месяца, в одном походе, который возглавляли на равных).
Дрейк воротился раньше Хоукинза на пять дней. Плавание протекало благополучно, можно даже сказать - обыденно. "Юдифь" была в хорошем состоянии, на борту ее находилось 65 человек, "необходимые вещи", перегруженные с "Миньона", целы.
А вот обратное плавание "Миньона" сложилось поистине трагически. К моменту отплытия из Сан-Хуан-де-Ульоа на борту судна находились двести человек. Продовольственных запасов на такое количество людей не было - а добыть их во вражеской стране, не имея мощной, хорошо вооруженной флотилии, не представлялось возможным. Голодная смерть в океане для многих - удел куда более страшный, чем даже пытки в застенках "святейшей инквизиции". Поэтому, когда Хоукинз выстроил всю команду на шканцах и предложил тянуть жребий - кому оставаться на берегу, чтобы облегчить участь отплывающих, неожиданно раздалось немало возгласов в смысле: "Жребий? Ну уж нет! Ты хочешь остаться, а тебе придется плыть - или наоборот?! Долой жребий - утеху сатаны!"
И порешили так: пусть выйдут из строя добровольцы, те, кто желает остаться. А уж если их до сотни не хватит - оставшимся придется тянуть жребий, тут уж ничего не поделаешь. Хоукинз решил про себя, что это последняя волна того шквала решений, правильных, но принимаемых без участия командиров, что взметнулся, когда его матросы стали с "Иисуса" возвращаться на "Миньон" во время боя. И, если откровенно, Хоукинз тайно порадовался, что командует англичанами и сам - англичанин да притом не последний человек в этом удивительном народе!
Из той сотни моряков, что добровольно остались на чужом неласковом берегу, в тюрьмы инквизиции попали все сто. Но ни один не изменил своей вере, своей королеве и своему народу. Большая часть их сгинула на галерах, в пожизненном рабстве, некоторые умерли, не выдержав мучений, и только двое, Хартор и Филипс, вернулись на родину - да и те лишь через двадцать девять лет.
Те же сто человек, что ушли в океан на "Миньоне", тоже испили полную чашу страданий: запасов продовольствия едва хватило на первые две недели пути. Потом начался голод. Ослабленные голодом люди начали болеть - и тут, как назло, стряслась новая беда: юнга, прибиравший каюты, нашел запас лекарств у судового врача и… И слопал все в один присест, без разбора! И умер в тот же день, покаявшись перед смертью. Теперь лечить людей стало нечем, и больные стали быстро, один за другим, помирать. С поредевшей командой стало сложнее управляться с парусами. Хоукинз распорядился спустить, скатать и спрятать грот - самый большой и тяжелый парус на судне. Все с ужасом ждали очень вероятного именно в это время года и именно в этих широтах урагана, когда потребуется, чтобы каждый под дождем холодным, да на ветру пронизывающем, да как можно быстрее и точнее, выполнял команды, иначе гибель общая! Но то ли Господь берег Джона Хоукинза - а с ним заодно уж и всех, кто был с ним на борту, то ли им уже досталось столько мучений, сколько положено многогрешному моряку за целую жизнь, но штормов им не досталось. Зато голод, голод! Оказалось, что думать можно лишь о пище, о способах ее приготовления да о приправах к оной; ели черт знает что, поганые язычники от такой пищи отказались бы, - а трепались наперебой о французских соусах к дичи, о североанглийских ветчине и грудинке, о шотландской форели на рашпере, об йоркширской сладкой прессованной свининке да о норфолкских котлетках из лососины… Ухх!
А ели, ели… Священник, ежедневно почти занятый заупокойными службами, ночами в судовой часовенке тихонько отмаливал грехи команды, не по полной своей воле евшей крыс, кошек (а их было три: на два кубрика и одна офицерская) и ярких, крикливых птиц "попугаев", благо вот их было на борту полно, которых вез из Нового Света почти каждый, да еще помногу. Всем родным и знакомым, лучший подарок после рейса…
Пятнадцать из этой сотни добрались до Англии. Исхудалые, обовшивевшие, истеричные, больные, злобные мученики не смогли спокойно вынести того, что Дрейк добрался обратно без особенных лишений. Это было глупо и несправедливо - но иначе они не могли! И даже понимая, что порют горячку и что завтра уже им будет стыдно, требовали расследования. Ни оставить без внимания вопли едва живых моряков, ни осудить Дрейка, виновного разве что в излишнем, по меркам того времени, еще вполне средневекового по жесткости нравов, гуманизме по отношению к простым морякам.
Но это, не вполне нормальное в ту пору, зато такое понятное нам в наш век, внимание к подчиненным, которому Фрэнсис не изменил ни в зрелые годы, ни став титулованной особой, себя окупало. И это отношение почему-то приводило к успеху! Поэтому наказывать его было не за что.
Именно после этого катастрофичного по итогам плавания вся морская Англия, от Адмиралтейства до портовых кабаков, впервые заговорила об удачливом, хитроумном, как Одиссей, любимце фортуны, капитане Фрэнсисе Дрейке. С того дня у Дрейка никогда уже не было проблем с набором экипажа, напротив - возникали очереди бывалых моряков на запись в его команду. Известен случай - в 1585 году - когда разнесся слух, что адмирал сэр Фрэнсис Дрейк намерен вновь выйти в дальний рейс и набирает экипажи, - и добровольцев за две недели записалось столько, что хватило бы для укомплектования двух сотен кораблей. А нужны были экипажи для двадцати одного судна!
Конкурс в девять с половиной человек на место - в эпоху, когда обычным путем вербовки в матросы было опаивание спиртовой настойкой белены, дурмана, мака и доставка на борт в бесчувственном виде, да еще и связанных (это на случай, если очнется еще одурманенный и буйствовать начнет!). И обычным явлением был выход из порта с временной командой из портовых пьянчужек, временно трезвых, - им платили вдвое, и они зарабатывали на грядущие попойки трезвыми. А постоянная команда в это время спала - и очухивалась обычно уже в открытом море, от шторма. Тогда происходила смена экипажей, временные садились в баркас, который специально для этой цели капитан арендовал в порту отплытия, и плыли назад. А постоянная команда распределялась по вахтам, но подвахта не отдыхать ложилась, когда первая вахта вставала по местам, а шла отмывать заблеванный кубрик… Вот как это было обычно…
А у Дрейка еще и конкурс!
Глава 12
СЕМНАДЦАТЬ ВОЗОВ ЗОЛОТЫХ ДУКАТОВ
1
Осенью 1567 года, в те дни, когда Дрейк завершал подготовку к отплытию на "Юдифи" в составе экспедиции Хоукинза, Его Католическое Величество Филипп Второй приказал дону Фердинанду Альваресу де Толедо, герцогу Альба, одному из наизнатнейших испанских грандов и притом - одному из славнейших полководцев Испании, войти во взбунтовавшиеся Нидерланды для усмирения и "истребления навеки самого духа мятежей и ереси". Альба выступил во главе трехбригадного корпуса из солдат, обстрелянных неоднократно. Это были части, которые Альба знал и которым доверял. Но…
Испанская пехота в шестнадцатом столетии обоснованно считалась лучшей в мире. Она отличалась храбростью в наступлении, стойкостью в обороне и дисциплинированностью в любых условиях. Правда, было одно существенное "но": всеми этими похвальными качествами желтомундирные солдаты обладали лишь покуда им исправно платили жалованье! А обходились они Его Католическому Величеству ой как недешево!
Каждый солдат получал от тридцати до тридцати пяти золотых дукатов в месяц, офицеры - до ста тридцати пяти. Нетрудно сосчитать, что содержание одной бригады требовало в год миллиона двухсот тысяч золотых! Одной бригады. А у Альбы их было три: одну, переброшенную из Милана, он расположил в Брюсселе, вторую, пришедшую пешком через Францию из Испании, - в Льеже (Люттихе, как его еще именуют) и третью, переброшенную из Неаполя морем, - в Генте, на побережье Фландрии.
Кальвинистский мятеж в Нидерландах бушевал так яростно, что испанцы были озадачены. От андалузсцев, с их буйной кровью, слившейся из струй крови вандалов и вестготов, арабов и берберов, карфагенян и римлян, такого ожидать, казалось бы, можно и даже естественно. Но нередкие андалузские возмущения казались детскими играми в "войнушку" сравнительно с тем, что творилось в Нидерландах! Вялые, флегматичные, толстопузые голландцы и фламандцы шли на костры и жгли собственные жилища. Они травили свои запасы зерна на зиму, обрекая своих детей на голод, - чтобы только испанцы не имели пропитания. Они нападали из-за угла и открывали шлюзы, чтобы лютая зимняя вода заливала всю их низменную страну, не давая пройти пешему и проехать конному. Сколько потерял Альба лошадей, которым ледяная вода непоправимо портила ноги! И каких лошадей! Здешние понурые клячи с мохнатыми ногами не заслуживают называться одним словом с сухими, стройными чистокровными арабскими лошадьми испанской кавалерии. Это… Это как простолюдин в сравнении в титулованным грандом! То есть просто никакого сравнения!
Альба был наместником Неаполитанского королевства. Там бунты вспыхивали за ночь и заканчивались к вечеру второго, а то и первого же, дня. А это…
2
Нидерланды были самым богатым государством Европы. Испании они достались как приданое Марии Бургундской - дочери Карла Смелого, убитого в битве при Нанси в 1477 году. Его лоскутное государство распалось, часть досталась Испании, часть "Священной Римской империи германской нации", большая же, включающая ядро государства - собственно Бургундию, вернулась в состав Франции. А Нидерланды образовали неделимый округ из семнадцати провинций и после полутора десятилетий правления Марии перешли к дому ее мужа - к Габсбургам. Император Германии Карл Пятый (он же - король Испании, и Неаполя, и Обеих Индий, и еще много чего) воспитывался в этой торгашеской стране и благоволил к ее гражданам. Его сыну Филиппу досталось поэтому тяжкое наследство, когда старик отрекся от престола и удалился в монастырь. Избалованные чрезмерной добротой и вниманием прежнего властелина, Нидерланды были начисто лишены испанского духа. Аскетизм и экстаз им были чужды напрочь. Предстояло приводить их в чувство. Положение осложнялось еще и тем, что нидерландцы были неприлично, шокирующе богаты. Королю случалось одалживаться у подданных! Ну куда это годится?
А тут еще протестантизм этот свил гнездо в спесивых, от жиру бесящихся провинциях Нидерландов. И на попытки привести к единообразию, чтобы попавший в Нидерланды испанец более не мог усомниться, точно ли он в пределах владений испанской короны, - эти торгаши ответили иконоборческим восстанием.
А потом начались обычные для всемирной сверхдержавы, стремящейся повсеместно в христианском мире утвердить свои идеалы, финансовые трудности. Войска отказывались идти в бой при явном своем превосходстве в силах и почти гарантированной победе. Только угроза истребления, при подавляющем превосходстве противника, могла заставить их исполнять долг. При таком положении шансов победить мятеж не было. А сохранение настоящего положения вело к усилению мятежников и ко все более глубокому укоренению ересей в умах нидерландцев. Альба начинал уж подумывать о поголовном выселении нидерландцев из их страны. Это, безусловно, явилось бы окончательным решением вопроса раз и навсегда. Технически это было вполне возможно - выселили же в 1492 году из Испании всех иудеев, а после восстания морисков уже на памяти Альбы - мавров. Вот только… Нет, не возмущенный вой зарубежных человеколюбов его смущал. Герцоги де Толедо славились именно своей непримиримостью к еретикам и последовательностью. Да! Жестокостью - если нужно - и последовательностью. Его бы это не остановило. Но вот дороговизна предполагаемого мероприятия…
Денег-то взять на сие неоткуда. Потребуется - Альба для себя сосчитал на бумажке - от ста двадцати до ста сорока пяти миллионов дукатов. Это когда трех с половиной миллионов на войско из короля не выдавишь! Альба писал, молил, наконец отчаялся и начал в письмах требовать и пугать. И вот Филипп Второй сообщил спешной почтой, что раздобыл деньги для войска: казна пуста, но генуэзский банкирский дом Спинола предоставил заем, расплачиваться за который предстоит восточно-средиземноморским эскадрам и флоту королевства Неаполитанского, обеспечивая подавление турецкого флота, уже ощутимо препятствующего генуэзской торговле с Востоком.
Герцог считал дни до прибытия денег и ежедневно молил Господа сохранить хорошую погоду на всем пути следования кораблей… Вот они уже миновали мыс Финистерре, огибая Бретань, вот вошли в Пролив…
И тут сокрушающая, умопомрачительная весть!
3
У герцога Альбы было худым все, что только может быть худым у человека: щеки, ляжки, длиннопалые руки, и было к тому же впалым все, что может быть впалым: живот, виски - и узкий высокий лоб. Ястребиный нос, седые усы и бородка - и черные брови над горящими глазами фанатика.
Он был непоколебимо уверен, что испанская держава призвана управлять христианским миром и превратить весь нехристианский мир в христианский. Он был умен, но он строжайше запрещал себе усомниться в достижимости государственных целей его страны. Задумаешься - можешь засомневаться. Поэтому герцог Альба не задумывался над повелениями короля. Исполнял, насколько мог, хорошо. Таких слуг - не задумывающихся над смыслом и последствиями его повелений, но при этом исполняющих эти повеления умно, - даже у короля Испании было мало. И Альбу ценили.
Но тут, в Нидерландах, его карьера могла закончиться позорнейшим поражением. Он не имеет сил, он не знает, как справиться с этим мятежом!
И тут ему сообщили, что в Проливе на эскадру, везущую деньги его войскам, напали французские корсары, гугеноты поганые! Не захватили, к счастью, но вынудили рассредоточиться и искать спасения в английских портах! Арьергардный отряд зашел в корнуэльский Фалмут, авангардный - в Саутгемптон, а главный отряд - в Плимут. Так в ноябре 1568 года в портах южного побережья Англии неожиданно оказалось много испанских кораблей…