8
Когда палисад и строения внутри него были наконец закончены, Дрейк лично провел рекогносцировку: подходил к нему от моря, взбирался на ближайшие холмы, заставлял часть команды зайти на пару верст вверх по протекающей поблизости речушке и спускаться по ней вниз, внимательно вслушиваясь в любые доносящиеся со стройки звуки… По его приказаниям были прорублены просеки в лесу, расчищены заросли в двух местах, а в трех других сделаны высоченные завалы из хвороста. Все это, как пояснил капитан своим людям, было сделано для того, чтобы изнутри палисада открыта обстрелу была возможно большая площадь, а его обнаружить с любого направления можно было возможно более поздно - для чего, один за другим, воздвигнуты два завала в седловине, через которую палисад заметен вот с этого холма…
А потом капитан объявил:
- Ну, все, я вижу, что вы тут все без моего надзора закончите своевременно. А я отправляюсь на поиски союзников против испанцев. Тэд! Рашнсимэн, ты меня слышишь? Кончай топором тюкать, час на сборы и вперед!
Федор возликовал: снова капитан зовет не кого другого, а именно его с собой на необычное дело! И собрался за полчаса. Дрейк объяснил задачу:
- Негры есть разные. Они из разных племен, у них разные характеры и привычки, даже если одного племени. И попадаются - Хоукинзы говорят, что с самого начала рабства черных в Новом Свете такие были, а уж они-то о работорговле в этих краях знают все! - негры, которые свободу ценят выше жизни и сытости. Стоит их вывести из трюмов и согнать на сушу - они тут же взбунтуются, перебьют охрану и уйдут в леса. Благо тут такие же непроходимые заросли, как в Гвинее. И в лесах обосновываются, строят укрепленные поселки и живут в них по своим африканским законам, говорят на своих языках и молятся своим идолам.
Испанцы махнули бы на них рукой, но они посылают на плантации своих агентов, подговаривающих и других невольников восставать и присоединяться к ним. Они нападают на испанские селения и поместья. А победить их испанцы не могут: на стороне этих вольных негров и здешний климат, который они переносят куда легче, чем белые, даже если речь о "креолах" (так называют испанцев, которые родились в Новом Свете), и болезни, которые косят белых и обходят черных, и их выносливость. Но у этих вольных негров не было женщин. Они вынуждены добывать их силой. Скоро они поняли, что отобрать девушек силой гораздо легче в индейском поселении, чем в испанском, к тому же индианки так же хорошо приспособлены к лесной жизни, как и сами негры. И они стали захватывать молодых индианок. А индианки в большинстве - католички, испанцы уже успели их окрестить. Пошли у них дети - не чернокожие, не краснокожие, а коричневые разных оттенков или желтые. Сам скоро увидишь. И эти цветные уже говорят не на африканских языках, а на сильно испорченном испанском, и носят часто католические испанские имена. И молятся как Иисусу, так и своим идолам. В общем, получилась какая-то очень странная народность. Испанцы их назвали "симарруны". Для нас важно то, что они прекрасно знают здешние края - могут быть проводниками, разведчиками и тому подобное. И они ненавидят испанцев и воюют с ними. Я надеюсь разыскать их деревни, подружиться с их старейшинами, или кто там у них верховодит, заключить с ними союз и использовать их помощь в предстоящем нападении на Номбре-де-Дьос.
- А если не сговоримся - они нас испанцам не выдадут?
- Это ни в коем случае. Могут принести в жертву своим идолам. Но испанцам не продадут. Я думаю, мы договоримся, - спокойно сказал Дрейк.
Их ялик тащился на бечеве, которую они тащили, идя не по труднопроходимым зарослям берега, а прямо по дну речушки. Дно было хорошее, песчано-гравийное, с блестками слюды. Вода теплая. Федор снял сапоги и закинул их в лодку.
- Мистер Дрейк, жарко, разувайтесь! - предложил Федор.
- И не подумаю, малыш. Кстати, у тебя под левым коленом висит какая-то мерзость. По-моему, пиявка, - невозмутимо ответил капитан Дрейк. Федор перегнулся, не снимая бечевы, и содрогнулся: на ноге, как уродливый отросток, висела раздувшаяся до размеров испанского лимона (только не андалузского большого, толстокорого, а каталонского или галисийского, остроконечного, тонкокорого и обжигающе, нет - ошеломляюще острокислого) пиявка, полосатая черно-алая с прозеленью, блестящая и подергивающаяся. Было совсем не больно, только очень уж противно. Федор вытащил нож из ножен и потыкал пиявку. Она дернулась заметнее, но не отстала. Тогда Федор остановился, отбросил бечеву на берег и осторожно, чтобы не поранить себя, воткнул нож у самого края разинутого рта пиявки. Та задергалась. Федор ввел нож поглубже. Пиявка отвалилась, и стала обильно истекать кровью. Судя по тому, как несло ее течением, пиявка или была мертва или помирала. "Кровищи сколько! Господи, а ведь это моя кровь-то!" - изумился Федор, и вновь впрягся в бечеву.
Тут между ним и идущим впереди Дрейком просвистела стрела.
- Предупреждают! - весело сказал Дрейк. - А я боялся, что придется брести еще день или два, покуда на них наткнемся. Тэд, ори по-испански: "Хэй! Мы - враги испанцев, как и вы!"
- Ну да! А если это испанцы из засады? Им только скажи такое - враз прикончат! - заартачился Федор. Правда же, опасно в испанских владениях поносить испанцев во весь голос? Но Дрейк сказал:
- Ерунда! Во-первых, испанцы скорее выпалили бы из мушкета либо из пистолета. Во-вторых, посмотри на стрелу - вон она качается, в дерево воткнулась. Белому надо быть Томом Муни, чтобы так лук настроить, тетиву натянуть. Нет, это негр, и притом здоровущий. Нет-нет, это нас предупреждают, что мы у границы симаррунских владений. Орем!
Они прокричали это трижды, перестав продвигаться вперед, - и из темного леса, почти бесшумно, выскользнули громадный негр в одних подштанниках, индианка, еще менее одетая, но с крестом на веревочке вокруг шеи, и парень примерно одних с Федором лет, с желто-коричневой кожей, раскосыми глазами и при этом с негритянскими вывороченными губищами. Его прямые черные волосы блестели от какой-то смазки - должно быть, жирной, и были связаны в "конский хвост".
- Вы у нас в гостях из любопытства или по делу? - спросил негр на еле понятном испанском.
- По делу, друг, - сказал Дрейк.
- Дело какой важности?
- Решай сам. Предлагаю союз против испанцев.
- Да, это важно. Это надо с вождями обсудить. Идемте за мной. Челнок ваш привяжите к дереву, и идите.
- А его не уведут? Вещь, полезная в хозяйстве. Я бы поостерегся оставлять без присмотра: нам же на нем возвращаться к своим, - сказал капитан Дрейк. - Может, лучше оставить при нем моего или вашего человека?
- Не лучше. Вообще нет в том смысла. Наши если захотят завладеть челноком - один белый страж не остановит. Зря только погибает. Молодой. Жалко.
- И красивый, - сказала индианка, до сих пор не проронившая ни слова.
Федор покраснел, искоса глянул на Дрейка и торопливо сказал:
- Уж и красивый. Рыжий. Вон мой капитан тоже рыжий.
- И он красивый. До ты краше. А у вас все люди такие? Вы кто, если не испанцы? - начав говорить, женщина затараторила без умолку. Говорила по-испански она куда лучше негра, который выдавливал по слову и почти испуганно сам к себе прислушивался: то ли сказалось, что хотел?
- Мы англичане. Рыжие не все, но человек пять еще есть. Так, Федор? - спросил Дрейк.
- Четыре. Я считал во время перехода через океан.
Они пошли по тропе за негром не ранее, чем он сказал с видимой неохотой:
- Ну ладно. Если вы так боитесь на свой челнок, я тут оставлю свою стрелу. Тогда ни один симаррун не тронет.
- Лодку и все, что в ней. Ибо это подарки вашему вождю и всему народу.
- Ладно. Я оставляю две стрелы, - величественно, как о неслыханном благодеянии, сказал негр и бросил в лодку две стрелы из тростника с черным оперением и древками, окрашенными в три цвета - синий, желтый и черный.
9
После двух часов утомительного пути по узкой тропе - по большей части заболоченной - пришли к селению симаррунов.
- Тэд, нас, кажется, ведут самым кружным путем.
- Ага. Если не вообще петлями. По-моему, здесь мы уже были, или же второе дерево с темно-красными листьями и сломанной веткой, как буква "вай", лежащая на боку, точно такое же, как было, когда вас еще по глазам хлестнуло пальмовой ветвью, - озабоченно сказал Федор тоже по-английски.
- Э-эй, друзья! Если вы действительно друзья, то говорите на понятных нам языках! - сердито рявкнул негр.
- Хорошо. Но мы же не знаем, какие вам понятны, - невинно заявил Дрейк.
- Много какие, - важно ответил негр. - Испанский - раз, португальский - два, йоруба - три, куна - четыре…
- "Куна", "уруба". Что-то я таких и народов никогда не слыхал, - вежливо, но недоверчиво сказал Федор.
- Я думаю, парень, ты еще много чего не видел и не слышал, - необидно, добродушно сказал негр. - Йоруба - мой народ - не "уруба", а "йоруба". Великий народ: древний, красивый. Вот только невоинственный. А "куна" - краснокожие, ее племя, - негр кивнул в сторону почти голой индианки. Кожа ее действительно была светло-красной, у кирпича бывает такой цвет, а еще чаще - у черепков на изломе. Ей было лет тридцать. Обнаженные груди покачивались в такт шагам. Федор и радовался, что тропа узенькая, поэтому и не видно никого, кроме маячащего перед ним мистера Дрейка, и тянуло неудержимо видеть это худенькое радостно-оранжевое тело, чуть прикрытое застиранной юбочкой в две пяди шириной…
Селение симаррунов выглядело точно, как африканские селения по рассказам уже бывавших в Гвинее ребят: два круга глиняных круглых хижин без окошек, под высокими соломенными крышами. Вокруг селения двойная глиняная стена, покрытая узенькой соломенной же крышей. Ну да, конечно, иначе б ее за неделю бы напрочь размыло - при здешних-то ливнях!
В селении все указывало на то, что люди здесь, что они вот только что кишели всюду - но никого не было видно. А вот ступка, в которой - Федор заглянул - маис толкли, вот очаг, на котором пригорает каша пшенная с горохом в неровном черном горшке. Вот какие-то крашеные палочки замысловато уложены - это или детишки играли, или взрослая какая игра… Но скорее дети, потому что огрызки стеблей сахарного тростника всюду набросаны, как в Андалусии…
Негр крикнул по-испански:
- Выходите! Это свои!
И тут же, непонятно даже откуда, появились люди. Они и из хижин выбирались через маленькие двери, и из штабелей грубых досок и шкур, и вовсе уж неизвестно откуда - один седой негр выбрался из… колодца, как раз когда Федька глазел на этот колодец. Все - женщины, старики, дети (кроме малышей) - были вооружены. И отлично вооружены! Если палица - то густо утыканная заостренными железными шипами. Если сабля - то зазубренная, такой все кишки изорвешь. Двуствольные пистолеты с дулом в локоть… Два сорванца моложе Федьки года на три выкатили из соломенного амбара пушчонку малую на деревянных колесцах, как бы игрушечную. Но за ними ковыляли два пузатых кривоногих и совсем голых малыша с мешочками, в которых нетрудно было картузы с порохом и картечью опознать…
Люди в селении были разных оттенков темной кожи - от оранжево-красной до почти лиловой и от чисто черной до свето-светло-коричневой. Народ собрался на площади, и Дрейк по-испански разъяснил, что он враг Испании, хочет напасть на ее "мягкое подбрюшье", как он назвал Номбре-де-Дьос, и ожидает, что ему помогут.
Вождь селения - семифутовый негр коричневого цвета, в замысловато повязанном цветастом платке и дорогой испанской скатерти, наброшенной как римская тога, двигающийся и говорящий нарочито медленно, с достоинством и значительностью - и говорящий очень тихо (позднее в Гвинее Федька видывал таких великих вождей, которые и вовсе рта не открывали), - не сомневался в себе. Чтобы его расслышать, надо было замереть и напрячься. И площадь, забитая народом, в числе которого были и всегда шумные и неудержимые подростки, благоговейно внимала.
На собравшихся было очень мало тканей. Похоже было, что эти убогие пестрые лоскутки - парадные одеяния простых симаррунов. По большей части они облачены были в шкуры разных диких (мужчины, в основном) и домашних (женщины) животных. И потому, как небрежно выставлялись напоказ сокровенные части их тел, похоже было также, что стыд им малознаком, - хотя ведь говорил же их первый знакомый симаррун-негр, что среди них немало католиков…
Вождь изложил толпе своего разноплеменного народца уже известные Федору предложения англичан. Федор, чтобы не заскучать, стал разглядывать украдкой прекрасный пол. И обнаружил, что самая красивая здесь - величественная негритянка, высокая, но не толстая, лет, пожалуй, тридцати с лишним, одетая полностью в ткани, и даже с вовсе ненужной в жаркий день шалью на плечах, - что свидетельствовало о выдающемся месте ее мужа, а то и её самой, в иерархии симаррунов. Дрейк по пути подтвердил то, что Федор уж и раньше слышал от соплавателей: что у негров порой бабы и царствуют, и полки в бой водят, и оружие куют.
Но рядом с Федором стояла молоденькая с золотистой кожей, полуголая девица в пятнистой шкуре дикой кошки на бедрах и с белой козьей шкурой через плечо, оставляющей одну грудь открытой. И она… Эх! Конечно, не была она такой величественно красивой, и одета была, по здешним меркам, не ахти как, и лицо не нарумянено-напудрено, и украшений ни в волосах, ни в ушах, ни на шее, ни на запястьях нет дорогих, только браслетик кованый железный да серебряное колечко на тоненьком пальчике. Но изо всех здесь она была самая… Самая… А в чем самая-то? Федор затруднился бы сказать, в чем именно. Но не сомневался. А тут были другие девицы, своеобразно красивые, непохожие одна на другую - наверное, от разного состава и пропорций смешения кровей в их жилах.
Но эта, эта… Глядя на ее волнующие формы, Федор с ужасом почувствовал, что штаны в известном месте оттопыриваются и натягиваются. Позорище, теперь хоть под землю провались! И что прикажете делать, когда кончится это площадное действо и люди станут расходиться и каждый каждого увидит не в упор, как сейчас, а с нескольких шагов. Федор почувствовал, что снова краснеет. И тут красавица поглядела на него с откровенным интересом, встала на цыпочки, перегнулась через чужое плечо, уставилась на его штаны, улыбнулась и издали спросила:
- Огневолосый, я тебе нравлюсь?
Голос был волшебный, богатый переливами, как орган в католическом соборе. А Федор вдруг осип и мог только каркнуть:
- Да, и еще как!
- Ты мне - тоже. Пойдем отсюда?
- Меня потеряют, - нерешительно сказал Федор.
- Мы же не насовсем. Найдешься. Пошли! - решительно сказала прекрасная незнакомка и стала расталкивать соплеменников, пробиваясь в сторону ворот в ограде поселения.
Федор испуганно осмотрелся: как слышавшие это отреагируют? Женщины делали вид, что ничего не слышали и не видят. А два парня поблизости хором сказали:
- Счастливчик!
Федор поглядел на Дрейка, стоящего в первом ряду, в окружении старейшин селения, и решил, что сейчас он капитану навряд ли понадобится. И поспешил вслед за девушкой, любуясь походкой и уже не обращая внимания на топорщащиеся штаны.
Ух, какая это была походка! Двигалось все тело, обещало и звало. Непонятно было, как вся мужская половина собрания не устремилась ей вослед, отпихивая друг друга и в первую очередь рыжего чужака. Голос, походка… Выйдя за ворота, она остановилась и обернулась к нему.
Только теперь он смог не украдкой ее разглядеть.
- Ты как-то мало похожа на негритянку, - сказал он.
- Так я негритянка-то на одну четверть. Моя бабушка - негритянка из Ашанти - страны, которую белые называют Золотым Берегом. А моим дедом стал португальский работорговец, которого привела на берег Ашанти жажда денег. Он привез бабушку в Дарьен, уже носящую его ребенка, и преспокойно продал. Так что мой папа был не чистокровный негр, а мулат. А у мамы мамочка была индианкой из племени муисков, а маму ей сделал энкомьендеро, хозяин плантации. Так что судьба нашего рода в Новом Свете так сложилась, что ни одна женщина в нем замуж законным образом не выходит, а живет во грехе. - И незнакомка засмеялась. Тут только Федор вспомнил, что не знает ее имени! И он запоздало представился:
- А я - Теодоро по-испански. И не англичанин, а русский.
- Русский? Никогда не слыхала. Ты раздевайся, раздевайся, не стой столбом…
- Когда я на тебя гляжу, столбенею.
- Меня зовут Сабель. Испанцы говорят: "И-са-бель", а у нас сделали как легче выговаривать. Кстати, если еще будешь у симаррунов, надо понимать язык шкур. Вот, гляди. На мне была шкура ягуарунди - дикой кошки. Это значит, что я уже не девственница. Любовник подарил шкуру. А девушки, ещё не имевшие любовников, носят только шкуры домашнего скота. Дальше. Поверх пятнистой шкуры на мне козья шкура - значит, сейчас у меня нет постоянного друга. Если б был, я б козью шкуру не нацепила - это ему было бы оскорбление, потому что означало бы, что он меня как мужчина не устраивает. Ну, хватит пустых слов, иди сюда!
Я уже упоминал как-то, что Федор уже имел дело с женщинами. Три или даже четыре раза. С шлюхами лондонскими. В Плимуте были и местные, но Федору после каждого раза более не хотелось снова видеть эту женщину, а Плимут маловат для того, чтобы никогда не сталкиваться со знакомыми, с которыми решительно не хочется восстанавливать или поддерживать отношения. Вот Лондон - ино дело! Там можно распрощаться с женщиной, выйти на тот же перекресток, где с нею встретился, подцепить десять других, а ее так и не встретить…