Прошла минута, которая показалась ему вечностью, но посетитель не предпринимал новых попыток проникнуть в каюту. Ушел ли он? Или все еще стоял перед дверью? И можно ли теперь рискнуть выйти наружу? Эйбу подумал, что оказался в ловушке. "Будь что будет, да свершится воля Аллаха!" – сказал он про себя, хотя был христианином, он попытает свой шанс. Может быть, по ту сторону двери никого нет и ему удастся улизнуть в поперечный коридор.
Но в тот момент, когда он собрался уже отодвинуть задвижку, раздался голос вахтенного:
– Ну, разумеется, господин инспектор (так называли де ла Уссардьера), лучше открыть, тем более что я видел мадемуазель на палубе с три четверти часа назад.
И в ту же секунду в замочной скважине повернулась отмычка.
– Ах! Дверь заперта на щеколду… Стало быть, мадемуазель вернулась…
В дверь постучали, затем вахтенный позвал:
– Мадемуазель!.. Мадемуазель!.. Вы там?
Жозеф понял, что пропал… Дверь сейчас взломают. Если его застанут в этой каюте, ему никак не уклониться от обвинений в том, что он, сбросив пассажирку в море, ее ограбил. Эйбу увидел себя на скамье подсудимых, затем в тюремной камере и наконец перед гильотиной…
Он машинально подошел к портику: снаружи все было черно, море стремительно и зловеще неслось вдоль борта, всего в нескольких метрах от него. Оно готово было поглотить его. Эйбу оказался перед выбором: либо попасть на гильотину, либо утонуть. И тогда неожиданно блеснувший свет маяка на Абу-Аиле как бы позвал его. Дьявол был с ним: Эйбу продал ему свою душу, и тот предлагал ему спасение.
Жозеф схватил спасательный пояс, взял в зубы кожаную сумку и прыгнул в темноту. Будучи отменным пловцом, он довольно быстро отплыл от судна, чтобы не попасть под винты и избежать встречи с акулами, которые следуют в кильватере судна.
Он видел, как пароход проплыл мимо, огонек на корме бросил прощальный отблеск на волны кильватерной струи и все исчезло во мраке. Он остался один в сумерках, и только бесконечный гул моря был рядом с ним…
Ему удалось надеть на себя спасательный пояс, и Эйбу медленно, сберегая силы, поплыл к какой-то темной массе, где вращались в небе бесконечно длинные руки светового креста.
Когда луч маяка скользил по нему, курносое лицо негра возникло среди вспененных барашков. Море несло монстра, оно поддерживало его только для того, чтобы этот негодяй прошел весь свой путь до трагической развязки, оно играло с ним подобно тому, как кошка забавляется со своей жертвой, прежде чем ее съесть.
Я не знаю, каким было в те минуты выражение этого курносого лица, но мне суждено было увидеть его вновь в день расплаты, когда Жозеф Эйбу возник передо мной в свой последний час.
Отнесенный течением к югу, он не сумел добраться до острова Абу-Аил как рассчитывал, и его вынесло бы в открытое море, если бы штиль, который позволил мне в тот день преодолеть Баб-эль-Мандебский пролив, не благоприятствовал возвратному течению, возникшему в часы прилива. После десяти часов отчаянной схватки со стихией он доплыл до острова Джебель-Зукар, вконец обессилев. Эйбу подумал, что, добравшись до этого проклятого острова, он только заменил одну смерть другой. Здесь он погибнет от жажды. Для того чтобы попытаться пересечь проход в полторы мили и вернуться к Абу-Аилу, у него не хватит сил. Впрочем, даже если бы он отправился в путь из самой северной точки острова, он не смог бы преодолеть эту дистанцию из-за слишком мощного течения.
И потом, поразмыслив, Эйбу решил, что таким образом выдаст свое присутствие в этих местах, где как раз и пропала без вести мадемуазель Вольф, ибо он не сомневался, что время ее исчезновения будет определено в пределах того часа, когда вахтенный постучался в дверь ее каюты. Запертой изнутри задвижки, по его мнению, было достаточно, чтобы подкрепить гипотезу, весьма близкую к истине. Он знал, что мадемуазель Вольф прошла мимо вахтенного, прежде чем поднялась наверх и облокотилась на поручень трапа. В таком случае нельзя было допустить, что она вернулась в свою каюту и, заперевшись в ней, выбросилась из открытого портика. Нет, все подтверждало истинную версию событий: было совершено покушение на ее жизнь, и человек, на нее напавший, был застигнут в тот момент, когда он рылся в ее вещах; злоумышленник выпрыгнул из портика в надежде доплыть до островка, который судно огибало в тот момент. Перекличка, устроенная с целью выяснить, кого недостает на борту, не даст никаких результатов, поскольку его имя не занесено в список экипажа, а серинж будет молчать, но ему не следует появляться где бы то ни было в здешних краях, так как объяснить причины своего присутствия тут будет непросто. Наоборот, надо как можно быстрее добраться до побережья, чтобы обеспечить себе алиби. Тогда позднее достаточно будет сказать Ломбарди, что он не смог сесть на судно.
Увы! Все это неосуществимо. Он обречен погибнуть на этом заброшенном утесе, и его побелевший скелет будет валяться на песке, пока его не похоронит какой-нибудь рыбак…
И к чему тогда эти драгоценности и деньги, ради которых он убил человека?.. Но Эйбу не принадлежал к числу тех, кто способен рассуждать о бренности всего сущего и еще в меньшей степени с безжалостной иронией отнестись к никчемным богатствам, обладая которыми он все равно умрет. Его алчность могла умереть только вместе с ним. Он спрятал драгоценности на своем поясе и высушил банкноты, которые находились в сумочке. Он несколько раз пересчитал их и, охваченный страстью скупца, забыл о муках, причиняемых ему жаждой. Сознание, что он владеет теперь целым состоянием, вернуло ему волю к жизни. Оно будет иметь смысл, только если он выживет. И тогда Эйбу заметил вдруг силуэт пироги с двумя сидящими в ней гребцами: лодка огибала скалистую косу. Она находилась еще слишком далеко, чтобы его могли заметить оттуда, однако направлялась в его сторону. Он проскользнул в узкий овраг и, притаившись среди обломков горной породы, стал наблюдать за пляжем. Гребцы принялись ловить рыбу с лодки у прибрежного рифа. Мучимый жаждой, он едва не поддался искушению окликнуть их и попросить воды, однако Жозеф превозмог себя. Он молча следил за тем, как они плыли вдалеке, и наконец лодка подошла к лагерю рыбаков – шалашу из веток, где, наверное, были запасы воды. Интересно, есть ли там еще кто-то, кроме этих двух людей? Конечно, их зарука находилась на отдаленной якорной стоянке, если только они не приплыли сюда с суши, передвигаясь от одного острова к другому, как это делают некоторые рыбаки, оказавшиеся в положении изгоев из-за того, что нарушили однажды священные обычаи ловцов жемчуга. Бойкотируемые всеми накудами, они решают тогда попытать свой шанс, не имея для этого никаких иных средств, кроме лодки.
Жозеф увидел, как они разожгли костер, чтобы приготовить рыбу, и ветер вскоре донес до него аппетитный запах жареного. Находясь в своем укрытии, он испытывал ужасные мучения, но переносил их со стойкостью, которую дает надежда. Пирога, привязанная к веслу, воткнутому в песок, была его спасением – только бы завладеть ею. Он покинул бы тогда этот мрачный остров, где еще несколько минут назад представлял, как его труп сожрут крабы и хищные птицы…
Продолжение вам известно из рассказа суданца.
XXII
Потрясенный признаниями управляющего Азенора, я в тот же день вернулся в Джибути. Я прибыл туда ночью, а утром послал "Альтаир" на якорную стоянку острова Муша, в небольшую лагуну, где я в отлив сажал судно на мель, чтобы очистить подводную часть корпуса. Я велел матросам ждать там моего возвращения из Европы, поскольку летом рейд в Обоке опасен.
Было 24 августа.
В Джибути я оставил при себе небольшую парусную лодку и Абди в качестве ее единственного матроса.
Утром я увиделся с Репичи. Он сообщил мне, что накануне Жозеф вернулся из Абиссинии. Я не удержался от того, чтобы сказать ему, что его протеже негодяй и доносчик. Однако я воздержался от подробностей, ибо не мог сообщить ему сведений, полученных мной от Азенора. Их следовало сохранить в тайне, иначе они утратили бы свою ценность. В ответ Репичи сказал мне, что был плохо информирован, но что теперь итальянские власти Эритреи поручили ему наблюдать за этим типом, который за несколько лет до этого сбежал из исправительной тюрьмы Асэба, где содержался по обвинению в убийствах и шпионаже. Я не стал ему говорить, что в то время стал соучастником побега Эйбу, растроганный просьбами женщины, пришедшей ко мне ночью на пляж, а также испытывая жалость к этому заключенному, о преступлениях и подлости которого ничего не знал. От Репичи мне стали известны подробности его побега, когда Жозеф принес в жертву своего приятеля по заключению. К преступлению на "Воклюзе" добавился этот гнусный поступок, которого одного было достаточно, чтобы вынести Эйбу смертный приговор.
Абди провожал меня в тот вечер до дома. И когда мы вошли в мою комнату, я сказал:
– Жозеф меня предал, он должен понести наказание.
– Хорошо, я убью его.
– Да, он должен умереть, но убить его должен не ты, а я… Могу ли я рассчитывать на твою помощь?
– Я твой сын. Но было бы лучше, если бы ты предоставил это мне…
– Не возражай, это наилучший способ оказать мне услугу. Ступай к нему и скажи, что я жду его здесь.
Менее чем через полчаса он пришел, и я встретил его с такой искренней сердечностью, что сам поразился своему самообладанию: ничто не выдало моих истинных чувств к этому человеку, который рассчитывал отправить меня на каторгу. Впрочем, он тоже превосходно играл свою роль, прикинувшись таким покорным человеком, что, если бы мне не рассказали о нем, то ему в очередной раз удалось бы меня провести.
Абди присел на корточки в углу комнаты. Едва освещенный слабым светом лампы, он был неподвижен, как бонза.
Несмотря на внешнее наигранное спокойствие Жозефа, я все же уловил в нем некоторое смятение. Разумеется, виной этому была не совесть, которая не причиняла ему страданий, а инстинктом угаданная опасность, таившаяся в подчеркнутой любезности к нему со стороны его жертвы. И тогда я сказал Жозефу доверительным тоном:
– Я просил позвать тебя, потому что знаю, что ты искренний и надежный друг; я должен уехать во Францию, но мне боязно оставлять столь значительные запасы товара без верного сторожа. Хочешь ли ты заработать сто тысяч франков?
Он чуть не подпрыгнул от удивления и заморгал своим единственным глазом.
– Я же вам предан, вы это хорошо знаете, письмо, которое я достал для вас, тому свидетельство…
– Именно благодаря делу, которое удалось с твоей помощью, я и могу теперь дать тебе заработать неплохую сумму… Ты христианин?
– Католик, – уточнил он, лицемерно потупив взгляд.
– Тогда поклянись перед Богом, ты слышишь, перед Богом, что никогда не выдашь тайны, которую я тебе сейчас сообщу, и что будешь предан мне в любых обстоятельствах.
– Перед самим Господом Богом клянусь вам в этом…
– Хорошо, тогда слушай: кокаин, который я получил три месяца назад, не был отправлен. Он припрятан на острове Муша, и может случиться так, что тот, кому я его продал, приедет за своей партией в мое отсутствие. Вот половина письма, вторую часть которого он предъявит тебе, чтобы у тебя не было сомнений относительно его личности. Тебе надо будет лишь проводить его до определенного места. Мы отправимся туда сегодня же ночью, и я покажу тебе, где находится тайник. Абди будет нас сопровождать, он посвящен в это дело, но он настолько глуп, что я не могу доверить ему такое важное поручение. Сразу же обращаю твое внимание на то, что доносить на меня таможне тебе невыгодно, так как она никогда не заплатит тебе сто тысяч франков, и потом будь уверен: я сумею наказать предателя, даже если он будет находиться на другом конце света…
– Как вы могли такое подумать? Чтобы я предал своего спасителя!..
– Я сказал это тебе для очистки совести, чтобы ты хорошенько зарубил себе на носу, что для меня предатель – это смертник…
Я тут же спохватился: не зашел ли я слишком далеко, делая такой намек, мне показалось, что он чуть насторожился. Однако столь крупная приманка придавала ему смелости.
– Итак, приходи сегодня в восемь часов вечера на мол, только оденься по-туземному, чтобы тебя не узнали. Я буду ждать тебя.
– Договорились, но сколько времени мы будем отсутствовать?
– Самое большее два часа.
– А, хорошо! Дело в том, что завтра утром я должен заплатить четыреста франков родственникам моей жены, а поскольку этой суммы у меня нет, я должен где-то раздобыть деньги…
– Об этом не думай, вот они, я дарю их тебе. Впрочем, по возвращении, то есть завтра утром, когда откроется банк, я выпишу на твое имя счет на сто тысяч франков, чтобы ты мог, если такая необходимость возникнет, уйти из администрации.
Зная, что Эйбу пьяница, я не сомневался: получив деньги, он тут же напьется, а мне как раз было нужно, чтобы он был слегка навеселе и не слишком хорошо соображал в последнюю минуту.
XXIII
Жил в то время в Джибути один негр, судья, некий господин Порт, большой друг Жозефа. Несмотря на лиценциат в области права и изящные манеры безукоризненного джентльмена, он, как и все образованные и обращенные в христианство негры, страдал скрытой ксенофобией. Отправляя белого человека в тюрьму, он брал своеобразный реванш, и я спрашиваю себя, не избрал ли он это ремесло, возможно бессознательно, с одной лишь целью – чтобы удовлетворить свою расовую ненависть.
Выйдя от меня, Жозеф, на которого произвел сильное впечатление мой приговор, объявленный предателям, наверное, задумался о том, как здорово он рискует, отправляясь на ночную прогулку вместе со мной. Но можно ли отказываться от ста тысяч франков! И тогда, чтобы придать себе храбрости, он пошел к своему другу Порту и рассказал, что я должен показать ему тайник с контрабандным товаром. Он надеялся обеспечить себе прикрытие в этом рискованном деле, поставив в известность о нем своих могущественных покровителей: теперь они будут знать, где искать его следы. И это подействовало на него ободряюще. Друг, естественно, посоветовал ему не упускать возможность поймать меня с поличным.
И Жозеф совсем успокоился.
Мой план был прост, а точнее, я его упростил, так как хотел прямиком достичь своей цели, не теряя времени на то, чтобы принять в расчет подстерегавшие меня опасности: как только мы выйдем в море, я сорву с себя маску и расскажу Жозефу обо всем, что знаю. Перед лицом смерти он, возможно, заговорит и сознается в таких вещах, о которых я пока не имею понятия.
Что касается последствий моего поступка, то приходилось примириться с их неизбежностью. Я верил в свою звезду. Чем бы это для меня ни обернулось, надо было наказать виновного любой ценой. К этому меня побуждала некая высшая сила. Потом будет видно, как выпутываться из этой истории.
Пока же ничто не препятствовало осуществлению замысла, я обрел непоколебимую уверенность в себе, став орудием в руках высшей справедливости.
Думаю, что те, кто убивал королей или тиранов, например Рашель или Шарлотта Кордэ, пребывали в похожем психическом состоянии. Они действовали не по своей воле, находясь во власти навязчивой идеи…
Как только стемнело, я отправился на мол, прихватив свинцовый кастет – грозное оружие, способное убить быка – и свой браунинг.
Мол был пустынен и, пройдя всю его восьмисотметровую длину, я никого не встретил. Абди ждал меня, лежа на дне лодки, которую он подвел вплотную к молу, чтобы скрыться в темноте. Я прыгнул в нее и, растянувшись на корме, стал глядеть в прекрасное, усеянное звездами небо, пока Абди осторожно подгребал к краю мола, куда должен был явиться Жозеф.
Вдруг загудели буксиры Управления почтово-пассажирских перевозок, созывая кули: на рейд входил пароход.
Вскоре я увидел, как медленно движутся его огни в удивительном покое ночи, там, где море сливается с небом.
Не ощущалось ни малейшего дуновения, стояла тяжелая, влажная жара, и это отсутствие ветра меня беспокоило, так как я рассчитывал хотя бы на слабый ветерок, который позволил бы быстро удалиться от этого места вместе с приговоренным к смерти. Неужели возникнут препятствия? Но это было невозможно. Ведь я повиновался Судьбе, и все должно было идти согласно высшей воле. Впрочем, этот пароход был ниспослан нам Провидением; благодаря его появлению на мол сбежались кули из туземного квартала, поэтому, растворившись в этой шумной толпе, Жозеф должен был остаться незамеченным. Важно было, чтобы никто не увидел, как он садится в лодку.
Абди поднялся на мол, в то время как лодка оставалась невидимой, находясь под причалом, стиснутая между высокими железными бортами пустых барж.
Одетому сомалийцем Жозефу пришлось окликнуть Абди, чтобы обнаружить свое присутствие, поскольку из-за туземного одеяния он стал совершенно неотличим от снующих туда и сюда кули. Подойдя к лестнице, он остановился в нерешительности: спускаться ли в эту темноту, где его глаза не различали лодки? Мне пришлось вступить с ним в переговоры: я принялся уговаривать Жозефа спрыгнуть в лодку, ибо мне лучше не показываться на пристани. С большой неохотой он все-таки решился сойти вниз, но тут же сказал:
– Я не могу сейчас отправиться с вами, я должен сперва предупредить свою жену. Она еще не вернулась, и я пришел лишь затем, чтобы сказать вам, что ждать меня не надо.
– Ладно, тогда поговорим немного, а на Мушу отправимся завтра…
И тут он сообразил, что Абди оттолкнулся от причала и лодка медленно отходит. Жозеф попытался зацепиться за одну из барж, но его руки скользнули по гладкому металлическому борту.
– Остановитесь… остановитесь… Я не хочу уплывать…
– Но мы никуда не плывем, ты же видишь, что Абди просто собирается вывести лодку отсюда, где она зажата между двумя баржами, ведь нас может раздавить буксир.
Действительно, в этот момент подплыл катер, что оправдывало наш маневр, предпринятый якобы с целью избежать столкновения.
– Мы причалим с другой стороны мола, – продолжал я спокойным и уверенным тоном. – Там никто нам не помешает… Но раз ты собираешься зайти домой, я высажу тебя напротив солеварен, где можно не опасаться любопытных взглядов, и буду ждать твоего возвращения столько, сколько понадобится.
В первую очередь мне хотелось удалиться на достаточно большое расстояние от причала, чтобы никто не услышал криков. Между тем поднялся легкий восточный ветер, и Абди незаметно поднял парус.
– Куда мы плывем?
– Я же тебе сказал, к солеварням, пять минут – и мы там…
В этот момент в полукабельтове от нас проплыли баржи, заполненные поющими и галдящими кули. В этом гомоне услышать крики Жозефа было бы невозможно. Впрочем, я сжимал в руке кастет, преисполненный решимости заставить Эйбу замолчать при первой же попытке оказать сопротивление.
Пока я развлекал его какой-то пустой болтовней, ветер посвежел, а отливное течение, как я и предполагал, стало относить нас к западу. Лодка быстро удалялась в сторону открытого моря, при этом казалось, что она почти не движется. Жозеф, несведущий в мореходных тонкостях, не отдавал себе в этом отчета, однако через четверть часа он встревожился.
– Но где же солеварни?
– На своем месте, мой мальчик, вон там, – ответил я, показав рукой на воображаемую точку, расположенную прямо по курсу. – Правда, мы совсем не движемся, придется взяться за весла…
И Абди, сев за весла, увеличил нашу скорость.