Этому способствовало - хотя люди и не понимали этого - то, что повадки людей и волков не так уж сильно отличаются друг от друга. И те, и другие - разумные общественные животные, чьи взаимоотношения основаны на сложном и изменчивом родстве; и те, и другие действуют сообща, но признают индивидуальные результаты. Из-за схожести организации сообщества и некоторых других черт, независимо развившихся у людей и у семейства псовых, оказалось возможным возникновение уникальной близости.
Жизнь Волка началась при необычных и трудных обстоятельствах. Единственный выживший детеныш из выводка, принесенного одинокой, потерявшей своего самца волчицей, он никогда не знал безопасной жизни в стае. Он не помнил братьев и сестричек, у него не было заботливых сородичей, неотлучно дежуривших рядом с новорожденными щенками, если матери пришлось отлучиться; зато он рано испытал необычное для волчонка чувство одиночества. Единственным волком, которого он видел в своей жизни, была его мать, и память о ней стала затухать, когда Эйла заняла ее место.
Но Эйла стала для него чем-то еще большим. Решив спасти и вырастить волчонка, она как будто подписала - от имени человеческого рода - договор между людьми и псовыми, двумя совершенно разными родами, договор, который мог бы иметь важные и долговременные последствия.
Даже находись рядом с ним другие волки, Волк был слишком молод, когда его нашли, чтобы успеть установить с ними прочные связи. В возрасте месяца или около того он мог бы впервые выбраться из своего логова и поближе познакомиться со своими родичами, волками, с которыми он идентифицировал бы себя до конца жизни. Вместо этого в его сознании запечатлелись люди и лошади - обитатели Львиной стоянки.
Это случилось в первый, но не в последний раз. Случайно или намеренно, по мере распространения идеи это происходило снова и снова, многократно, во многих местах. Предки всех современных домашних собак - волки, и поначалу у них сохранялись волчьи черты. Но с течением времени новые поколения волков, выросших в человеческом окружении, стали отличаться от своих диких предков.
Животные, у которых от рождения проявлялись генетически естественные отклонения в цвете, размерах, очертаниях - слишком темная шерсть, белые пятна, закругленный хвост - и которых из-за этого унижали, а то и вовсе выгоняли из стай, часто находили прибежище у людей. Даже карлики или ширококостные великаны, которые на воле не смогли бы выжить, благодаря людям оставались в живых и оставляли потомство. Необычные, причудливые существа из семейства псовых специально разводились, чтобы сохранить и распространить их редкие, полезные для людей свойства, - пока разные породы собак не утратили окончательно сходство с предком-волком. И все же некоторые волчьи свойства - ум, умение защищаться, верность, игривость - сохранялись.
Волк быстро усвоил тонкости взаимоотношений на стоянке - как если бы это была волчья стая, хотя понимал эти взаимоотношения по-своему. Для Волка Тули была старшей самкой, а Эйла - рядовой. В стае мать выводка главенствует над всеми и редко позволяет другим самкам выносить детеныша.
Никто не знал доподлинно, что животные думают или чувствуют, и даже есть ли у них чувства и мысли, доступные пониманию людей, но это не имело значения. Народ на стоянке судил о животных по поведению, а действия Волка неопровержимо доказывали, что он любит Эйлу и безмерно ее почитает. Где бы она ни появлялась, он всегда радостно приветствовал ее, и достаточно было свиста, щелчка пальцев, призывающего жеста, даже кивка - и он ложился к ее ногам, благоговейно глядя ей в глаза и жадно ловя ее малейшее желание. Его преданность была совершенно безотчетной и всепрощающей. Он заходился в жалком вое, когда она была им недовольна, и визжал от восторга, когда она поощряла его. Он жил ради ее благорасположения. Радостнее всего было ему, когда она играла или возилась с ним, но слова и легкого хлопка других людей достаточно было, чтобы он начал обычными способами восторженно выражать свою радость.
Но ни с кем больше Волк не был так горяч. По отношению к большей части людей он вел себя доброжелательно - к одним относился по-дружески, других просто признавал "своими", и всех удивляло, что животное может выражать такие сложные оттенки чувств. Его отношение к Эйле укрепляло всех в мысли, что она обладает сверхъестественной властью над животными.
Определить, кто именно главный самец стаи, юному Волку было чуть труднее. В волчьей стае отношение к вожаку - самое что ни на есть подчинительное. Его лидерство обычно подчеркивается торжественной церемонией, во время которой вся стая облизывает самца-вождя, обнюхивает его мех, толпится поодаль, и все часто кончается совместным ритуальным воем. Но в человеческой стае такого почитания никому не оказывали.
Волк, однако, заметил, что два огромных четвероногих члена стаи оказывают высокому блондину больше почтения, чем остальным, за исключением Эйлы. К тому же его запах смутно присутствовал на лежанке Эйлы и на всем пространстве вокруг корзины волчонка. В отсутствие других признаков Волк склонялся к тому, чтобы считать вождем стаи Джондалара. Это его мнение укрепилось, когда он увидел, что Джондалар лаской отвечает на его дружеские заигрывания и охотно возится с ним.
Полдюжины неразлучных людей были его братишками и сестренками, и часто можно было видеть, как Волк играет с ними. С тех пор как они научились с должным уважением относиться к его клыкам и не провоцировать его на защитную реакцию, волчонок стал покладистым, ласковым и приветливым. Он терпел, если ему непреднамеренно причиняли боль, и, казалось, умел отличать, когда Нуви, держа его на руках, чуть сильнее стиснет его, а когда Бринан нарочно дернет его за хвост, чтобы послушать, как он визжит. Первое он мог вынести, в ответ на второе способен был цапнуть за руку. Он любил играть, любил быть в центре толпы, и дети скоро выяснили, что он любит подбирать оброненные вещи. Когда все они, устав от игр, засыпали вповалку где попало, волчонок часто спал вместе с ними.
С первого же вечера, когда Эйла пообещала, что волчонок никогда не причинит никому вреда, она решила целенаправленно и обдуманно обучать его. Уроки, которые она давала Уинни, были поначалу случайными. В первый раз она вскарабкалась на спину кобыле под воздействием импульса и еще не знала, что со временем, ездя верхом, будет хорошо управлять лошадью. Хоть она и не была сейчас до конца уверена в сигналах, которые придумала и сознательно подавала лошади, интуиция ее не обманывала, и Эйла чувствовала, что лошадь повинуется ей, потому что хочет повиноваться.
Обучение львенка было уже более целенаправленным. К тому времени, когда она нашла израненного детеныша львицы, она уже знала, что зверей можно научить повиноваться по доброй воле. Ее первой целью было направлять и сдерживать хищные инстинкты львенка. Она учила его любовью и лаской, так, как воспитывали детей в Клане. Она горячо поощряла его учтивое поведение и либо сурово отстраняла его от себя, либо просто бросала его и уходила, когда львенок забывался и выпускал свои коготки или начинал действовать слишком грубо. Бывало, львенок в порыве возбуждения кидался на нее с чрезмерным энтузиазмом, но она постепенно приучила его останавливаться, стоило ей поднять руку и твердым голосом сказать: "Стой!" Урок был усвоен так хорошо, что, даже став взрослым, пещерный лев, ростом почти с Уинни, но куда тяжелее ее, продолжал останавливаться по приказу Эйлы. Они часто тискались, терлись друг о друга, бывало, и катались в обнимку по земле. А когда подрос, он научился многим полезным вещам, даже охотился вместе с ней.
Вскоре дети стали использовать в своих играх волчьи кличи и знаки, но никто не применял их лучше, чем ребенок, чей собственный язык состоял по большей части из знаков. Между этим мальчиком и волчонком сложились необычные отношения, поражавшие всех обитателей стоянки; Неззи только удивленно качала головой. Ридаг не только использовал волчьи знаки, но, кажется, он пошел дальше. Люди не верили своим глазам: казалось, мальчик и волчонок разговаривают друг с другом, и молодой зверь, похоже, понимал, что этот мальчик требует особой заботы и внимания.
С самого начала Волк был с Ридагом менее раздражителен, более мягок и по-своему опекал его. Ничье больше общество, кроме Эйлы, он так не любил. Если Эйла была занята, он искал Ридага, и часто можно было видеть, как волчонок спит рядом с мальчиком. Эйла и сама до конца не знала, как это волчонок и Ридаг научились так хорошо понимать друг друга. Необычное чутье, с которым Ридаг распознавал малейшие знаки, подаваемые Волком, еще можно было понять, но откуда волчонок так хорошо знал, что нужно слабенькому человеческому детенышу?
Эйла соединяла волчьи знаки с другими командами и применяла их для тренировки волчонка. Прежде всего она научила его пользоваться корзинкой с пеплом и навозом для того же, для чего использовали ее люди, или выходить для этой цели из дома. Это оказалось неожиданно легко; Волк, похоже, был смущен распоряжениями Эйлы, но, когда она накричала на него, подчинился. Следующий урок был потруднее.
Волк любил жевать кожу, особенно сапоги и туфли, и отучить его от этой привычки стоило труда. Когда она ловила его за этим и журила, он каялся и скулил, прося прощения, но, стоило ей отвернуться, упрямо принимался за прежнее. Обувь каждого была в опасности, но особенно любимые сапоги Эйлы из тонкой кожи. Волк никак не оставлял их в покое. Надо было ставить их куда-нибудь повыше, чтобы он не смог дотянуться, не то, не ровен час, изорвет в клочки. Но всякий раз, отнимая у него свои вещи, Эйла чувствовала: будет гораздо хуже, если Волк испортит чужое имущество. Ведь это она принесла его на стоянку, она несет за него ответственность, и если он что-то сделает не так - это ее вина.
* * *
Эйла как раз заканчивала отделывать бисером белую рубаху, когда до нее донесся голос из Лисьего очага.
- Эй, ты! Отдай! - кричал Ранек.
Эйла поняла, что Волк опять схватил чью-то вещь. Она пошла посмотреть, что стряслось, и увидела, что Ранек и Волк борются из-за поношенного сапога.
- Волк! Брось! - приказала она, резко щелкнув пальцами под самым его носом.
Волчонок немедленно отскочил и сел, опустив уши, поджав хвост и жалобно скуля. Ранек поставил сапог на подставку.
- Надеюсь, он не испортил твою обувь, - сказала Эйла.
- Не важно… Все равно сапоги старые, - с улыбкой ответил Ранек и восхищенно прибавил: - Ты знаешь волков, Эйла. Как он тебя слушается!
- Но только когда я здесь и смотрю на него, - сказала она. - Стоит мне отвернуться, он затеет что-то новое - что-то, чего от него никто не ожидает. Стоит мне подойти - он бросит то, что схватил. Но я никак не могу научить его не трогать чужие вещи.
- Может быть, ему нужно что-то его собственное, - ответил Ранек. Он посмотрел на нее мягкими блестящими глазами. - Или что-то из твоих вещей…
Волчонок ластился к ней, повизгивая, пытаясь привлечь ее внимание. Наконец он несколько раз нетерпеливо тявкнул.
- Лежать! Тихо! - приказала она, наклонившись к нему. Он отскочил и лег на лапы, совершенно подавленный.
Ранек поглядел на Эйлу и сказал:
- Волк не в силах вынести твое недовольство. Ему постоянно надо знать, что ты его любишь.
Он приблизился к ней - и его темные глаза наполнились теплотой и желанием, которые прежде так волновали ее. Она вздрогнула и отстранилась. Затем, желая скрыть свое замешательство, она нагнулась к волчонку и стала гладить его. Волк восторженно лизал ее лицо, вздрагивая от удовольствия.
- Он просто счастлив, видя, что ты хорошо к нему относишься, - заметил Ранек. - Если бы ты так же относилась ко мне, я тоже был бы счастлив.
- Ну… конечно же, я хорошо к тебе отношусь, Ранек, - пробормотала Эйла, чувствуя неловкость.
Он широко улыбнулся, и в его глазах засиял озорной блеск - и нечто более глубокое.
- Я так рад был бы доказать тебе, какое это счастье - знать, что ты хорошо ко мне относишься, - произнес он, обнимая ее за шею и придвигаясь ближе.
Не в первый раз он пробовал за ней ухаживать. Обычно он прибегал к словам и жестам, позволявшим ему выказать свои чувства, но оставлявшим ей возможность отклонить их - так, что оба они не теряли лица. Она собралась уже уйти, предчувствуя столкновение и желая избежать его. Она знала, что он будет просить ее прийти к нему, и она не знала, сможет ли отказать. Она понимала, что это ее право, но привычка уступать въелась в нее так глубоко, что она боялась: у нее не хватит сил.
- Почему нет, Эйла? - спросил он, отступая на шаг. - Почему ты не даешь мне показать тебе свою любовь?.. Ты сейчас спишь одна. Ты не должна спать одна.
При мысли, что она спит в одиночестве, Эйла испытала чувство раскаяния, но постаралась не показать этого.
- Я сплю не одна, - возразила она, беря на руки волчонка. - Со мной спит Волк, в корзине у моего изголовья.
- Это не то же самое, - возразил Ранек. Говорил он серьезным тоном и, казалось, был готов подтолкнуть развязку. Потом он вдруг замолчал и улыбнулся. Ему не хотелось огорчать ее. Он чувствовал, что его слова могут ее расстроить. Прошло совсем немного времени со дня ее разрыва с Джондаларом. Он постарался разрядить напряжение: - Он слишком мал, чтобы согреть тебя… Но должен признаться, он привлекателен. - Ранек оживленно потрепал Волка за холку.
Эйла улыбнулась и опустила волчонка в корзину. Он немедленно выпрыгнул оттуда на пол, сел, почесался, потом побежал к своей кормушке. Эйла начала складывать белую рубашку, готовясь убрать ее. Она погладила белую кожу и белый горностаевый мех, расправила маленькие хвостики с черными точками, чувствуя, как сводит все внутри, как подкатывает комок к горлу. На глазах ее появились слезы, которые она не в силах была сдержать. Да уж, не то же самое! Как это может быть тем же самым!
- Эйла, ты знаешь, как я хочу тебя, как ты дорога мне, - сказал Ранек, становясь рядом с ней. - Знаешь ведь?
- Думаю, да, - ответила она, не отворачиваясь, но закрывая глаза.
- Я люблю тебя, Эйла. Я знаю, что ты сейчас расстроена, но я хочу, чтобы ты знала… Я люблю тебя с того момента, когда я тебя увидел впервые. Обещай, что ты подумаешь о том… о том, чтобы позволить мне сделать тебя счастливой. Как? Подумаешь?
Эйла бросила взгляд на белую рубашку, которую она держала в руках, и в голове ее все помутилось. "Почему Джондалар не хочет больше спать со мной? Почему он не касался меня, даже когда мы спали вместе? Все изменилось с тех пор, как я стала Мамутои. Может быть, он не хотел, чтобы меня приняли в племя? А если не хотел, почему не сказал об этом? Может быть, все же хотел; он говорил об этом. Думаю, он любил меня. Может, он изменил свое отношение? Может, он больше меня не любит… Он никогда не просил меня быть с ним. Как мне быть, если Джондалар уйдет отсюда - без меня? - Комок у нее в горле стал тяжким, как камень. - Ранеку я дорога, и он хотел бы стать близким мне человеком. Он приятный и заботливый, и часто смешит меня… и он меня любит. Но я не люблю его. Хотела бы я полюбить его… может, попытаться?"
- Хорошо, Ранек, я подумаю, - тихо сказала она, но при этих словах горло ее свела судорога; ей больно было произносить это.
* * *
Джондалар видел, как Ранек выходил из очага Мамонта. Теперь он выбрал роль соглядатая, хотя это было и непросто для него. Это считалось недостойным взрослого человека - и в этом племени, и там, откуда он был родом, - подглядывать за другими людьми, а Джондалар всегда был особенно чувствителен к общепринятым условностям. Столь неподобающее поведение беспокоило его, но он ничего не мог с собой поделать. Исподтишка он неотступно следил за Эйлой и за всем происходящим в очаге Мамонта.
Стремительная походка резчика, возвращавшегося к себе в очаг Лисицы, и его радостная улыбка наполнили сердце Джондалара страхом. Он понимал, что Эйла сделала или сказала что-то такое, что так обрадовало Ранека, и он, со своим богатым воображением, приготовился к худшему.
Судорожные попытки разобраться в своих чувствах отнимали все его силы. Он не мог есть и спать и выглядел изможденным и истощенным. Одежда уже болталась на его исхудавшем теле. Он не в силах был ни на чем сосредоточиться, - даже на великолепном новом куске кремня. Временами он спрашивал себя: уж не потерял ли он рассудок, не попал ли под власть какого-нибудь зловредного ночного духа? Любовь к Эйле, печаль о том, что он покинул ее, и страх перед тем, что может случиться, если он не отпустит ее с миром, так истерзали его, что он не мог находиться рядом с ней. Он боялся, что потеряет власть над собой и сделает что-то, о чем потом будет жалеть. Но и не видеть ее он тоже не мог.
Львиное стойбище снисходительно относилось к странному поведению своего нового обитателя. Любовь Джондалара к Эйле была для всех очевидна, как он ни пытался скрыть ее. Со стороны решение казалось простым и очевидным. Эйла и Джондалар дороги друг другу, это всякому понятно; почему бы им не сказать о своих чувствах друг другу - а потом пригласить Ранека стать третьим в их союзе? Но Неззи понимала, что все не так просто. Материнское чутье подсказывало ей, что любовь Джондалара к Эйле слишком сильна, чтобы разрушиться только из-за того, что им не хватает слов высказать ее. Что-то более глубокое встало между ними. И она больше, чем кто-нибудь, понимала глубину любви Ранека к Эйле. Это не тот случай, когда можно любить втроем. Эйла должна сделать выбор.
* * *
Теперь эта мысль завладела Эйлой. С тех пор как Ранек напомнил ей горькую правду, что теперь она спит одна, и предложил перейти в его очаг, она не могла больше думать ни о чем другом. Она цеплялась за надежду, что Джондалар сможет предать забвению их взаимные резкости и вернуться; в этой вере ее укрепляло то, что, стоило ей поглядеть в сторону кухонного очага, она ловила его быстрый ответный взгляд. Она невольно думала, что, стало быть, ему хочется смотреть в ее сторону. Но каждая одинокая ночь разрушала ее надежду.
"Подумай об этом…" Слова Ранека звучали в ее ушах, и, заваривая травы для Мамута, она думала о высоком темноликом мужчине и о том, смогла бы она полюбить его. Но мысль о жизни без Джондалара наполняла ее тело странной пустотой. Она добавила к измельченным сухим листьям свежей весенней зелени, залила все это горячей водой и понесла старику.
Она улыбнулась, услышав его приветствие, но все равно выглядела озабоченной и усталой. Мамут знал, что она опечалена с тех пор, как Джондалар оставил ее, и он рад был бы помочь ей, будь это в его силах. Он заметил, как Ранек говорил с ней, и собирался расспросить ее об этом. Мамут верил, что в жизни Эйлы все подчиняется какой-то высшей цели. Он был убежден, что Великая Мать по каким-то своим причинам испытывает ее, и потому не торопился вмешиваться.
Эйла прикрыла свет, прошла к своей лежанке, разделась и приготовилась ко сну. Тяжелое это было испытание - встречать ночь, зная, что Джондалара не будет рядом с ней. Она старалась занять себя мелкими делами, сидя среди сброшенных на ночь шкур, только бы протянуть время - иначе, она знала, она может проснуться среди ночи. Наконец она взяла на руки волчонка и села на край постели, баюкая теплого ласкового маленького зверя, гладя его, разговаривая с ним - пока он не уснул у нее на руках. Потом она положила его в корзину и снова ласкала его, пока тот опять не затих. В отсутствие Джондалара Эйла расходовала свою любовь на Волка.