Но жалеть Мольтке не приходилось: маршалы и послы в любом случае как-то выкручиваются. Даже если проигрывают войну. На худой конец их просто отсылают писать Мемуары. А что делать третьему секретарю посольства какая участь ждет его? Топпенау с раздражением думал, что теперь в гору пойдет всякая сволочь, все эти мелкие лавочники, торговцы папиросами врассыпную, вроде Штейна, который графа Гюйна, или этого самоуверенного Ренне чей папаша содержит в Гамбурге зубоврачебный кабинет алчная, беспринципная шпана, для которой как Интеллект" и "традиция" столь же туманны. Ценные физические теории, является самой опорой фашистского режима. Удивляться тут не приходится: рыбак рыбака видит издалека, художник-недоучка может доверять только таким же духовно неполноценным людям, как он сам. И наоборот, аристократы должны вызывать у Адольфа Гитлера инстинктивное недоверие. Так что путь наверх закрыт. Да и не настолько уж он заманчив! Конечно, для борьбы с большевизмом нужны именно такие типы, как Гитлер и Геббельс. Эти ни на миг не задумаются, не станут колебаться, пойдут на любое преступление в самом крупном масштабе, а наглости и политической изворотливости им не занимать. Но ведь это авантюристы и непорядочные партнеры! С них станется кинуться и на собственных доброжелателей. Нет никакой гарантии, что Гитлер не ввяжется в войну с Францией и Англией. А вот это уже будет непоправимой ошибкой. Ибо большевики не упустят случая и нанесут наци смертельный удар в тот момент, какой сами сочтут наиболее выгодным. И тогда Европа рухнет. Тогда коммунисты возьмут власть везде: и в Варшаве, и в Будапеште, и в Бухаресте, и в Белграде, и в самом Берлине." Эрих фон Топпенау бродил по пустынной квартире, не находя себе места. Чего доброго, на тебя самого скоро напялят мундир и пошлют в числе прочих "завоевывать жизненное пространство" для "тысячелетнего рейха", сокрушать Британскую империю. Ведь военную переподготовку проводят не для того, чтобы господа офицеры запаса время от времени собира лись делиться воспоминаниями о прошлых походах!
Так что же? Идти умирать за фюрера?
Наступала ночь. Варшава затихала. Тишину нарушали только цокот копыт запоздавшего лихача или визгливый смех пьяной проститутки. Фон Топпенау не спалось. Он страдал из-за того, что не может ни с кем поделиться беспокойными мыслями: граф Гюйн давно уехал, получил, по слухам, назначение в австрийское посольство в Лондоне, блаженствовал себе на берегах Темзы и в ус не дул, а Эрвин Больц, последний из единомышленников, тоже отсутствовал, тоже уехал в Лондон, намереваясь вообще перебраться в Англию...
Что ж, Эрвин Больц твердо шел к своей цели: сколотить капитал, открыть твердый счет в надежном банке и обезопасить себя от любых превратностей судьбы.
При последней встрече в кафе Больц с присущей ему прямотой и откровенностью сказал:
- Дорогой граф, вы были свидетелем моих искренних многолетних усилий быть полезным родине. Но если родина на том основании, что моя бабушка со стороны матери оказалась еврейкой, отказывает мне в доверии, я считаю себя свободным от всяких обязательств". Видите ли. мои взгляды секретом для вас не являются. Я одинаково ненавижу и мелкого буржуа и большевиков. Я считал и считаю, что Гитлер проложит путь большевизму в Европу. Только поэтому я старался делиться с вами и постом Мольтке сведениями о политической жизни. Но теперь я должен позаботиться о себе самом. И мне кажется, что лучше всего я смогу преуспеть либо во Франции, либо в Англии. Моя цель - солидный капитал, открытый счет в банке какой-либо нейтральной страны. Пускай мир сходит с ума, захлебывается в собственной кровавой рвоте. Если я буду обеспечен, чихать мне на войну и на все прочее. Когда начнется, куплю себе яхту и отправлюсь куда-нибудь на Бермудские острова. Я там еще не бывал, знаете ли!
- Я вам завидую, Эрвин, - так же чистосердечно ответил тогда фон Топпенау своему собеседнику. - Вам гораздо проще. Вы вольная птица. Я бы тоже хотел иметь открытый счет в каком-нибудь банке нейтральной страны. Но - увы! - это недосягаемая мечта! Мне придется влачить бремя дипломатического существования до конца дней. Впрочем, окажись я на вашем месте, я выбрал бы не Бермуды, а Таити. Говорят, таитянки удивительно красивые женщины.
Они посмеялись.
- Что же вы намерены делать в Англии? - спросил он Больца немного позже.
- Разыщу старых знакомых, - ответил Больц. - Там есть кое-кто из берлинских журналистов, там сейчас граф Гюйн, в конце концов. Может быть, удастся с их помощью войти в какую-нибудь юридическую фирму.
- У вас есть свободные деньги?
- Увы, считанные гроши. Поэтому я и вынужден спешить.
- Вы уезжаете навсегда?
- Нет. Даже в случае успеха я вынужден буду вернуться, чтобы ликвидировать дела. Мы еще увидимся, граф... Что-нибудь передать Гюйну?
- Скажите, что я ему завидую. Собственно говоря, есть только две страны, где сейчас можно жить: Франция и Англия. Там еще ценят культуру и оберегают аристократию. Гюйну просто-напросто повезло...
Да, графу Гюйну повезло. Видимо, повезет и Эрвину Больцу: такой умный и энергичный человек не пропадет, он что-нибудь придумает. А ты сиди в этой раскаленной Варшаве, жди переподготовки и терзайся тяжкими дума ми! Веселенькая жизнь! Если бы можно было все бро сить, забрать Анну-Марию и детей и действительно уехать на край света, на те же Бермуды, черт возьми, фон Топпенау сделал бы это, не задумываясь.
...Он обрадовался, когда 20 июля днем услышал но телефону голос Больца.
- Послушайте, у вас наверняка множество новостей! - сказал он. - Я хочу вас видеть! Как наши общие знакомые?
- Все живы-здоровы, - ответил Больц. - Передавали вам привет. Знаете, оказывается, я соскучился по Варшаве больше, чем предполагал.
- Не верю! - смеясь, возразил Топпенау. - Где вы?
- У себя дома.
- Что делаете вечером?
- Сегодня занят. Деловая встреча.
- Это не по-джентльменски! Вы могли бы прежде всего посетить меня.
- Поверьте, не могу... Это связано с деньгами.
- Тогда понятно... А завтра?
- Завтра я к вашим услугам.
- Отлично! Приглашаю на обед.
Больц помолчал.
- Удобно ли? - осторожно спросил он. - Ваша супруга...
- Анна-Мария в Вене! - успокоил Топпенау. - Вернется не раньше августа. Приходите, мы будем одни. Кстати, мне привезли великолепное токайское! Не пожалеете.
- Сражен! - весело ответил Больц. - К семи?
- Как всегда, к семи!
Разговор с Больцем улучшил настроение. Зайдя в ка бинет Мольтке и дождавшись, пока выйдет советник Реиер, фон Топпенау сообщил о возвращении юриста.
- Значит, его поездка оказалась удачной? спросил Мольтке.
Судя по тону - да.
Ну что ж. Можно только порадоваться... Он не обещал позвонить еще раз?
Я пригласил его завтра на обед.
А! Отлично. Передайте, что я хотел бы послушать Рассказ о Лондоне. Пусть позвонит мне вечером на квартиру.
Фон Топпенау вздохнул:
- Все-таки изгнание Больца - ошибка, Гельмут.
Мольтке усмехнулся.
- Не стоит обсуждать этот вопрос, Эрих. Вы же знаете, что я обговорил право пользоваться его информацией в частном порядке. Ничего больше я сделать не мог... Как Анна-Мария? Что думают в Вене о последней речи фюрера?..
"Больц обладал качеством, которого так не хватало самому Эриху фон Топпенау, - он был точен. Ровно в семь раздался звонок и доложили о его приходе. Граф вышел навстречу гостю. Эрвин посвежел, загорел.
- Обдуло морским ветром, - сказал он. - Я возвращался через Клайпеду.
За обедом болтали о том, о сем. Больц рассказывал новые анекдоты об Англии, английском высокомерии и традиционной английской невозмутимости. Топпенау хохотал от души. И все же, несмотря на анекдоты, на внешнюю непринужденность Больца, граф чувствовал, что его гость чем-то взволнован, хотя и умело скрывает волнение. Топпенау насторожился. Чутье еще никогда его не обманывало. А Эрвин Больц принадлежал к числу людей, которых пустяками не взволнуешь...
После обеда перешли в домашний кабинет, уселись за кофе.
Граф отослал прислугу, запер дверь.
- Ну-с, теперь рассказывайте главное, - потребовал он. - Что думают в Лондоне о нашей политике, что нас ждет в ближайшее время? Но сначала - с кем вы встречались? Кого удалось повидать? Вы добились своей цели?
Эрвин Больц приподнял руки:
- Помилуйте, граф! Столько вопросов сразу! Я растеряюсь!
- Полно, полно! Впрочем, рассказывайте-ка по порядку. Вы же прекрасный рассказчик, Эрвин.
Прихлебывая кофе и изредка пригубливая рюмку с арманьяком, Больц начал свое повествование. Живо передал мытарства с переездом в Дувр через Вену и Париж. Но оказалось, что главные неприятности ждали именно в Дувре. Там его подвергли часовому допросу, придирчиво проверяли документы, заподозрив в нем эмигранта из Германии, который не имеет средств и хочет, пробравшись в Англию, остаться в ней навсегда.
- Я сказал им, что никогда не любил островов, так как, по-моему, на них качает, - сказал Больц. - Похоже, англичан убедило только это. Но так или иначе, а меня наконец впустили. Кстати, спасибо, граф, за денежный перевод.
- Хм! Я перевел ваши же деньги. Услуга слишком незначительная. А этот ваш друг, Рихард Фрейнд, получил перевод вовремя?
- Да. Все тридцать восемь фунтов, два шиллинга и девять пенсов. Но встретил он меня без энтузиазма. Его собственное положение, видимо, не настолько прочно, чтобы благодетельствовать старым друзьям.
- Между прочим, Больц, - только не сердитесь! -это национальная еврейская черта: помогать ближнему только тогда, когда можешь...
- Пустяки, граф. Это интернациональная черта. Впрочем я ведь и не очень рассчитывал на Фрейнда. Я надеял ся на других. И знаете, кто действительно помог мне?
Догадываюсь. Ганс.
Совершенно верно. Граф Гюйн. Я лишний раз убедился в его человеколюбии.
- Как он устроился в Лондоне? Как его настроение?
Устроился он великолепно, однако настроение у него подавленное. Его тревожит судьба родины.
- Видите ли, Эрвин, хотя я тоже отчасти австриец, я должен сказать, что в данном случае понимаю Гитлера: немецкая нация должна стать единой... Подождите! Вы знаете, что я пруссак, но не люблю прусское дворянство, предпочитаю ему венское. И все-таки я за аншлюс.
- Тем более, что в настоящее время это полезно не только для Гитлера, - сказал Больц. - Австрия расположена восточнее Баварии, не правда ли? А Европе нужны предмостные укрепления.
- Да, следует учитывать и это... Бедняга Гюйн! Он ставит не на ту лошадь...
- Человек, он, во всяком случае, доброжелательный, - сказал Больц. - Он делал все, чтобы ввести меня в круг своих знакомых и помочь хоть чем-нибудь. Вероятно, хорошо понимал мое положение, столь близкое его собственному.
- Ганс в высшей степени порядочный человек! - сказал фон Топпенау.
Разговор продолжался.
Но, вслушиваясь в слова Больца, повествующего о встречах у Гюйна с советником румынской миссии бароном Стирчеа, о вечере у русской эмигрантки баронессы Будберг, куда Больца ввел все тот же Гюйн и где Больцу удалось познакомиться со знаменитым Гербертом Уэллсом, с чехословацким пресс-атташе доктором Крауссом, дипломатическим корреспондентом "Манчестер гардиан" Фойгтом и целой кучей других дипломатов и журналистов-международников, - вслушиваясь в слова обо всех этих людях, граф фон Топпенау все явственнее ощущал, что Эрвин Больц, давая меткие характеристики новым знакомым, роняя острые замечания но поводу тех или иных ситуаций, остается внутренне напряженным, чего-то недоговаривает. Это разжигало любопытство, которое приходилось скрывать за незначащими вопросами, и заставляло предчувствовать что-то необычайное, одинаково важное и для Больца, и для него, фон Топпенау.
- Между прочим, барон Стирчеа на обеде с Гюйном сообщил мне, что их посольство получило сведения о предстоящей оккупации Австрии, - рассказывал между тем Больц. - В Вене стало известно, что Муссолини отказался от влияния в Австрии в пользу Гитлера, и посол барон Франкенштейн просил Идена о встрече.
Однако Иден ограничился заявлением, что подобная информация получена и Министерством иностранных дел Англии. Каково?
- Во всяком случае, по-английски лаконично, усмехнулся Топпенау. - Но где гарантия искренности Муссолини?
- Барон Стирчеа прочитал нам любопытный документ, дошедший до лондонского посольства Румынии, -сказал Больц. - Могу воспроизвести его содержание.
- С какой степенью точности?
- С довольно большой... В документе говорится, что фашизм убедился в росте влияния и сил Германии. Поэтому-де итальянский дуче решил не допускать никаких конфликтов между Италией и Германией. Сделать это, мол, тем легче, что интересы Италии лежат в обла-
Средиземноморья и Балкан, то есть не сталкиваются с интересами Германии в остальной части Европы. Правда, с одной оговоркой: Венгрия. Но эта оговорка якобы уже признана Гитлером. Я хорошо запомнил одно из выражение этого документа, вернее, слова Муссолини, там принадлежащие. Дуче сказал: "Граница по Бреннеру перестала быть открытой раной, напротив, теперь она стала надежным постом. А затем дуче высказался по поводу малой родины. Заявил, что общие интересы Германии и Италии требуют ее уничтожения.
- Как отнеслись к этому Гюйн и Стирчеа?
- Оба обеспокоены... Между прочим, я спросил Стирчеа, не согласуется ли новая внешняя политика Румынии с позицией Муссолини?
Он ответил категорическим нет. Румыния, по его словам, заинтересована в сохранении Малой Антанты. Но барон реалист. Он признал, что положение изменится, если Германия оккупирует Австрию. Он полагает, что в этом случае германо-итальянское давление на Румынию окажется очень сильным и Румыния согласится на требование выйти из Малой Антанты.
- А что Гюйн?
- Мрачен. Он считает, что поскольку Италия больше не заинтересована в существовании Австрии как независимого государства, то в Европе нет реальной силы, которая воспрепятствовала бы Гитлеру оккупировать страну.
- Он не верит во Францию?
- Нисколько. Сказал, что Франция будет сопротивляться еще меньше, чем при оккупации Рейнской области.
- Англия?
- Гюйн понимает, что Англия без Франции не выступит. Находит, что Гитлер медлит с оккупацией Австрии только из-за Испании. А кроме того, надеется свалить правительство Шушнига изнутри.
Неожиданно Больц засмеялся.
Граф поднял брови.
- Я вспомнил одну историю, - сказал Больц. - могла бы показаться гнусным анекдотом, если б не случилась в действительности. Представьте себе, новый английский посол в Берлине Гендерсон недавно обратился на банкете в Берлине к австрийскому послу Таушицу вопросом, почему, собственно, Австрия так упрямо выступает против присоединения к Германии!
- Вы шутите! - воскликнул Топпенау.
- Нисколько! Таушиц повернулся к Гендерсону спиной и немедленно покинул банкет. В тот же вечер он сообщил о случившемся в Вену. Вена через барона Франкенштейна запросила Идена о поведении английского посла. Передают, что Иден покраснел как рак и от растерянности пролепетал, что Гендерсон сказал непростительную глупость. Прелестно, не правда ли? Министр иностранных дел признает идиотизм собственного посла!
- А Гендерсон? - спросил Топпенау.
- Что же Гендерсон? Он немедленно посетил Таушица и уверял, будто Англия всегда твердо стояла на страже австрийских интересов.
- Пикантно!
- Хорошо по этому поводу сказал граф Гюйн. Английские послы, если их крепко выругают, так же послушно меняют линию поведения, как и Риббентропы.
- Сказано точно. Но, милый Эрвин, что же остается делать послам? Они тоже не боги!
И снова оба смеялись, и снова говорили, говорили об Испании, о конфликте Гитлера с рейхсвером, опасавшимся открытого вмешательства в войну на Пиренейском полуострове, о германской и русской авиации, об укрепленых позициях под Мадридом, о политике Парижа, о соотношении сил английского и германского флотов, и граф Топпенау снова чувствовал, что все эти разговоры только - средство начать какой-то другой разговор, на который юрист почему-то все не мог решиться.
Графу казалось, что он уже догадывается, о чем то? и не решается заговорить Больц. Особенно после рассказа юриста - рассказа скомканного, с неловким смешком сказанных
О том, как заинтересовали барона Стирчеа некоторые сведения о Германии и Польше, сообщенные Больцем случайно.
- Знаете, что спросил Стирчеа? - вертя в руках рюмку и не поднимая глаз, сказал Больц. - Он спросил: неужели я держу эти сведения про себя и никогда не хотел ими воспользоваться? Конечно, я ответил, что мне это и в голову не приходило. Но, кажется, он не поверил...
Больц поднял было глаза, но тут же отвел взгляд. Граф ответил нервным смехом:
- Похоже на то, что барон предлагал вам... э-э-э... своеобразную дружбу!
Больц молчал. Отпил кофе.
- Да, - сказал Топпенау. - Таков уж мир. В бескорыстие не верит никто. Да, пожалуй, бескорыстие и нелепо. Кто действует на этой грешной земле во имя идеалов? Разве что мы с вами, дорогой Эрвин. Но зато и результат налицо: я - третьесортный дипломат, вы - изгнанник, несмотря на все ваши заслуги.
- Заслуги! - с иронией уронил Больц. - Их признают или не признают в зависимости от того, выгодно это или не выгодно тому, кто держит в руках все нити.. Ни вы, ни я этих нитей в руках не держим, граф.
- Увы!
- А нити наших судеб в руках проходимцев. Я имею в виду компанию Гитлера. Ведь он тоже пешка, вообразившая себя ферзем. Подлинные хозяева не в Берлине, граф!
- Вы, как всегда, правы, Эрвин. И трагедия умных людей заключается в том, что они понимают ситуацию, но не властны изменить что-либо.
Больц снова взял рюмку. Его крепкие, с холеными ногтями пальцы немного дрожали, поворачивая ее. Ка задось, юрист любуется игрой света в хрустальных гранях.
- Эрих, - внезапно сказал он. - Я привык видеть б вас человека, смотрящего на вещи без мещанской предвзятости, по-настоящему широко... Надеюсь, вы правильно поймете мой рассказ...
Топпенау почуял: вот оно!
- Кажется, мы всегда понимали друг друга - мягко ответил он. - Что-нибудь случилось?
- Как вам сказать...
Больц поднял голову, открыто посмотрел в глаза Топпенау. Смущенная улыбка на миг тронула четко вырезанные губы, но тут же рот Больца снова отвердел.
- Я не должен пока называть фамилий, - осторожно начал он. - Впрочем, перед вами... В общем, я говорил вам о знакомстве с главным редактором "Манчестер гардиан" Спригге. И поступил бы нечестно, не сказав, что побывал не только в редакции, но и в загородной резиденции господина Спригге, на приеме у его жены. Очаровательная женщина! Но речь пойдет не о ней. Дело в том, что у госпожи Спригге есть брат. А у брата - друзья- Все они бывшие колониальные офицеры." Знаете, в этих людях поражают спокойствие, абсолютная увереность в завтрашнем дне, глубочайшее чувство собственного достоинства... Пожалуй, даже чувство превосходства над всеми остальными людьми в мире... Понимаете, они выглядят, как английские офицеры в фильме о Британии!
Топпенау усмехнулся:
- Чему вы удивляетесь, Эрвин? На этих людях покоится империя!
- Я не удивляюсь. Я завидую. Тем более что мое положение по меньшей мере неважно.