Теперь крайне важно было узнавать о каждом изменении в плане, которое могло возникнуть в ходе боев.
И как раз в это время связь с "Альфой", с "Р-35" прервалась снова.
...Миновали тяжкие бои под Харьковом. С задержкой, но немецкое командование начало наступление на Сталинград и на Северный Кавказ.
- Как же быть с "Альфой"? - спрашивал Васильев.
Он понимал рискованность посылки еще одной телеграммы, но предлагал Алферову подумать о засылке в Германию радиста для "Альфы".
- В свое время предлагалось сообщить ей адрес резервного радиста и пароль к нему, - ответил Алферов. Тогда эту мысль почему-то отклонили. Это была первая ошибка. Второй ошибкой я по-прежнему считаю телеграмму в Брюссель. Связывать различные группы, давать в телеграмме адрес - значит минимум утроить опасность для разведчика. Согласен - положение было исключительное.
- Но не стоит делать третьей ошибки. Если посылать радиста, то ему придется снова назвать подлинное имя "Альфы" и ее адрес. А если радист будет схвачен гестапо?
- Все это ясно, - с досадой отвечал Васильев. - Но разве есть другой выход?
- Я считаю, что надо выждать, - твердо отвечал Алферов. - Может быть, группа наладит связь без нашей помощи. Надо выждать. Тем более что меня тревожат последние телеграммы "Гелы"..
- Связь нужна как воздух, - возражал Васильев. - Без конца выжидать мы не имеем права. И давай без паники.
Алферов и не думал паниковать. Но в последние дни случилось такое, что он не находил себе места. На сердце легли камнем тяжелые подозрения. Они не давали покоя.
"Встречная колонна грузовиков наконец протащилась мимо. Шофер пошел на обгон попутных. Бьющий в кабину воздух стал упругим и холодным. Белые столбика шоссейного ограждения, высвеченные синим, призрачным светом подфарников, замельтешили вдоль обочины из ничего возникая и в ничто уносясь
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Хабекер за восемь часов допроса так и не открыл их карт. Ходил вокруг да около.
Расспрашивал о работе в "Берлинер-тагеблатт", ни за границей, о знакомых по Варшаве и Праге.
- фрейлейн Штраух, - сказал он в самом начале, - я хочу, чтобы вы рассматривали арест как желание государства оградить вас от очень больших неприятностей. Лично я не сомневаюсь в вашей лояльности, больше того, - в вашей преданности нации. Вы же чистокровная немка! И отзывы, которые я собрал, говорят в вашу пользу. Значит, вы можете и должны помочь мне.
- В чем, господин следователь? - спросила она.
- В установлении истины, - сказал Хабекер. - Я хочу понять, как и почему один из предателей узнал ваше имя и почему он называет вас своей помощницей.
- Я могу узнать, кто это?
- Конечно, - сказал Хабекер. - Это некий лейтенант ВВС Генрих Лаубе. Между прочим, внук адмирала фон Шенка... Вы его знаете?
- Адмирала фон Шенка?
- Нет, его внука.
- Слышу его фамилию впервые. У меня нет столь аристократических знакомых.
- А этого человека вы никогда не видели?
Следователь достал из стола фотографию мужчины
лет тридцати пяти. Фотографию явно любительскую, размером девять на двенадцать. Лицо мужчины, закуривающего сигарету, снято крупно, в трехчетвертном повороте. Высокий, чистый лоб, зачесанные назад вьющиеся волосы, крепкие зубы, запавшие при втягивании дыма щеки. Лицо интеллигентного человека. И руки, прикрывающие огонек спички, - узкие, с длинными пальцами.
- Это и есть Генрих Лаубе? - спросила она, открыто поглядев на следователя.
- Вы никогда не видели этого человека? - повторил свой вопрос Хабекер.
- Никогда, - решительно сказала она.
Хабекер неторопливо спрятал фотографию в стал.
- Странно. - протянул он. - Очень странно!
- Господин следователь, - сказала она. - Если какой-то предатель, как вы выразились, назвал меня сообщницей, он должен был привести факты, подтверждающие чудовищное обвинение! Приведите эти факты мне. Я их без труда опровергну.
Хабекер провел рукой по серым волосам.
- Видите ли, фрейлейн Штраух, - задумчиво сказал он, - мы тоже не сомневаемся, что Лаубе лжет... Но мы хотели бы узнать, откуда ему стало известно ваше имя и главное, ваш адрес.
- Мой адрес?
- В том-то и дело. На допросе он назвал ваш адрес. Согласитесь, что адрес совершенно незнакомого человек никто не назовет.
Уверяю вас, господин следователь, что я совершенно не знаю этого Лаубе! - сказала она, стараясь понять, к чему клонит Хабекер. Они смотрели в глаза друг другу. Хабекер - почти сочувственно, вроде бы озадаченны! искренностью и спокойствием арестованной, она - с деланой озабоченностью, внутренне успокаиваясь, ибо казалось, что следователь находится на ложном пути: она действительно не знала внука адмирала фон Шенка, ни когда не видела его. Да и Генриху Лаубе вряд ли известен ее адрес. Только в одном случае Лаубе мог узнать то - если через него пытались установить связь. Но почему в таком случае Лаубе не встретился с нею? невероятно, чтобы он узнал имя и адрес в день ареста когда уже не оставалось ни часа времени. Полностью исключено! Следователь лжет.
- Видите ли, фрейлейн Штраух, - медленно, по-дружески сказал Хабекер, - остается предположить только одно...
- Что именно, господин следователь?
- Именно то, что Лаубе кто-то назвал ваше имя и ваш адрес.
- У нас нет общих знакомых!
- Как знать, фрейлейн Штраух! Часто мы оказываемся знакомы людям, о которых не имеем никакого представления... Но человек, назвавший Лаубе ваше имя, знает вас бесспорно очень хорошо. Так хорошо, что осведомлен о вашем местожительстве.
Она улыбнулась:
- Лаубе дал тот адрес, по которому меня арестовали?
Хабекер не позволил поймать себя.
- Нет, - сказал он. - Конечно, нет. Вы же переехали только вчера. Он назвал ваш прежний адрес.
- Почему же меня не арестовали раньше? - спросила она. - Вы противоречите себе, господин следователь. Вы следили за мной? А говорите, что не сомневаетесь во лжи Лаубе.
Хабекер развел руками:
- Нам пришлось наводить справки. Без этого нельзя. Гестапо не благотворительное учреждение, фрейлейн.
- Да, конечно.
- Ну вот видите!
Она понимала: следователь поставил себе целью заставить ее говорить. О чем угодно, но говорить. То есть признать, что у гестапо имеется право арестовать ее и допрашивать. Однако она не хотела ни осложнять отношений с этим серым чиновником, ни демонстрировать возмущение: истинно немецкая женщина не станет возмущаться действиями гестапо и тем более оспаривать право этой "почтенной" организации. Истинно немецкая женщина будет взволнованна, огорчена, она постарается развеять сомнения, постарается помочь...
- Все же я не поняла, чем могу быть полезна, - сказала она. - И потом.- Арест моего мужа... Если назвали мое имя, то при чем тут мой муж?
- Ваш жених, фрейлейн, - поправил Хабекер. - Господин Гауф ваш жених, а не муж.
- Мы подали заявление о вступлении в брак и завтра собирались отпраздновать свадьбу. Мы сняли квартиру для совместной жизни.
- Но брак еще не оформлен... Впрочем, пожалуйста,! могу назвать господина Гауфа вашим мужем... Его арестовали из тех же соображений, что и вас, фрейлейн. Чтобы избавить or неприятностей.
- Вы полагаете, может быть, что-либо более неприятное, чем арест?
- Я не думаю. Я это знаю, фрейлейн.
- В таком случае, может быть, вы объясните мне?
- Конечно!
Хабекер пощелкал суставом пальца.
- Представьте себе, фрейлейн Штраух, - сказал он, что в один прекрасный день вам позвонил бы некто кто хорошо знает ваше прошлое. Ваше интимное прошлое. И этот некто пригрозил бы, что расскажет господину Гауфу кое-что, о чем вы предпочли бы умолчать. А в награду за молчание потребовал бы от вас некоторых услуг.
- Мой муж знает о моем прошлом. О моем "интимном прошлом?", как вы выразились, господин следовать. Я ничего не скрывала. Мне нечего бояться.
- Например, вашей связи с доктором Хубертом - Хабекер вперил в нее острые глаза.
Господи, неужели они подозревают, что бедняга Хуберт хоть какой-то мере?...
- Муж знает о докторе Хуберте, - тихо сказала она. Это был очень несчастный и одинокий человек господин следователь. И тяжело больной человек.
- Это не помешало ему влюбиться в вас, фрейлейн! Ведь он любил вас? Чем иначе...
- Да, доктор Хуберт любил меня, - не дав следователю договорить, сказала она. - Но это была не та любовь, о которой вы подумали. Повторяю, доктор Хуберт был очень болен. Он... Одним словом, он не мог бы жениться, господин следователь.
- Вы хотите сказать?..
- Я выразилась достаточно ясно.
- Хм!.. И вы полагаете, что я поверю, будто доктор Хуберт оставил все свое состояние совершенно чужому человеку?
- Поверьте... Впрочем, я не была ему чужой. Он относился ко мне, как к дочери.
- Так, так, - сказал Хабекер. - А у него было много знакомых, у Хуберта? Я имею в виду не немцев и не швейцарцев. Вы не замечали среди окружавших его людей никого из подданных других стран?
Она охотно пошла навстречу желанию следователя:
- У Хуберта было много знакомых. Чехи, англичане, румыны... Он вел какие-то дела.
- Вы не интересовались, какие именно?
- Нет. Не интересовалась. При мне доктор Хуберт деловые разговоры не вел.
- О чем же он беседовал с вами?
- О, обо всем... О жизни, об искусстве, о политике.
- О политике?
- Да. Он ведь знал, что я журналистка и интересуюсь вопросами политики.
- Он читал ваши статьи?
- Да. Мы говорили о них.
- В ваших статьях высказывались идеи национал социализма.
- Но это естественно!
- Доктор Хуберт разделял ваши идеи?
- Не полностью. Но соглашался, что Европе необходима консолидация и военная организация, чтобы противостоять большевизму.
- Доктор Хуберт, если я не ошибаюсь, умер лишь в тридцать девятом году?
- Да.
- Значит, доктор Хуберт еще застал чешские и польские события?
- Да.
- Как он к ним отнесся?
- С пониманием. Он полагал, что каждая нация имеет право объединиться, что Германия должна получить свои исконные земли. Кроме того, он понимал, что Германии нужен плацдарм для войны с Россией.
- Это любопытно.
- Доктор Хуберт был умным человеком, господин следователь. Но он опасался, что политика Германии не будет понята ни Францией, ни Англией. Так и произошло.
- Франция мертва, - сказал Хабекер. - Можно считать, что такой страны не существовало. Такое же будущее ждет Англию, вы в этом не сомневаетесь?
- Я не сомневаюсь, что вы читали мои статьи, господин следователь.
Неужели Хабекер на самом деле вообразил, что бедняга Хуберт был руководителем ее группы? Ничего нелепее нельзя представить! Нет, вряд ли. Это, наверное-словесная паутина. Болтовня о каком-то Генрихе Лаубе Хуберте паутина, которую следователь плетет, чтоб скрыть свои намерения. Только "Француз* знал ее настоящий адрес! Только "француз"! Значит, удар будет отсюда-А, может быть, эти намеки на "интимное прошлое" связаны с Эрвином? Нет, нет! Если бы гестаповская крыса хоть что-то знала об Эрвине - крыса не болтала бы!
Она бы впилась всеми зубами.
- Почему вы так глядите на меня? - спросил Хабекер.
- Как, господин следователь?
- Так, словно рассчитываете, сказать мне о чем-то или умолчать.
- Вы ошибаетесь. Мне скрывать нечего.
- Абсолютно нечего?
- Абсолютно, господин следователь.
- Так, - сказал Хабекер. - Откуда же к преступникам попал ваш адрес? Вы не догадываетесь?
- Не могу себе представить, господин следователь.
- Жаль, - сказал Хабекер. - Очень жаль. Скажите, а что это за история произошла у вас в Праге? Ну, в тридцать пятом году. Об этом писали в газетах...
Она сделала вид, будто не сразу вспомнила, о чем идет речь. Потом облегченно вздохнула, кивнула:
- Ах, это про Вертольда? Какая-то глупость!
Но Хабекер не поверил, что история была пустяком. Он долго и въедливо интересовался, знакома ли она с Бертольдом, часто ли виделась, догадывалась ли, что он агент абвера, а потом вновь начал расспрашивать, с кем еще встречалась она за границей, с кем поддерживала отношения? Знала ли такого-то? В каких отношениях была с такой-то?
Иных людей, о которых спрашивал Хабекер, она действительно знала хорошо и охотно рассказывала о них, про других людей слышала впервые и отвечала, что таких не знала.
И все время ждала, не назовет ли следователь фамилии ее подлинных товарищей. И боялась, что не сумеет так же спокойно сказать то, что следует сказать по поводу каждого из них.
Но следователь не произносил фамилий ее ее руководителей и членов ее группы. Значит, ничего он не знал! Но почему же он не назвал имени "Француза"?
Перемены в настроении следователя она почувствовал сразу. Поняла: сейчас..
Но следователь вновь стал плести паутину. Теперь ее интересовали мельчайшие подробности знакомства с Карлом Гауфом.
Разговор о Гауфе ее вполне устраивал. Скрывать она ничего не собиралась. Да, познакомилась с Гауфом зимой сорокового года, еще во Франкфурте. Гауфа представил главный редактор газеты "Франкфуртер генераль анцагер* доктор Кайзер. Гауф являлся политическим редактором газеты_. Зачем ездила во Франкфурт? Но ведь он в течение ряда лет была постоянным варшавским корреспондентом "Франкфуртер генераль анцейгер"!.. Дош Кайзер считал Гауфа весьма способным журналистом предсказывал ему хорошее будущее... Да, это ей было приятно и Гауф ей нравился: человек ясных мыслей, искренний, с хорошей внешностью... Конечно, она видела что произвела впечатление на доктора Гауфа. Но тут ей пришлось вернуться в Берлин: есть обязанности перед семьей, надо работать. Вдобавок болезнь, необходимость находиться под наблюдением врача... Видимо, господин Хабекер знает, что она часто посещала курорт Это из-за больных почек. Запустила болезнь еще в юности. пришлось расплачиваться... Когда снова увидела и доктора Гауфа? Кажется, в марте. Карл приехал в Берлин?
По рекомендации доктора Кайзера он нашел место деле информации Министерства иностранных дел объяснил, сказал, что хочет увидеть ее. Они встретились вот и все- Как она попала в отделение статей газеты.
По рекомендации Карла, конечно... К сожалению, в октябре ей пришлось уйти с работы. Стало очень плохо со здоровьем. Она даже намеревалась устроиться где-нибудь во Франциенсбаде или в Егере... Нет, доктор Гауф не возражал против ее отъезда. Он, кажется, испытывал сложные чувства. С одной стороны, вынужденная разлука его тяготила, а с другой - он радовался: если господин следователь помнит, в ту пору шла массовая эвакуация города из-за варварских англо-американских бомбежек
Да, она была близка с доктором Гауфом. Да, он предлагал ей замужество. Но она не хотела сделаться обузой для этого человека. Ведь она не могла из-за болезни стать матерью, не могла создать настоящую семью... Правда, профессор Трауберг в декабре месяце обнадежил, сказал, что берется вылечить ее. Но профессор сказал также, что лечение обойдется очень дорого. Вот тогда она и стала искать хорошо оплачиваемую должность и нашла ее на заводах "Лингеверке* в Дрездене.
Почему она так часто ездила из Дрездена в Берлин? Но она же говорила господину следователю, что лечилась... Кстати, профессор Трауберг сдержал слово. Теперь она совершенно здорова. Поэтому и согласилась на новое предложение Карла... Но этот страшный арест!.. Она все-таки не понимает, чем может быть полезна? Если кто-то говорит, что получил ее адрес и называет сообщницей - не лучше ли спросить обо всем этом самого человека?! Пусть укажет, кто ему дал адрес! И пусть попробует указать, где и когда он встречался с ней! Пусть попробует!..
- Не волнуйтесь, фрейлейн Штраух, - сказал Хабекер. - Спокойнее.
- По-вашему, я могу быть спокойной, если меня обвиняют в каких-то страшных преступлениях?! Я не могу быть спокойной, господин следователь!
Они снова смотрели в глаза друг другу.
И тогда рука Хабекера потянулась к серой канцелярской папке.
Она следила за этой сухой, желтовато-серой рукой с квадратными ногтями.
Следила за тем, как рука подвинула к себе папку, как сухие пальцы развязали черную тесемочку, достали из папки лист бумаги с машинописным текстом, подержали и протянули ей. Она вопросительно взглянула на следователя.Серое лицо Хабекера оставалось враждебно-замкнутым.
- Читайте, - сухо, отрывисто сказал Хабекер.
Она взяла протянутый лист бумаги "Показания "Француза" - подумала она.
- Теперь все и начинается.
Ее брови взметнулись и затрепетали, как крылья вспугнутой перепелки.
Хабекер подметил в расширенных глазах растерянность.
Он хотел было улыбнуться, но дрогнувшие мускулы лица вновь окаменели: в поднятых глазах арестованной летней молнией мелькнула неудержимая радость. Арестованная не имела причин радоваться!
Она не могла радоваться брюссельской телеграмме!
Ее должен был охватить ужас!
Но Хабекер ясно видел - в глазах Штраух сверкнула радость!
На миг Хабекер растерялся. А она успела подумать: "Это не "Француз"! Если они схватили Густава - он остался человеком! Его не сломили!"
Но выдавать свое счастье, свою гордость за было нельзя.
Так же как и чувство своей вины перед Гизеке за то, что посмела сомневаться и подозревать...
Она взяла себя в руки.
- Что это, господин следователь? - уже растерянно и по-настоящему недоумевая спросила она. - Я не понимаю...
Хабекер прекрасно различал, когда в голосе допрашиваемых звучит фальшь. В голосе Штраух он фальши не услышал.
Это опять сбивало с толку.
- Не понимаете? - спросил Хабекер, чтобы выиграть время. - А мне кажется, очень хорошо понимаете!
Отрицательно покачав головой, она осторожно положила лист бумаги на стол, отодвинула. Хабекер наклонился вперед:
- Вы внимательно прочли текст?
- Да...
- Ваш прежний адрес указан верно?
- Да...
- И вы продолжаете утверждать, что ничего не понимаете?
- Я действительно ничего не понимаю!
Она уже все поняла. Гестапо каким-то образом перехватило телеграмму к человеку, имевшему связь с Москвой. И прочитало ее. Но кто этот человек? Кто эти люди, чьи берлинские адреса также названы в телеграмме? Конечно, товарищи! Но кто они?
Хабекер сверлил взглядом.
- Я вам все объясню, фрейлейн Штраух, - произнес он, - хотя предпочел бы услышать эти объяснения от вас. Чистосердечное признание облегчит вашу судьбу, больше того, я имею право заявить, что признание может в корне изменить ваше будущее. Вам вернут уважение и доверие...
- Но мне не в чем признаваться, господин следователь! - прервала она Хабекера. - Поймите, не в чем!
- Не спешите. - сказал Хабекер. - Послушайте, с вами разговаривают серьезно. Очень серьезно! Либо нн находим общий язык. либо... Молчите! Текст, который вы прочли. - телеграмма из Москвы. Она была послана брюссельскому резиденту русской разведки, который посетил вас и вашего приятеля Крамера в ноябре сорок первого года.
- Но я?