Содержание:
ПРОЛОГ 1
КНИГА ПЕРВАЯ. - БОЕВИКИ 3
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. - КОНСПИРАТИВНЫЕ КВАРТИРЫ 3
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. - ЭКСПРЕСС ИЗ ТИФЛИСА 14
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. - ДОСЬЕ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ 31
КНИГА ВТОРАЯ. - ЖРЕЦЫ ОХРАНКИ 58
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. - ВИЦЕ-КОНСУЛ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ 58
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. - ДЕПЕША С АВЕНЮ ГРЕНЕЛЬ 72
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. - СИГНАЛЫ НА ВЫШКЕ 93
ВМЕСТО ЭПИЛОГА 106
ПОСЛЕСЛОВИЕ 106
Об авторе 107
Ночь не наступит
Лишь час опасности -
проверка для мужчины.
Ф. Шиллер
ПРОЛОГ
Антон проснулся от душераздирающего крика и острого, вонзившегося в сердце удара. Сел на кровати, ошалело огляделся. И понял, что это кричал во сне он сам: снова увидел руки, беспомощно взметнувшиеся над толпой, а потом, когда толпа отхлынула, - тело, вдавленное в камень, в мостовую на площади у Техноложки.
"Не могу!.. - он стиснул зубы так, что заныло в скулах. - Не могу!.."
Подошел к окну.
Уже брезжило. По пыльному стеклу, оставляя прозрачный след, скользила последняя капля ночного дождя.
Он прижался лицом к стеклу. Холодило лоб. Паркет жег босые ступни.
Внизу дворник, поводя плечами как косарь, скреб метлой мостовую.
"Что же я?.. Ведь решил... Неужели трушу?.."
Семен перекатил из ладони в ладонь чугунный шар, похожий на кегельный, подбросил. Шар был тяжел, пригнул к полу руку.
- Сумасшедший! - вскрикнула девушка.
- Боишься, Джавоир? - Семен рассмеялся.
Глаза у него были светло-карие, круглые, бесшабашно-веселые. А голос - неожиданно сиплый, как у закоренелого курильщика.
- Зачем боишься, сестренка? Запала ведь нет.
- А детонация?
- Эх, учу тебя, учу - никакого толку! Здесь, - он постучал костяшками пальцев по оболочке, - не гремучая ртуть, а панкластит, он без запала спокойный - это не гремучка.
Но все же бережно опустил ядро и вкатил его в узкую щель меж камнями стены. В углублении матово поблескивали черные спинки таких же ядер.
- Сколько уже?
- Пятнадцать, - ответила девушка, влюбленно глядя на брата.
- На сегодня хватит.
Он камнем заложил отверстие хранилища, провел ладонью по темно-русым, распадающимся на две пряди волосам. Пальцы левой руки были неестественно выпрямлены.
В узкое незастекленное окно вливался свежий воздух. Он выветривал острый запах серной кислоты, наполнял комнату ароматом пшата. Дом был на краю селения. Из окна просматривалась дорога. Она спускалась в долину, к подвесному мосту, переброшенному через шумную речку. Ледяная вершина противоположной горы уже сверкала под утренним солнцем.
Семен глубоко вздохнул и потянулся, разминая отяжелевшие плечи.
- Больше не надо, Джавоир, хватит, - устало повторил он. - Пойдем спать.
Ольга вышла на крыльцо - и остановилась пораженная: вчера еще в палисаднике все было голо, только набухали почки на ветвях, а сейчас куст сирени окутала зеленая дымка, блестели листки на березе и спавшая с зимы осина - чудо! - ожила, задрожала под неуловимыми токами воздуха, роняя с изумрудно-огненных язычков хрустальные капли. "И сладкий трепет, как струя, по жилам пробежал природы..." - всплыло в уме давнее, радостное и грустное.
Скользнув взглядом по резным филенкам перил, женщина спустилась с крыльца. Одной рукой она поддерживала таз, краем упиравшийся в бедро. Поставила таз у березы и начала развешивать мокрые тряпицы на веревке, протянутой от столбика крыльца к осине. Встряхнула полотенце, вышитое пунцовыми петухами. "А у нас вишни уже белым-белые...".
Она вернулась в дом. Егор встретил ее восторженным взглядом. "Надо же! Глупый мальчишка..."
- Пора за работу, - строго сказала она.
Юноша открыл крышку сундука, вынул хлам. Вместо днища в сундуке была еще одна крышка, ведущая в подпол. Егор поднял и ее.
Ольга спустилась первой. В подполе было холодно и сыро. Лампа едва освещала черные стены.
- Будем расширять в ту сторону, - показала женщина.
В углу, за тюками, что-то зашуршало.
- Мыши! - испуганно воскликнула она. - Ужас как боюсь мышей!
- А я... - начал Егор и осекся. - И я тоже боюсь.
Его глаза все так же светились восторгом:
- Мне... Мне хочется называть вас Софьей. Только не дай вам бог ее судьбу.
- Сплюньте через левое плечо! - легко рассмеялась она. - А где сейчас ваша невеста, Егор?
- В Гельсингфорсе, у родичей, - упавшим голосом проговорил юноша.
- Я слышала - очень красивая девушка, - сказала Ольга.
Она по-крестьянски поплевала на ладони, взялась за черенок лопаты:
- Ну, начнем! Нам надо подготовить побольше места: завтра транспорт уже прибудет.
Скрипнула заслонка "глазка". Затем трижды визгливо провернулся в замочной скважине ключ.
- Нумер сто шешдесят третий, пожалте-с на прогулку, - прогудел надзиратель.
Леонид Борисович поднялся с привинченного к полу табурета, направился к двери, потом - по коридорам, переходам, лестницам...
Загон для прогулок был пуст. Леонида Борисовича и на воздух выводили одного. Не давали газет, не позволяли свиданий.
"Какое сегодня число? Четвертое?.. Нет, пятое. Бесспорно, пятое. Какая глупость, какая нелепица! Уже шесть дней, как там, в Копенгагене, идет борьба, а я здесь прохлаждаюсь..."
Над головой светился квадрат не по-майски холодного неба.
Почему арестовали? На единственном за все эти дни допросе жандармский полковник лишь многозначительно постукивал карандашиком и ворошил замусоленные страницы "дела", явно не имеющего касательства к Леониду Борисовичу, задавал пустые вопросы.
"Арестовали, чтобы помешать поездке в Копенгаген? Что-то разнюхали?.. Кто еще арестован?"
Отполированные тысячами подошв булыжники глухо вбирали в себя сердитые удары его туфель.
"Сегодня же - протест прокурору. Не поможет - голодовка. По крайней мере, объяснят причину ареста. А пока есть свободное время, надо использовать его рационально: привести в порядок дела".
Да, неторопливо и методично разобрать, рассортировать, спрятать в сейфы памяти. "Итак, начнем с Северо-Запада: с Аахи-Ярве, Выборга, Хаапалы..."
час пополудни
Директор департамента полиции приоткрыл дверь:
- Разрешите, Петр Аркадьевич?
Столыпин ладонью показал Трусевичу на кресло у стола и прикрыл лежавшие перед ним машинописные страницы чистым листом. Движение это не укрылось от Максимилиана Ивановича. "Таит от меня, - с почтительной обидой подумал он. - Что?" И, еще не подойдя, не садясь, приступил к докладу:
- Срочное донесение из великого княжества: в селении Хаапала нашими чинами во взаимодействии с чинами Выборгского гофгерихта захвачена большая лаборатория взрывчатых веществ и метательных снарядов, принадлежащая РСДРП. Десять арестованы, двое скрылись. Розыск объявлен.
- Наш?
- Оставлен в числе арестованных. Для освещения.
- Правильно. Улики?
- Обнаружены оболочки снарядов, нитроглицерин, пироксилин, гремучий студень, двенадцать сортов динамита. Запрещенная литература.
- Вполне достаточно, - нетерпеливо прервал Столыпин. - Подготовьте на имя финляндского генерал-губернатора отношение о немедленной выдаче злоумышленников.
- Будет исполнено, ваше высокопревосходительство.
- О Лондоне что-нибудь новое поступило?
- Никак нет, ваше высокопревосходительство. Ожидаю депеши из Парижа с часу на час. Доложу немедленно.
- Хорошо. Что еще?
- Полковник Герасимов энергично возражает против произведенного в Москве фон Коттеном ареста Инженера. Утверждает: преждевременно. И Гартинг ходатайствует, - директор достает из папки телеграфный бланк. - "Ввиду недавнего ареста в Москве Никитича, имею честь покорнейше просить ваше превосходительство не отказать сделать распоряжение о непредъявлении этому лицу в виде обвинений фактов, выясненных при посредстве известного сотрудника, дабы не повредить и не провалить последнего".
- Стоит того "последний"?
- Речь идет о Ростовцеве. Это один из опытнейших осведомителей. Ныне он внедрен на съезд социал-демократической партии в Лондоне.
- Что ж, придется освободить Инженера, - неохотно соглашается министр, но добавляет: - Надеюсь, он от нас не уйдет?
- Можете не беспокоиться, ваше высокопревосходительство, обложен со всех сторон.
- Если у вас все, уважаемый Максимилиан Иванович, я вас больше не задерживаю.
Когда дверь за Трусевичем закрылась, Столыпин снова пододвинул страницу с машинописным текстом. Начал читать, каждое слово как бы выверяя на звук и на вкус:
"Мы - представители тех войсковых частей, которые стоят в Петербурге и на которых первых будет опираться правительство при столкновении с Государственною думою. Эти части двинет вперед правительство, чтобы раздавить рабочее восстание, если рабочие по вашему призыву подымутся на защиту рабочих представителей. Эти части должны перейти на сторону народа, чтобы здесь, в Петербурге, где стоят друг против друга Государственная дума и царский дворец, чтобы здесь победило народное дело. И когда столкнутся народные представители с царским правительством, на нас, представителях этих частей, будет лежать трудная задача - сказать всем солдатам, что нужно им делать. И мы сделаем это, хотя бы нам пришлось первыми пасть в этом деле и не увидеть его торжества..."
Недурно. Но достаточно ли он вжился в и х фразеологию?.. Сойдет. К тому же поздно, копия пошла к исполнителям.
Петр Аркадьевич откинулся в кресле, привычным движением покрутил, загибая в кольцо, ус. Любопытно: что подумает какой-нибудь умник, скажем, через столетие, когда с вершины грядущего будет оценивать этот документ и весь этот акт? Скажет: "Неслыханная провокация!" - или поймет: он, премьер-министр империи, должен был поступить именно так?.. Цель оправдывает средства. Да, провокация. Но во имя укрепления пошатнувшегося престола, во имя России!..
"И мы сделаем это..." - Столыпин скользнул взглядом по строке и жестко усмехнулся.
Лондон, Саутгейт-Род, церковь Братства -
пять часов пополудни
Шло одиннадцатое, вечернее заседание съезда.
Он только что вторично выступил с трибуны, а сейчас сидел на одной из задних скамей. Лицо его было осунувшееся и безмерно усталое: сказалось невероятное нервное напряжение последних месяцев, бессонные ночи уже здесь, в Лондоне, обсуждение проектов резолюций во фракции, подготовка предложений от имени большевистской делегации, заявлений, поправок... Но больше всего изматывали споры на самих заседаниях. Казалось бы, слепому видно: деятельность ЦК, в котором верховодили меньшевики, шла вразрез с классовыми интересами пролетариата, шла против воли громадного большинства партии. В ответственнейший момент истории ЦК стал инициатором раскола революционных рядов, пытался приспособить пролетарскую политику к политике либеральной буржуазии, а либералы, напуганные размахом народного движения, только и мечтали о прекращении революции! И вот теперь, на съезде, меньшевики хотят снять с обсуждения все общепринципиальные вопросы - не следует, видите ли, определять основ тактики, а надо плестись за ходом событий, решая от случая к случаю. Во имя "партийного мира" скроем наши разногласия. Нет уж, увольте! Пусть Георгий Валентинович, ваш идейный вождь, вещает с умиротворенностью патриарха: "Нам необходимо рассмотреть спорные вопросы спокойно, sine ira et studio". Будто речь идет о бумажках с резолюциями, а не о судьбах рабочего класса! Нет, недостойно рабочей партии скрывать разногласия, прятать их. Большевики пришли на съезд бороться за свою линию, бороться против обанкротившейся политики оппортунизма - и с гневом, и с пристрастием! Да, предстоит борьба по каждому теоретическому и практическому вопросу, ибо это борьба за роль партии в будущих боях!..
Он обвел взглядом беленые, аскетически строгие стены с прорезями стрельчатых окон, с черными балками перекрытий. Впереди, за кафедрой, холодно мерцал орга́н. Острые линии. Резкие углы. Как соответствует настроению тех, кто собрался под этими сводами. "Церковь Братства". Он потер ладонью лоб. Повернулся к соседу:
- Сидеть нам здесь долго, дорогой Алексей Максимович, в намеченные сроки не уложимся. А надо платить и церковному приходу за аренду, и за гостиницу, и, худо-бедно, - за хлеб насущный.
- Понимаю, - басисто, с характерными волжскими "о" отозвался мужчина. Выступающие скулы его рдели туберкулезным румянцем. - Есть на примете один художник знакомый, Мошелес. Известен. Богат. Поборник прогресса. Может, вместе и заглянем на огонек?
- Время дорого. Но придется.
- Есть на примете еще один толстосум, некий Джозеф Фелз. Однако капиталист чистой воды, владелец мыловаренных предприятий. Как? - он посмотрел выжидательно, весело прищурившись.
- Если так пойдет и дальше, придется бить челом и мыловару. У вас уже есть опыт, дорогой Алексей Максимович!..
Прямо над ними, на хорах, были отведены места для немногочисленных гостей съезда. Здесь в первом ряду, у барьера, сидел круглолицый человек в очках с толстыми стеклами. Он внимательно слушал оратора, выступавшего с кафедры, делал легкие неразборчивые пометки в записной книжке и в то же время старался не упустить разговора на скамье внизу. Но улавливал лишь его обрывки.
Тесно подпирая его плечом, нетерпеливо ерзал сосед - крупноносый, с пышными усами и буйной смоляной шевелюрой.
- Как тебе это нравится, Яков! - налегая, прогудел он. - Как отмежевываются они от отрядов боевиков, от боевых групп партии!
- Да, да... - неопределенно отозвался тот, отстраняясь: сосед мешал ему слушать и писать.
- Чтобы выслужиться перед либералами, они готовы оплевать даже героизм пролетариата, признать бессмысленными его жертвы. Не выйдет!
Усач стукнул тяжелым кулаком по перилам. Они глухо загудели.
- Да, Феликс, да, - согласился мужчина в очках с толстыми стеклами. - Кстати, ты не знаешь, кто этот оратор, кто его делегировал?
- Не знаю. Меньшевик, - презрительно бросил сосед.
Петербург, Невский проспект, д. 92 -